— В заднем кармане.
На жарком выдохе произносит Эдди, и если бы я не сгорал от возбуждения, уже спросил бы - и часто ты носишь презервативы в заднем кармане джинсов?
— Слушай, мне нужно кое-что сказать, — отлипает от меня и заглядывает в мои помутневшие глаза. — Ты уже знаешь, что у меня был опыт с парнями, но… всегда я был сверху. И меня немного колбасит по этому поводу.
Если бы он знал, как я нервничаю, то очень удивился бы. У меня коленки трясутся, как у подростка, но очень ловко удаётся сделать вид, что это лишь от возбуждения.
— Можешь вести, если хочешь. Это не принципиально для меня.
Эдди резко качает головой, будто я сказал что-то совсем немыслимое.
— Нет, нет. Я хочу, чтобы это был ты, просто… Боже, не могу слова подобрать, — он запинается, проглатывает половину слов, и я в восхищении провожу пальцем по его горящим красным щекам. Это первый раз, когда Эдди краснеет. И нервничает настолько, что едва говорит. — Я доверяю тебе, просто… Будь осторожнее.
Пушистые густые ресницы подрагивают от волнения, глаза опущены, и передо мной совершенно другой, непохожий на себя Эдди. Черт, у меня и впрямь ощущение, что нам снова по шестнадцать. В Дерри как будто никто никогда не стареет. Сейчас он точь-в-точь такой, каким я встретил его в первый раз. Робкий, неловкий, но жутко милый и искренний до одурения.
— Мог бы и не просить об этом, — аккуратно приподнимаю его опущенную голову и мягким, ненастойчивым поцелуем дотрагиваюсь до дрожащих губ. Охуеть. Дрожащих губ. Эдди никогда в жизни так не трясло, особенно когда дело доходило до постели. По его рассказам, даже его первый раз прошел сухо, быстро и совершенно не волнительно.
Во мне сразу взрывается целый фонтан новых чувств. Хочется защитить, прижать к себе в успокаивающем объятии, накрыть, как стеклянным куполом, от всех бед, всех тревог.
Я легко опрокидываю Эдди на спину и встречаю его прямой, пронизывающий взгляд. Кровать ведала и лучшие времена, она поскрипывает каждый раз, когда мы двигаемся, но все звуки будто приглушились, слышу лишь гулкое биение сердца и дыхание, жаркое, сбитое, прямо около уха.
В Каспбраке просыпается уверенность, а вместе с ней и нетерпение, нежелание ждать хотя бы минуту.
— Чёрт, Тозиер, быстрее, блин.
Он толкается, трётся о моё бедро и начинает кусаться, что в принципе для меня не новинка. Если даже в повседневной жизни Эдди не прочь укусить за плечо или за руку, то в сексе, когда накрывает от возбуждения, тут и подавно в нём проснутся животные инстинкты. Но в данный момент вся эта игривость напускная – чтобы скрыть то смущение и нервозность, которые растекаются в каждой клеточке его тела.
— Я стараюсь всё сделать правильно.
Эдди выгибается и вместо ответа снова накрывает мои губы, скользит языком по зубам, исследует мой рот, и когда в него проникает первый палец, стон теряется в нашем поцелуе, совершенно хаотичном, будто мы первый раз прикоснулись к чужим губам. И мы не знали, что можно испытывать такие чувства. Мне кажется, что мы просто два неловких подростка, которые первый раз добрались до чужого тела и охуеваем с того, почему раньше нам в голову не приходило, что может быть так приятно?
— Потерпи немного, я постараюсь угол сменить.
В уголках глаз у Эдди скапливается влага, и я наклоняюсь к нему ниже, на порыве слизываю слезинку, вырвавшуюся на свободу.
Пара минут, и тело Эдди изгибается совершенно иначе, а глаза широко распахиваются, и беззвучный стон разрезает воздух.
Наконец, я нахожу нужную точку, и боль постепенно угасает, растворяется в ощущении более обжигающем, сильном, таком, что Эдди не может не ёрзать подо мной, лежать спокойно и молча сносить все манипуляции над ним.
Блять, на такое я не подписывался. Каспбрак сам двигается размашисто, резко, насаживаясь на пальцы, и глаза его закатываются от наслаждения. От его вида, полностью поглощённого процессом, сосредоточенного лишь на удовольствии, мой мозг плавится, в голове будто кисель, и я ощущаю себя совершенно уязвимым. В моих руках он едва не тает, и это возбуждает сильнее, чем любой минет, чем любой нестандартный, необычный секс.
Меня прознает до позвоночника, когда рука Эдди тянется вниз, к моему члену, и осторожно накрывает горячей ладонью. Я едва не мурчу от наслаждения, от того, что в подобную минуту он подумал обо мне.
Крепко, но очень осторожно, его рука смыкается и плавно гладит вверх и вниз, размазывает уже выступившую смазку. А у меня белые круги перед глазами. Я понимаю, что сейчас перережу ленточку в наших отношениях раз и навсегда. Что назад дороги уже не будет. Видимо, мои мысли отражаются на лице, что Эдди чуть останавливается, прерывисто выдыхает:
— Всё нормально? О чём ты задумался?
Сейчас идеальная площадка для шутки, ляпнуть что-то несерьёзное или милое, потому что что-то удерживает меня от того, чтобы сказать всю правду.
— Думаю, выключили ли мы утюг в Нью-Йорке.
Эдди прерывисто выстанывает, так как я добавляю третий палец, и улыбается сквозь прикрытые веки.
— У нас отродясь утюга в квартире не было, шутник ебаный. Иди ко мне.
Другим, более глубоким тоном тянет и расставляет ноги пошире, приглашающе сгибает их в коленях. Во рту пересыхает от этого жеста, и я послушно прижимаюсь к его горячему, дрожащему телу.
Эдди тут же уверенно на правах собственника кладет ладони мне на спину и упирается возбуждённым членом в бедро, непрозрачно намекая, что, блять, пора что-то делать с этим.
Пока я раскатываю презерватив, россыпь скорых, мокрых поцелуев появляются от уха до плеча. Эдди своими губами каждое местечко заклеймить хочет.
Когда я придерживаю его за поясницу и медленно плавно вхожу внутрь, все слова мигом вылетают из головы. С губ рвётся лишь хриплый, неразборчивый стон, из которого ничего не ясно, и в то же самое время, отражается всё.
— Не останавливайся, — едва не приказывает Эдди, будто я могу передумать, и одним толчком я заполняю его до конца, так как он и просил.
Его ногти впиваются в мою напряженную спину, я стараюсь держать свой вес на локтях и даю ему время.
Внутри всё горит, низ живота пылает от желания толкнуться, вбиться, наконец, сильнее. Когда Эдди чуть кивает, молча просит двигаться, я с упоением позволяю себе сделать первый пробный толчок. Это настолько охуенно, что горло сжимает тисками, а кровь разливается по венам с бешеной скоростью. Я целую его глубоко, сталкиваю наши языки в бойком танце и врываюсь отрывисто, но осторожно, без всякого особо ритма, просто как чувствую. Кажется, что все свои умения и особые навыки я оставил за дверью, заменяя чистой спонтанностью и искренностью, но Эдди одобрительно гладит меня по спине и прижимается ближе, практически втирается в меня, чтобы не было расстояния между нами.
Не знаю, откуда берётся внезапный противоречивый настрой, но без предупреждения я выскальзываю из него и отлипаю на секунду. Недоумение на его лице длится недолго, он не понимает, что случилось, но влажными от пота ладонями со второго раза я прихватываю его за бедра и переворачиваю на живот.
И уже от одного этого вида член снова волнительно дёргается в предвкушении.
— Стань на четвереньки.
От возбуждения в ушах звенит, и из-за этого я даже не боюсь, что он может вообще-то послать меня нахуй за такое.
Эдди облизывает пересохшие губы, и первоначальное удивление заменяется чем-то очень отдаленно похожим на восхищение. Что странно для меня - за подобное нахальство вряд ли восхищаться имеет смысл.
Я наклоняюсь к его уху и тихо, будто нас услышать кто-то может, добавляю:
— Ты же не против? — мне надо это уточнить.
— Боже. Нет. Я вообще не против.
Едва слышно произносит Эдди и послушно, в мгновение ока становится на колени, упирается ими в твердый матрас. Чтобы не быть грубым, не перебарщивать с напором, глубокий повторный толчок разбавляется ласковыми поглаживаниями. Эдди не выдерживает и прячет лицо в подушку, утыкается влажным, горящим лбом и дышит шумно, со свистящими нотками, и я могу ручаться, что ему хорошо сейчас. Он выгибается в пояснице, чтобы мне удобнее было, и насаживается, двигается мне навстречу, заставляя меня совершенно потерять голову.
