Спустя полчаса (вечность?) я слышу, как хлопает входная дверь, и запоздало понимаю, что улики свои я-то не запрятал. На столе, на кухне по-прежнему лежат открывалка и неразобранный пакет с едой. Значит, Эдди поймёт, что я проходил мимо. И что, конечно, слышал (и видел, бля), что происходило в гостиной. Но как-то похуй.

Нет сил, желания даже лечь по-человечески. Закрыл глаза и раскинул руки, а-ля Христос, а перед лицом картинки. Ебаная пауэр-пойнт презентация, коллаж из театра одного актера. И звуки. Боже, как от них теперь избавиться.

Я лежу с закрытыми глазами, дышу размеренно, а рука свисает на пол. Чтобы можно было дотянуться до бутылки, стоящей рядышком, как верная подружка. Скорее чувствую, чем вижу, как моя дверь тихонько приоткрывается, и кто-то становится на пороге.

— Рич, ты спишь?

Всё во мне борется; терзается в противоречивой борьбе рой мыслей - выдать своё присутствие, посмотреть на него и перекинуться парочкой фраз или и дальше притворяться спящим. Избежать этого вынужденного контакта, ведь если посмотрю в глаза – возможно, выдам себя голосом. Дрогнувшими, смущающимися нотками. Я ж хуёвый актер. Он всё сразу поймёт.

Поэтому я лежу, не двигаясь, будто мертвым сном сплю, и Эдди выходит, бесшумно закрывает дверь, так и не решаясь разбудить меня. Я первый раз почувствовал, что не хочу с ним говорить. Что лучше избежать разговора. Что лучше своего рода сейчас соврать и прикинуться, чем встретиться лицом к лицу.

========== Часть десятая ==========

***

— У тебя всё нормально?

Только на третий день молчанки от меня Эдди решается всё же спросить. По его виду я вижу, что он не играет. Он реально не понимает, что со мной.

Я пытался сторониться его, как только мог. Но не так просто это сделать, когда у вас общая гостиная, общая кухня, общая уборная. Общая блядская кошка, которая поглядывает на нас настороженно, будто её родители ссорятся, а она стоит перед трудным моральным выбором - чью сторону мне принять?

— Слишком много всего навалилось, не обращай внимания.

— Например?

Блять, не прокатило.

Эдди придвигает стул поближе, ждёт, когда же я поделюсь, а я смотрю в свою тарелку особенно внимательно, произвожу вид охренеть какой интересной деятельности. Хотя к еде толком не притронулся, ковыряю чисто ради приличия.

— Например? — я дублирую его вопрос и саркастично хмыкаю. — Почему тебя это вообще волнует?

Поворачиваю к нему голову и встречаю его настырный взгляд. Вот он точно своего добьётся.

— Может, прежде чем нападать на меня, просто скажешь, в чём дело? В чём я провинился? — Эдди облизывает пересохшие взволнованные губы, и меня съедает интерес – неужели и впрямь не догадывается? Неужели я настолько закрытая книга, что даже сейчас непонятно, что со мной?

Я тяжело вздыхаю и отвожу взгляд.

— Да ни в чём ты не провинился, — тихо роняю. — Ты просто живёшь своей жизнью, мне нечего тебе предъявить.

И это самое хреновое. Что мне ему сказать?

Тут до Эдди доходит.

— Ты… ты видел нас тогда, да? Это был всего лишь секс, ничего серьёзного, — зачем-то говорит мне это и придвигается ещё ближе.

— Почему ты оправдываешься? Это вообще не моё дело.

— Не твоё? — глаза Эдди странно озаряются злобным блеском, хоть тон и убийственно спокойный. — Тогда что за хуйня между нами происходит? Почему ты меня словно наказываешь своим ебаным молчанием?

В ушах у меня ехидный голосок вновь проснулся - мне не удалось утопить свои тревожные мысли - ты же знал, что так и будет. Не стоило съезжаться с ним.

— Слушай, мне нужно подышать.

Выскакиваю за дверь, игнорирую перекосившееся лицо Эдди, но в горле и правда, будто кончился воздух, рядом с ним дышать резко стало невероятно тяжело.

Таким конченным говнюком я ещё не был, и как придушить в себе грёбанный эгоизм, неуместную вспышку ревности, я не знаю. Откуда вообще у меня взялась ревность к Каспбраку и почему, блять, сейчас, когда и так жизнь не пестрит розовым цветом?

Раньше, когда я видел, как люди сбегали от конфликтов, буквально покидали помещение – во мне кипели злость и отвращение. Что за ебаные трусы вместо того, чтобы по-взрослому разобраться сваливают, ни слова не сказав. А сейчас я этот ебаный трус и, наконец, понимаю тех людей. Лучше уйти на время, чтобы не ляпнуть что-то, что потом уже не исправишь. Дать себе передышку, не позволить эмоциям взять вверх, закончить ссору за тебя.

Я дышу так часто, глубокими, размеренными глотками пью прохладный воздух, что голова начинает кружиться. В любой другой день я бы просто нажрался в говно, перепихнулся и расслабился, как умею. Но сейчас мне стыдно за то, что я ушёл и оставил его одного наедине со своими тревожащими мыслями. Молчание и правда иногда режет без ножа, хуже наказания не придумаешь.

— Я не думал, что у нас какой-то строгий запрет на то, чтобы водить кого-то. Извини.

Он извиняется первым. Но совершенно не за то. А у меня пульсирует в голове мысль, что это я должен был попросить прощение за то, что учудил. Что вообще на меня нашло?

Но это такой удачный повод смягчить недоразумение. Сделать вид, что я и впрямь обиделся из-за этого. Пока я сам не понимаю, что именно от него хочу, стоит ли над ним измываться подобной моральной пыткой?

Эдди стоит в коридоре, смотрит, как я разуваюсь, вешаю пальто на место, и не знает – можно ли подойти ближе, коснуться ли? Кошка семенит у его ног, и вся эта сцена, по-нелепому домашняя, отщипывает болючие кусочки от моего сердца.

— Лучше просто маякни мне как-то в следующий раз. Чтобы никому не было дискомфортно.

Каспбрак кивает, а глаза блестят до одури трогательно. Они красные, и мне безумно хочется верить, что это просто оттого, что он мало спит, а не потому, что он блять плакал. Это последнее, что мне хочется видеть.

***

Поначалу казалось, что мне чудится это. Потом, я подумал, что может это за стенкой соседи врубают телик по ночам. Но звуки были рядышком, совсем близко, и до меня дошло так поздно, что это доносится из комнаты Эдди.

Непонятные, обрывчатые всхлипы. Вот уже которую неделю. То ли я совсем рехнулся, то ли эти звуки напоминают на самом деле… плач? Но дверь всегда неизменно была закрыта, и решиться на то, чтобы без разрешения ворваться ночью к нему, тем более, когда он настолько уязвим, казалось мне немыслимым.

Но когда я убедился, что это звуки плача, то уже не мог спокойно лежать в своей кровати. В такие моменты мне особенно не хватало алкоголя. Чтобы не чувствовать вообще ничего. Но я старался держаться и по возможности пытаться сносить эту реальность трезвым, незатуманенным взором. Как же трудно мне это давалось.

В одну из ночей, которую я никогда не забуду и которая послужила огромным толчком укрепления нашей с Эдди дружбы, я поднялся со своей кровати и на минутку замер у порога. Он ведь попросил бы помощи, случись у него что-то серьёзное, он рассказал бы мне? А потом я попытался посмотреть на ситуацию с моей стороны - я бы точно смолчал. Что я и делаю, блять. Многое остается на дне души, там маринуется, загнивает, пока не отравляет настолько, что терпеть уже совсем невыносимо.

Моя рука боязливо застыла перед его закрытой дверью. Мне показалось, что я опять слышал рваный вздох, полувсхлип, и сердце болезненно сжалось.

Зная Эдди достаточно хорошо, мне кажется, что в подобные моменты ему лучше побыть одному. Но не слишком ли долго он и так выносит многое в одиночку, не многовато ли для одного человека этих чувств?

Я опускаю пальцы на ручку двери, и она поддается, удивительно легко отпирается - а ведь она казалась мне непроходимой пропастью.

Мне хочется спросить, всё ли в порядке и уйти, не мешать, но когда я воровато заглядываю в маленькую щёлочку, уйти мне уже не дают.

— Я тебя разбудил?

Эдди сидит на своей кровати в полной темноте, курит сигарету и быстро, так, чтобы я не заметил, вытирает своё лицо. В темноте мне не видно всей картины, но включи я свет, сто процентов, заметил бы красные пятна на щеках от слёз.