— Нет, — зачем-то вру я, — я просто не могу заснуть. Подумал, что тебе, наверное, тоже не спится.

Так странно находиться у него ночью в комнате. Я и днем-то стараюсь не частить с визитами, всё-таки своя территория, а тут ночь. Сейчас около трёх, а он всё не спит. Сидит себе, как заключённый в своей камере, и курит, даже не приоткрыв окно.

— Посидишь со мной? — спокойно интересуется Эдди.

У меня руки дрожат, но я всеми силами делаю вид, что всё окей. И что я не врываюсь в чужую душу, не прерываю какой-то момент душевного срыва.

— Только давай окно приоткроем, пиздец ты накурил.

Забираюсь к нему на кровать с ногами, привстаю, открываю окно на проветривание и снова опускаюсь на кровать. Эдди следит за всем этим молча, пыхтит сигаретой, и свет не предлагает включить. Мне так тоже больше нравится.

— Почему не спишь?

— Давай ты первый. Чего ты по ночам лазишь? — вместо ответа спрашивает Эдди и предлагает половину своей сигареты. Курить в моих планах тоже стоит бросить, но не всё сразу. Поэтому принимаю с его пальцев никотиновую палочку и сладко вдыхаю дым.

— Меня часто мучает бессонница, для меня это уже норма по полночи иногда не спать. В общаге тоже такое было.

— А в Дерри?

Щеки Каспбрака блестят от влаги, всё же не всё успел стереть, но голос такой размеренный, никаких хрипов, как обычно бывает у людей, которые недавно плакали.

— В Дерри нет. Началось, когда сюда переехал. Мама говорит, это временное. Адаптироваться нужно.

Эдди фыркает и забирает у меня сигарету.

— И ты в это веришь? Мы ведь не первый месяц уже здесь.

— Мне хочется верить, что станет легче. Не всегда же жизнь будет таким говном.

И через минуту:

— Твоя очередь. Только без хуйни. Что с тобой?

Эдди замирает, молча смотрит на меня, и я на девяносто процентов уверен, что он не ответит.

Но то ли всё дело в ночи, то ли большой город окончательно зажёвывает целиком, но Каспбрак докуривает сигарету и выбрасывает бычок в окно. Отвечает тихо, но очень уверенно:

— Я совершил ошибку, что приехал сюда. Самонадеянно думал, что справлюсь со всем на раз-два. Но я пытаюсь откусить больше, чем могу проглотить, понимаешь? Так хуёво признавать, что человек, которого ты на дух не переносишь, оказался прав. Она ведь была права. Мама. Кому я нахуй нужен тут, со своими детскими амбициями и фантазиями? На улице миллион таких Эдди Каспбраков, только рукой помани. И самое смешное, что назад не вернёшься, представляешь, какое отношение ко мне будет? Она ведь с потрохами меня сожрёт, я так и вижу ликование в её лице.

Каждое его слово отдается набатом в груди, и чем более расслабленно он это кидает, тем больше напряжения вызывает во мне этот тон. Будто примирившийся со своей участью.

— Ты этого не знаешь наверняка. Вряд ли она злорадствовать будет.

— Почему? Потому что она моя мама, а я её сын? Потому что семья должна поддерживать друг друга несмотря ни на что? Рич, это бред сивой кобылы. Она первая окунёт меня в дерьмо. Я не оправдал никаких ожиданий.

— А ты, правда, жил согласно её ожиданиям? Мне казалось, что ты делал максимально всё противоположное её требованиям, и за это я всегда тебя уважал. Я вот вообще не знаю, кому пытаюсь соответствовать. Но сейчас я явно не тот человек, кем хотел бы стать. Ты пытаешься идти своей дорогой, пиздец кривой, косой и извилистой, но своей.

В какой-то степени я даже завидую Эдди. Восхищаюсь его силой воли, упорности, хоть иногда прямо об стенку бейся, такой он упрямый.

— Какая разница, моя это дорога или нет, если в конце тупик? — Эдди трёт глаза в таком детском, чистом жесте, что в темноте прорезается моя улыбка. — Ты никогда не думал, что было бы, останься мы в Дерри?

Всё чаще и чаще последнее время мысленно я возвращаюсь в школьные годы, родной дом, к родителям. Тогда жизнь казалась более беззаботной, но это только поначалу всё так сахарно. Пиздец был и там. Лютый.

— Я там задыхался, Эдди. Если говорить откровенно. Вроде бы всё под боком, жизнь в шоколаде, но как же страшно иногда там было.

— Страшно?

— Ну, знаешь, маленький городок, все всё про всех знают. Только ты чихнешь не так, соседи тут же разнесут по всей округе. Поэтому, когда я переехал сюда, с тобой, вся эта свобода и ударила в голову. Ты можешь быть кем угодно, быть с кем угодно, делать какие угодно вещи, как тут устоишь? В Дерри мне бы уже проломили за это голову.

У Эдди учащается дыхание, и я знаю, он понял, что я имею в виду. Если бы я позволил даже приобнять его или поцеловать в шутку т а м, это не осталось бы незамеченным. Я уже молчу про все те вещи, что мы делали с ним здесь, в Нью-Йорке.

— Приходилось каждую секунду держать в голове, что не стоит смотреть как-то не так, не стоит даже к руке прикасаться. Крыша поехать может.

Я замолкаю и перевожу дыхание. Меня прорвало будь здоров, и за всей этой откровенной бравадой, я не заметил, как ярко, возбужденно заблестели глаза Эдди. Я читал его мысли и сейчас как никогда раньше ощущал невероятную близость с ним. Будто наши души переплелись так тесно, в горячем, кружащем танце, и всё что на языке у меня, потрясающим образом транслируется у него в мозгу. Такую близость, что может показаться, будто и сами слова произносить больше не имеет смысла. Ниточка мысли тянется от моей головы к его, и мы ловим один и тот же сигнал.

— Почему ты раньше никогда не рассказывал мне это? По тебе вообще трудно сказать, что тебя что-то беспокоит.

Я усмехаюсь и легонько толкаю его в коленку, лежащую рядом с моей:

— Смешно слышать этот вопрос от тебя, Каспбрак. Ты сам что ящик Пандоры. Хрен вскроешь.

За окном пробиваются первые лучи зимнего солнца, рассвет подобрался так незаметно, и мне даже жаль, что эта ночь заканчивается. Казалось, что у нас ещё столько времени в запасе.

Эдди обводит внимательным взглядом моё лицо, будто отыскать что-то хочет, и шёпотом, секретно кидает вопрос:

— Останешься здесь? Всё равно поспать осталось пару часов.

Не знаю, как это связано, но сама мысль уйти и разорвать эту связь не вмещается в голове.

— Двигайся.

Чуть толкаю его и пытаюсь устроиться максимально удобно на узкой кровати, прижимаюсь тесно к спине Эдди и всего через секунду колебаний, всё же кладу руку ему на живот. Лежу неподвижно в ожидании возмущений, проклятий, но Каспбрак затихает, дыхание замедляется, и он засыпает в моих объятиях, больше не говоря ни слова.

========== Часть одиннадцатая ==========

***

С того эпизода Эдди никогда больше не закрывал плотно свою дверь. Подобно мне, всегда на ночь держал её чуточку приоткрытой – мол, ты знаешь, что нужно делать, если нужна помощь.

Но больше я не заходил к нему по ночам. Это казалось посягательством на его территорию, а я уважал чужое личное пространство слишком сильно, чтобы как-то менять эту ситуацию.

Всхлипы тоже прекратились. И от этого мне даже стало не по себе ещё больше. Я не знал, связано ли это с тем, что Эдди стал счастливее или же теперь он молча переносит хуеву тучу всех тех гнетущих эмоций, которые одолевают его ежедневно.

Иногда нет ничего постыдного в том, чтобы выплакаться. Каждому нужны подобные моменты, но больше я не замечал на лице Эдди признаков недавних слёз. И это беспокоило. Мне не хотелось, чтобы он держал всё в себе, внутренне взрывался каждый раз, но эмоций не показывал.

Он крутился, как белка в колесе, и внутренне у меня пружина натягивалась и натягивалась в противном предчувствии пиздеца – ну когда же прорвёт. Всё слишком спокойно.

Но всё оказалось прозаичнее, и спустя две недели последнего нашего полуночного разговора, когда мы позволили себе разоткровенничаться, Эдди сам заглянул ко мне в комнату.

— Рич, мне в Дерри съездить нужно. Не хочешь мотнуть со мной? Я один не выдержу этого ада.

Стоит на пороге, прислоняется уставшей головой к дверному косяку. На нём даже лица толком нет. За последние дни я видел его от силы пару раз, и то мельком утром, когда он что-то на ходу закидывал себе в рот.