В последние секунды нужно действовать медленнее, сбавить обороты, и он ловит мой намёк. Понимает с полуслова и выпускает член изо рта, последний раз картинно мажет по нему языком, словно оторваться никак не может.

Вот сейчас я бы мог сказать ему что-то, о чём тут же пожалел бы. Что-то, что могло окончательно запутать наши и без того странные отношения, но слова признания так и остаются на кончике языка.

Глаза закатываются от наслаждения, когда оргазм волной, бушующей, сбивающей с ног, накрывает меня, что я едва не падаю на Эдди. Через пелену сладкой неги до меня доносится несдержанный стон, когда Каспбрак сжимает свою плоть, отставая от меня всего на несколько секунд. Он запрокидывает голову, и усмешка растягивает красные искусанные губы.

Если бы было больше времени. Тогда, наверное, я бы решился. Но я смолчал, из-за чего позже невероятно жалел об этом.

========== Часть пятнадцать ==========

***

Я не мог остаться в доме Каспбраков ни под каким предлогом, как бы мы изначально не договаривались с Эдди. Ночевать под крышей, где есть миссис К, которая подобно привидению следует везде за мной, высматривает, куда это я иду, уж не в спальню ли к её сыночку, невыносимо. А спорить или, тем более, ругаться с ней, когда она в таком состоянии, мне не улыбалось совсем.

Мотель был для меня подходящим вариантом, и меня это особо не парило. В конце концов, мы же не навсегда приехали и скоро вернёмся в Нью-Йорк. Но Эдди посмотрел на меня слишком уж перепуганными глазами, когда я сказал ему, что забронировал себе номер. И что с ним ночевать не смогу остаться. У них даже гостевой комнаты нет, а спать в спальне Каспбрака его мамаша разрешит только через её труп.

Когда они вернулись с больницы, Эдди был сам не свой. Он не вдавался в подробности, ходил, как воды в рот набрал, и меня распирало от беспокойства – что сказали врачи?

Миссис К наоборот на удивление была слишком активна. Трещала без умолку, и если бы я не знал, что у неё может быть такой серьёзный диагноз, подумал бы, что она даже рада, что всё так. Она не отходила от Эдди ни на шаг, и та забота, которую он проявлял по отношению к ней, безумно её радовала. Чуть ли не на седьмом небе от счастья была она, судя по выражению её лица. И любую свободную минутку пыталась уделить ему.

Мне было не по себе от своего ощущения, но меня немного подташнивало от подобного лицемерия. Почему только сейчас она кудахчет над ним? Где была её любовь и забота раньше? Когда он подыхал в Нью-Йорке от одиночества и потерянности, без гроша в кармане, живя в отвратительном клоповнике?

Но свои мысли высказывать было слишком опасно, у меня уже развилась лёгкая паранойя, будто Соня в любой момент выскочит из-за угла. Да и что я ему скажу? Твоя мамаша использует свою болезнь, чтобы привязать тебя к себе, Эдди? Что за бред. Но всё больше и больше эта жестокая идея переставала казаться такой нелепой.

Эдди вызвался проводить меня до гостиницы, и внутри сердце радостно подскочило. Наконец, можно поговорить с ним с глазу на глаз.

— Ты молчишь весь вечер. Всё слишком плохо, да?

Открываю дверь своим ключом и тут же вешаю табличку «не беспокоить». Хотя бы эти пару минут хочу урвать с ним наедине спокойно.

Каспбрак проходит внутрь и по-свойски садится на скрипучую кровать. Апартаменты не шикарные, но мне вообще похуй. Хотя раньше я бы даже за деньги не остался ночевать в подобном месте.

— Просто думаю о том, что будет дальше. Вне зависимости от диагноза.

— А что дальше?

Эдди смотрит, как я снимаю куртку, неряшливо бросаю её на стоящий неподалёку стул, и мне становится немного некомфортно от его взгляда. Такого внимательного, пронзающего насквозь. Будто он дыру в груди прожечь хочет и заглянуть внутрь меня, разузнать, что творится в душе.

— Я думал, что мы приедем и уедем. Что ничего серьёзного не случится, — говорит.

Присаживаюсь рядом с ним и решаюсь взять за руку. Стараюсь успокаивающе гладить по прохладной коже, и в то же самое время успокоить собственный внутренний тремор.

— Ты нервничаешь раньше времени. Даже при худшем раскладе, она ляжет на лечение. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей.

Я сам не ведаю, что несу, насколько реалистично то, что срывается с моих губ, ведь всё может быть совершенно иначе. Бывает, что помочь уже невозможно. Что подобные заболевания обнаруживаются слишком поздно. Но думать о худшем не самая лучшая альтернатива в данный момент. Хоть какое-то подобие веры мне хочется внушить Эдди.

— Меня пугает одна вещь, — сжимает сильнее мои ладони Каспбрак и опускает глаза, смотрит на наши сцеплённые пальцы. — Если у неё и правда обнаружат что-то, есть ли моя вина в этом? Мне кажется, что я столько крови у неё выпил, что это любого подкосит.

Блять, что и требовалось доказать. Отлично сработано, миссис К. Чувство вины включено на максимум.

— Боже, Эдди, перестань. Рак не появляется из-за ссор с сыновьями. Ты не имеешь к этому никакого отношения.

— Сейчас я начинаю обдумывать всё, что я наговорил ей за всё время, и это охуеть, сколько говна. Зачем я вообще поступал так?

— То же самое можно спросить и у неё. Зачем мы вообще говорим гадости близким? Потому что нам больно, и мы хотим сделать больно в ответ. Ты не должен винить себя за это.

— Разве? — поднимает глаза и отнимает руки. — Ты бы на моём месте смог бы так легко отпустить эту ситуацию?

Замираю и с минуту молча смотрю на него. На уставшее, посеревшее лицо, пустые, лишённые всякого блеска глаза. Мне так надоело видеть его таким. И так надоело это чувство беспомощности.

— Если бы я точно знал, что не причастен, то не навешивал бы зря на себя вину. Я бы триста раз подумал, не манипуляция ли это.

Эдди рядом напрягается, и я не до конца осознаю, что слетает с моих губ.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ничего не утверждаю. Просто играть на чувстве вины – самый беспроигрышный вариант. Особенно с семьёй. Так всегда было.

Словами не описать, какой сволочью я ощущаю себя, но не могу придушить в себе это ощущение. Наигранность, лживость в каждом жесте миссис Каспбрак, и, хоть убейся, доверять ей не получается.

— Поверить не могу, что ты это сказал.

Эдди встаёт с кровати, пружина под ним жалостно скрипит, и мне уже долбануть себя хочется. Надо было держать свои мысли при себе. Но как тут уже объяснишь, что я защитить его хочу, и острые, колкие слова сказаны не для того, чтобы причинить вред.

— Почему она позвонила тебе только, когда заболела? Почему раньше от неё не было ни слуху, ни духу? Тебе не кажется эгоистичным держать тебя рядом и так настойчиво отказываться от её переезда в Нью-Йорк?

Вспоминаю, как вечером случайно услышал, как наотрез Соня отказывалась ехать проходить обследования в Нью-Йорк. Аргументы, что там доктора лучше и оборудование современнее, ничуть её не трогало. Только в Дерри и точка. А где она, там должен быть и Эдди.

— А тебе не кажется эгоистичным бросить её здесь одну и свалить, будто я не имею к этому никакого отношения?

— Ты имеешь в виду сейчас или раньше?

До меня лишь секундой спустя доходит, что я сказал. И как перечеркнул все сказанные ранее успокаивающие слова. Я ведь не то имел в виду, но в который раз за вечер убеждаюсь, что каждый раз, как я открываю рот – я только усугубляю ситуацию.

Обвинять его хоть в чём-то – последнее, что я стремился сделать.

— Я не могу больше так поступать с ней, Ричи, — спустя долгую минуту молчания и внимательного, немигающего взора роняет Эдди. — Мне нужно перестать думать только о себе. Она всё, что у меня есть, а я веду себя, как грёбанный идиот. И ради чего? Я даже несчастлив в Нью-Йорке. Этот город, кажется, ставит своей целью сожрать меня с потрохами, и иногда я уже не знаю, чего ради я так карабкаюсь наверх. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю, не смотри на меня так, — голос Каспбрака надламливается, но он продолжает, своими словами словно гвозди в гроб загоняет: — Ты тоже несчастлив там. Не думай, что я этого не замечаю.