Мужчина огляделся по сторонам, выбросил сигарету, которую не докурил даже до половины, и резко шагнул на тротуар. Идти ему было неуютно — непривычно было прихрамывать на ногу, которую он травмировал тогда, во время прыжка на этого беглого отморозка.

Прихрамывая, он поднялся по лестнице и вошел внутрь. Он твердо знал, куда ему надо было идти. И шел прямой, уверенной походкой. Даже его хромота куда-то делась в этот момент.

Выражение его лица не изменилось в этот момент. Словно оно приросло к нему. Окружающие, кто осмеливался взглянуть на него, тут же в ужасе отводили глаза, испугавшись этой мертвой пустоты, которая зияла в глазах.

Мужчина подошел к палате. Он не раз уже сюда приезжал, только сегодня первый раз осмелился подойти к окну и взглянуть на маленькую девочку, лежащую под одеялом на больничной койке.

Он смотрел на нее и понимал, что сейчас ему вряд ли хватит смелости взглянуть в глаза матери этой девочки, которой тогда, вечером на кухне, он пообещал, что защитит их в любой ситуации.

Женщина, сидевшая рядом с койкой, подняла глаза и, увидев впервые за два месяца его, спокойно встала и вышла из палаты.

Он стоял, не отводя глаз от маленькой девочки, лежащей за стеклом на койке.

— Зачем ты приехал? — Ирина скрестила руки на груди и прислонилась спиной к двери.

— Как Настя? — мужчина не поворачивался, чтобы скрыть то усилие, с которым он сдерживался, чтобы не заплакать.

— Зачем тебе знать? — Ирина говорила спокойно, но в голосе слышалась злоба. — Ведь это ты виноват, что все так произошло. Твое движение тогда, когда ты спохватился, что у тебя с собой должен быть пистолет, его напугало. Только пистолета у тебя с собой не оказалось. Я не виню тебя, что ты нас не защитил. Если бы не ты тогда, то Насти вообще не было бы в живых сейчас. Но ты его напугал. И этот испуг стоил того, что моя дочь сейчас лежит там, на койке. И неизвестно, когда выкарабкается.

— Я не отрекаюсь, что это я виноват. Что я могу сделать для вас? — мужчина повернулся к жене, и та увидела стоявшие в его глазах слезы.

— Исчезнуть из нашей жизни, — Ирина понимала, насколько тяжело сейчас отразятся ее слова в его душе. Но она уже давно приняла решение, что вычеркнет этого человека из своей жизни. Ради безопасности собственной дочери. — Мы проживем без тебя сами. Исчезни, пожалуйста. И не появляйся больше вообще. Сделай так, чтобы Настя тебя больше не видела. А нашему сыну я скажу, что его отец геройски погиб, защищая нас. Насте я скажу также.

— Я понял тебя. Ты знаешь, как меня найти, если я тебе буду нужен, — кивнул Демон, развернулся на каблуках и медленно пошел прочь.

Ирина смотрела вслед на этого мужчину, которого она любила. Но свое решение менять она не хотела. И не собиралась. Она видела, что этот статный широкоплечий мужчина, который сейчас шел по коридору прочь, как-то резко сгорбился, ссутулился. И стала еще заметнее его хромота. Словно он резко постарел. Причем не на год или пять, а на пару десятков как минимум.

Ирина прекрасно понимала, как ее слова резанули ему не только ухо, но и душу. Может быть, потом она передумает и решит, что должна поступить была по-другому, но сейчас ей решение такое казалось самым оправданным. А сына она назовет Матвеем Александровичем. Да, отчество у него будет его, Воропаева.

Она взглянула на мирно спящую дочь, потом на уходящего прочь мужа, встрепенулась, хотела было что-то крикнуть ему вслед, остановить его. Но почему-то остановилась, махнула рукой и вернулась обратно к дочери в палату.

Дом был старый, пятиэтажный. Это был старый спальный район, в котором он когда-то жил. Сколько он здесь уже не появлялся? Он не мог вспомнить. Почему-то он старательно избегал этого района уже столько времени. Под любым предлогом. В этом же районе жили и родители Ирины. И он всячески находил причины, чтобы к ним не ехать.

Мужчина постоял немного возле подъезда в раздумьях, заходить в подъезд или нет. Его друг был женат, и он это знал. Вот только то, что он знал о его жене, вызывало у него вполне резонный вопрос о том, как супруга его друга к нему отнесется.

Мужчина взглянул на пакет, который держал в руке, в очертаниях которого угадывалась бутылка водки и что-то из закуски, потом обернулся на казавшийся сиротливо стоявшим в этом убогом дворе свой «вольво» и шагнул внутрь пропахшего самогонкой и человеческими испражнениями подъезда, ни на одной лестничной клетке которого не горело лампочек вовсе, и освещались они только благодаря фонарю, расположенному напротив подъезда.

Мужчина быстро поднимался по лестнице. Тот, к кому он приехал, жил на четвертом этаже. Лестница была на удивление загажена настолько, что место надо было тщательно выбирать для очередного приземления ноги, чтобы не вляпаться. Но этому странному мужчине хватало и того скудного света, который лился из окон лестницы, чтобы такие места видеть.

Он не знал, как поступит, если ему откроет жена его друга. Но точно знал, что сегодня хочет увидеть своего старого армейского товарища.

Он остановился перед единственной нормальной дверью, которая выходила на площадку четвертого этажа, и боязливо протянул руку к дверному звонку.

За дверью долго не было никакого движения, а потом она с размаху распахнулась абсолютно бесшумно, и на пороге вырос весельчак и балагур Володька Федотов. Он замер на мгновение на пороге, вглядываясь в лицо странного ночного гостя, а потом молча отступил в сторону, пропуская странного визитера внутрь. Он сразу вспомнил расстрелянную возле выставочного комплекса семейную чету. И лицо того мужчины, который назвал его по имени.

Мужчина в своем дорогом пальто казался в этой квартире королем, случайно забредшим в нищую рыбацкую хижину.

— Проходи на кухню, — кивнул Федотов. — Думаю, ты сориентируешься, раз уж нашел мою скромную хибарку. Спрашивать ничего не буду. Сам расскажешь, если посчитаешь нужным, — он закрыл дверь в гостиную. — Не будем мешать моей дрожайшей супруге и ее сестричке перемывать нам кости. Когда еще такое удовольствие они получат! — пояснил он свои действия.

— Женат? — кивнул Демон на закрытую дверь.

— А сам? — с усмешкой ответил Федотов.

— Был. Месяц. Хотя по документам уже почти восемь лет. И дочь по всем документам тоже моя. А расстрелял нас как раз ее родной отец. А сегодня, если говорить точнее, три часа назад, жена меня выгнала. Сказала, чтобы я убирался на все четыре стороны. Она сказала так…

— И ты убрался, да? И тебе не стыдно? Ты даже не подумал, что, можно попробовать с ней поспорить?

— Я сам виноват, что произошло. Документы мы смогли изменить. А вот только эта замена ничем не помогла. Ее бывший муж все равно нас нашел. И я виноват в том, что там произошло.

— А как тебе удалось провернуть такое? Чтобы документы были другими? — Федотов достал две стопки и открыл бутылку водки, которую принес пришедший так неожиданно гость.

— Работодатель помог. Только не во всем, о чем я просил. Результат ты видел сам, — Демон взял со стола стопку.

Мужчины выпили их стоя, не чокаясь, и замолчали. Они вспомнили тех ребят, которые остались там, в горах Чечни. Тех, кому повезло меньше, чем им двоим. Хотя, их жизни тоже разделились на две части там, возле стрелки Терека. Но ни хотя бы остались живы. В отличие от тех, кого они похоронили там.

— Ты не думай, что я любопытным таким стал. Не захочешь; можешь не отвечать, — Владимир сел на табуретку и кивнул другу на стоящую сзади него такую же. — Просто интересно, кем ты работать заделался, что твой работодатель тебе так помог? Потому что моя милая и горячо любимая супруга меня пилит, не переставая, что я неудачник и не могу найти себе работу нормальную, чтобы ее прихоти оплачивать. Вот и думаю, куда пристроиться. Я же после Чечни нигде задержаться не могу толком — попытался сначала по твоему примеру в спецназе задержаться, но не получилось. Потом попробовал в ментовской уйти — не то совсем. Перевелся в патрульные, чтобы на месте не сидеть. Только там такая зарплата, что приходится горбатиться, не переставая, только для того, чтобы хоть часть ее шмоток-бирюлек оплатить! А она работать не желает вовсе. Только и знает, что сидит с сестричкой и точит лясы каждый день без перерыва, перемывая косточки всем, кого в окно видит. Потому и интересуюсь, что мне детей хочется, а с моей зарплатой они станут непозволительной роскошью.