Тем временем раб закончил возиться с моей прической, и мы с Вадунаром направились в пиршественную залу.
…Увидев её убранство, я едва не споткнулся и остановился на пороге. Стены обширной палаты были увешаны оружием, у колонн в подставках высились ряды копий. Это выглядело бы великолепно, если бы я не был уверен, что сегодня без драки не обойдется.
— Что это значит? — прошептал я Вадунару.
— Ты велел убрать залу к пиру понаряднее, царь, — произнес тот, встревожено покусывая губу. — Наверно, твои варвары постарались. Эх…
Тревога сжала моё сердце, но все равно поздно что-либо менять. Прошел за свой стол. Окинул взглядом собравшихся. Варвары сидели ближе к выходу, промахи — подле меня. Всё правильно. Никто не собирался унижать моих старых воинов и возвышать иноземцев. Подняв чашу, я начал пир, возгласив:
— Владыка Зевс, божественный отец, услышь молитву мою, прими благодарность за завершение начатого во славу твою дела! Пошли процветание царству моему, укрепи сердца воинов моих и пошли им победы во всех делах, которые предстоят!
Плеснул вино на землю. Все последовали моему примеру, после чего рабы внесли жареное на вертелах бычье мясо и разделили его между всеми. Гости принялись за угощение. Заиграла музыка. На середину зала выскочили акробаты — стройные мальчики — и стали ловко изгибаться и подбрасывать в воздух кожаные мячики. Пирующие мало обращали на них внимание и держались скованно, бросая на варваров недружелюбные взгляды. Те, глухо ворча, не оставались в долгу. Я приказал виночерпиям живее обносить всех кубками. А когда разговоры стали громче, подал знак распорядителю пира. Тот поклонился и исчез.
Стройная вереница обольстительных танцовщиц, раскачивая пышными бедрами, изгибаясь в такт музыке, пошла вдоль столов, бросая на мужчин призывные взгляды. Музыка убыстрялась, а движения девушек становились все сладострастнее и откровеннее. Пирующие забыли обо всем, уставившись на прелестниц. Поднялся одобрительный гул. Воины принялись манить к себе девушек, те дразнили их, притворно сопротивляясь. К делившим за столом со мной трапезу гепетам-военачальникам подсели очаровательные юные рабыни. Я снова оказался в одиночестве: что делать, я проклят — и теперь ласки мои смертельно опасны. Мне осталось только поудобнее устроиться в кресле и, потягивая сильно разбавленное вино, любоваться чужой радостью.
Вскоре в зале стало шумно и весело. Пирующие хохотали над карликами, развлекавшими гостей непристойной пантомимой, лапали уже порядком захмелевших девушек, возглашали здравицы, славя богов Крита и чужеземных. Я нашел взглядом Итти-Нергала. Тот, разгоряченный, раскрасневшийся, тискал пышнотелую рабыню. Она визгливо хохотала, обвивая руками его бычью шею. Он гладил ее бедра, и лапища кассита почти полностью вмещала ее обширный зад. Эти руки были жестки, как щит из десяти воловьих кож, и способны переломить хребет быку. Итти-Нергал был воплощением мужской, грубой мощи. Как, должно быть, сладостны его ласки…
— Ты сделал мне больно, мерзкий варвар! — пронзительно взвизгнула какая-то женщина и, вывернувшись из объятий аморея Табии, с размаху ударила его чашей. Он вцепился в руку танцовщицы, рванул её на себя. Она упала на стол и завизжала.
— Отпусти её, отродье собаки и свиньи! Или, клянусь Посейдоном, ты не досчитаешься многих зубов в своем поганом рту! — один из моих промахов, Синит из Амонисса, подлетел к варвару и с разбега пнул его в зад.
Тот ткнулся было носом в стол, но вовремя выставил вперед руки и, взревев, как раненый лев, вскочил и бросился на обидчика. Промахи кинулись им на помощь, и в одно мгновение закипела драка. Залу наполнили проклятия, яростное рычание, визг перепуганных женщин. Но, к моей радости, об оружии на стенах никто не вспоминал. Гепеты позабыли о своих девушках и принялись орать и стучать по столу кулаками, подбадривая участников схватки.
— Пересчитайте им ребра! — вопил Айтиоквс, сын Огига. — Выдерите их бороды!
— Не уступай, критяне! — вторил ему Вадунар и оглушительно свистел, как на охоте. — Царь смотрит на вас! Покажите, что вы лучше его иноземных собак!
Дерущиеся молотили друг друга кулаками, в ход пошли кубки, обглоданные кости, кувшины для омовения рук. Итти-Нергалом и вовсе овладел его неистовый бог. Кассит метался в толпе, нанося чудовищные удары своими, подобными молоту Гефеста, кулачищами и восторженно пел на гортанном языке о победе древнего бога Мардука над чудовищем Тиамат: Друг на друга пошли Тиамат и Мардук! Ринулись в битву, сошлись в сраженье! Пасть Тиамат раскрыла — проглотить его хочет, Он вогнал в нее Вихрь — сомкнуть губы она не может! Ее тело раздулось, ее пасть раскрылась, Он пустил в нее стрелу и рассек ей чрево, Он нутро ей разрезал, завладел ее сердцем!
Лицо его было озарено счастливой улыбкой, глаза сияли. Ни обильные угощением пиры, ни женская любовь не доставляли ему подобного наслаждения. Боевое неистовство опьяняло его сильнее неразбавленного вина.
Гепет Айтиоквс не утерпел и, сорвавшись с места, ухватил кувшин как палицу и устремился в гущу дерущихся, изрыгая страшные проклятия — и вонючим варварам, святотатцам и насильникам; и трусливым критянам, не умеющим проучить чужаков. Высоченный Марр из Кидонии, размахивая кулаками, раскидывал нападавших на него, как щенков. Он пробивался к Итти-Нергалу, видя в нем одном достойного себе противника.
— Марр, покажи бабилонскому медведю, на что способен промах! — вопил Амфимед, грохая чашей по столу. — Пусть от раба останется только мокрое место!!! Я подарю тебе любую свою рабыню, которую ты пожелаешь!
Я намеренно делил свою милость поровну между промахами и варварами, не поддерживая явно ни одну из сторон:
— Золотой браслет победителю! Что ты растерялся, Набу-Аххе-буллит? Или ты можешь сражаться только с бабами? Синит, где твоя былая доблесть? Утопил в кубке?
Услышав мой голос, обе стороны бросились друг на друга с удвоенной яростью. Итти и Марр наконец-то дорвались друг до друга. Так дерутся два быка, два оленя, два буйных жеребца во время весеннего гона. Оба они были равны между собой и прекрасны в своей мужской мощи. Гепеты, позабыв аристократические замашки, свистели в два пальца и вопили, как одержимые, делая ставки уже не только на критянина, но и на чужестранца.
Девушка Вадунара, забыв о своем мужчине, оглушительно визжала и била в ладоши, громко обещая в награду победителю свои ласки.
Я колотил по столу кулаками и криком подбадривал Нергал-Иддина. Не уверен, что он меня слышал. Но Каданор и Дамнит, благородные гепеты из знатных критских семей, столь же восторженно вторили мне. И только Вадунар яростно взывал, вскочив с места и потрясая кулаками:
— Пустите кровь сброду, собранному у сточных канав! Смерть чужеземцам!
Его не слышали. Драка тем временем уже шла к концу. Ругательства и проклятия слышались все реже. Я был доволен. Наверняка многие промахи отнесутся по окончанию схватки с уважением к своим недавним противникам.
— Воины Крита!!! — звенящий, как медный систр, голос перекрыл затихающий шум драки и гомон примиряющихся, заставил замолчать всех. — Воины Крита!!!
Мы все удивленно задрали вверх головы. У перил, окаймлявших световое отверстие в потолке, стояли женщины. Не рабыни-плясуньи, а знатные критские жены. В центре я увидел хрупкую фигурку своей матери.
Сердце мое тревожно дрогнуло. Вот оно, нападение врагов моих, которого я опасался! Не могла Европа просто так явиться перед буйными от вина мужами.
— Верные слуги Посейдона и Бритомартис! — в наступившей тишине голос матери звучал грозно и гневно. — Разве не дрожала земля, когда варвары вступали в Кносс? Это знак гнева богов на царя-отступника, охваченного безумием! Я говорю вам! Разве хоть раз дела мои были исполнены зла? Разве советовала я злое царю вашему, Астерию, да упокоится дух его в мире?! Разве не чтила я богов Крита, и разве не хранили они милости к царству моему? И вот сейчас я, Европа, дочь Агенора, земная возлюбленная царя богов Зевса, призываю вас! Во имя детей ваших! Остановите безумца! Смерть иноземным псам!
