— Я вижу, благородные господа, что вы ценители поэзии, — с улыбкою сказал мессер Алигьери. — И, если вы располагаете досугом, то я буду рад пригласить вас в свой дом прямо сейчас, или в то время, которое вы сочтете более удобным.

— Простите, мессер Данте, — ответили враз оба собеседника, потом светловолосый замолк, а седовласый продолжил:

— К сожалению, дела завтрашнего дня заставляют нас спешить. Сегодня ночью я должен покинуть Равенну, если хочу до зари успеть туда, где должен находиться, призванный своими обязанностями.

— К тому, же, — вставил второй собеседник, бросив взгляд на низкорослого, — я хочу провести с тобой оставшееся время. Не забывай, ведь нынче мы должны расстаться и не увидимся до следующей зимы!

Мессер Данте учтиво поклонился:

— Я, господа, с радостью скоротаю путь, наслаждаясь беседой с образованными и благородными людьми.

Старший из собеседников просиял и с готовностью согласился сопроводить великого поэта до дома. Второй смиренно подчинился его воле.

— В таком случае, господа, — заметил Данте, — как я могу называть вас? Поскольку законы карнавала предписывают скрывать подлинные имена и лица, я готов принять любое прозвание.

Белокурый юноша, бросив короткий взгляд на своего товарища, отозвался:

— Мы в масках. Не сочтете ли вы обидным, если станете называть нас сообразно той личине, которую мы надели на время праздника?

И они показали свои маски, которые доселе держали в руках. Приглядевшись к оскаленной бесовской морде, мессер Алигьери заметил, что она, искажая черты и превращая их в уродливые, все же весьма сходствует с подлинным обликом его собеседника. Припомнив забаву, которой тот развлекал гуляк, мессер Данте догадался, кого изображает харя.

— Итак, я к вашим услугам, мессер Бахус и… мессер Минос? — ответил он, приветливо улыбаясь. Но при этом ему вдруг стало несколько не по себе, как если бы перед ним действительно стояли демоны, носящие эти имена. Желая прогнать страх, мессер Алигьери засмеялся и сказал:

— Весьма лестно, что вы, мессер Минос, выбрали для своего наряда облик, навеянный моей поэмой. Но отчего вы остановились именно на нем?

— Я родом с Крита, — простодушно ответил тот, — Минос родился там. И был на острове царем. У нас его чтят по-прежнему, но как человека, а не как демона.

— Но ведь после смерти, как говорит предание, он волею Юпитера стал судией над умершими?

Губы низкорослого на миг скривила полная желчи усмешка, в то время как младший собеседник расхохотался, как если бы мессер Данте сказал нелепицу.

— Или на Крите в это не верят? — удивился поэт.

— Верят, — с готовностью отозвался тот, кто назвался Бахусом. — Моему другу польстило, что вы вспомнили это имя в своей поэме, хотя он и полагает, что на том свете все устроено иначе.

— Уж не из тех ли вы философов, которые полагают, что со смертью прекращается бытие тела и души, как говорит Эпикур? — улыбнулся мессер Данте.

— Да хранят нас… наши ангелы, — едва заметно запнувшись, воскликнул "Минос". — Что может быть прекраснее жизни во всем ее разнообразии? Поверьте, даже оказаться в Аду — лучше, чем небытие! Но я полагаю, что… — "Минос" запнулся, как если бы хотел сказать иное слово, но в последний миг заменил его другим, — …Создатель, который есть любовь, на мой взгляд, мудрее и изощреннее, чем его полагают люди. И почему бы ему не предоставить всех людей, — тех, кто зовется праведниками, и тех, кого считают грешниками, — лишь самим себе? Ибо человек сам себе есть высшая награда и ужаснейшее наказание. И все зависит лишь от того, желает ли человек следовать своей природе и склонностям, или, устрашась, отрекается от самого себя.

Мессер Данте не без опасения посмотрел на своего собеседника и ответствовал как можно более спокойно, хотя и испытывал величайшее смятение:

— Многие люди, услышав эти слова, сочли бы их неподобающими христианину.

— И напомнили бы мне об адских мучениях? — не тая иронии, ответствовал "Минос".

— Неужели вас не устрашают те мучения, о которых говорят проповедники? — устрашился его словам мессер Данте.

— Некоторым проповедникам дано говорить убедительно, — заметив смятение собеседника и, очевидно, подасадовав на свою откровенность, ответил тот. — Вам, например! Вы обладаете даром делать вымысел необычайно правдоподобным. Я читал много повествований о том, что люди полагают увидеть в Аду, но вашему я поверил.

— Только моему?! — удивился поэт.

— Да, — просто ответствовал "Минос". — Хотя описание ужасных казней временами раздражало меня. Что за охота тратить усилия столь могучего ума на выдумывание ужасов? Будто сама жизнь недостаточно ужасна! Впрочем, от вашей поэмы нельзя ничего отнять, не изуродовав ее. И все же не в страхе ее сила, но в сострадании к тем, кого вы своим воображением обрекли на муки!!! Мне кажется, когда вы писали о них, ваше сердце обливалось кровью.

— Далеко не всех обитателей ада мессер Данте возлюбил, — заметил шедший рядом "Бахус". — Я не желал бы вызвать его ненависть, ибо язык его остер, словно нож, и жгуч, будто натерт уксусом и солью. Вспомни хотя бы строки, которыми ты так восхищался. О Фаринате.

— "Взгляни, ты видишь: Фарината встал. Вот: все от чресл и выше видно тело. Уже я взгляд в лицо ему вперял; А он, чело и грудь вздымая властно, Казалось, Ад с презреньем озирал", — тотчас отозвался мессер "Минос" с воодушевлением. — О, да!!! Вы были с ним жестоки, и все же не смогли отказать ему в величии духа! Вы, должно быть, отменно знали его нрав! Хотя ни за что не поверю, что он мог бы сказать о том, что его родная Флоренция была, "быть может, им измучена чрезмерно"! Ибо он убежден в своей правоте и, упорствуя в своих взглядах, с радостью принял бы любые мучения, лишь бы сделать по-своему.

Мессер Данте про себя отметил, что странный собеседник сказал это так, будто не понаслышке знал Фаринату. Однако он и предположить не мог, когда могло состояться это знакомство, ибо по всем признакам было ясно, что "Минос" родился уже после смерти этого отпрыска рода Делла Уберти. И, следуя наитию, он, придав голосу непринужденность, спросил:

— Значит, вы полагаете, что проповеди, читаемые в храмах..?

"Минос" нетерпеливо перебил его:

— Откуда тем, кто пока не прекратил свой земной путь, знать, что ожидает смертных за гробом? Возможно, проповедники и не лгут, а я ошибался. Но не в этом дело! Когда я читаю ваши строки, душевный трепет охватывает меня, а когда читаю сборник проповедей мессера Жака де Местра, я полагаю, что его экземпла вводятся лишь для того, чтобы пробудить нерадивых прихожан, задремавших в храме. А временами злюсь на его убежденность в том, что, запугав, удержит человека от свершения преступления. И потому я полагаю, что его проповеди вскоре забудут, а ваша поэма надолго переживет и своего создателя, и тех людей, с мыслями о которых вы ее писали.

"Минос" изрек это с такой уверенностью, будто это было не обычное суждение, но пророчество. И, поддаваясь смятению, овладевавшему его духом помимо разума и воли, мессер Данте осмелился спросить о других своих стихах. А заодно — о творениях иных поэтов, которые были им известны.

Его спутники, словно обрадовавшись поводу переменить разговор, охотно повели речь о поэзии, обнаружив немалое знание искусства стихосложения. Потом беседа зашла о творениях Аристотеля и Платона, где таинственные спутники снова выказали немалую ученость. Вскоре мессер Данте уже думал, что давно не имел чести беседовать со столь просвещенными и интересными людьми. И если в начале мессера Алигьери вводила в недоумение та бесшабашность, с которой его спутники предавались праздничному разгулу, то со временем он решил, что они — люди небывало жадные до знания и жизни, и потому к их слабостям стоит быть снисходительным — так же, как снисходителен он был к героям поэм Вергилия. Так, беседуя на возвышенные темы, мессер Данте и его спутники добрались до дома. Тут "Минос" и "Бахус" учтиво простились со своим собеседником.