- Занимай очередь, - она сделала шаг назад, не разрывая зрительного контакта, но и не желая больше участвовать в этом театрально-цирковом представлении. - И верни винтовку.

Клоун протянул руку к ее лицу, словно хотел заставить ее замолчать, закрыв рот рукой.

«Мисс Ригс?»

Молли обернулась на женский голос позади нее. Это была невысокая медсестра, любезно раздающая советы по заполнению бумажной волокиты.

- С кем вы разговариваете?

- А с кем я разговариваю? – попыталась отшутиться Молли вопросом на вопрос. – Конечно, сама с собой! Хотела выпить кофе, но не нашла в ваших лабиринтах кофейный автомат, а потом вспомнила, что специально не брала деньги, чтобы не поддаться соблазну превысить дозу кофеина.

Медсестра неуверенно кивнула, не обращая внимания на расползшуюся по стене кровь.

- Доктор Бишоп готов побеседовать с вами. Пройдемте.

Ригс послушно последовала за девушкой, впустую убеждая себя в том, что это происходит не в ее голове.

========== VIII ==========

кто вырубался в огромных омерзительных кинозалах, переносился в мечты, пробуждался, видя внезапный Манхэттен, выскребал себя из подвалов с похмелья от бессердечного Токайского и ужаса железных сновидений о Третьей Авеню и спотыкался о пороги бирж труда. - Аллен Гинзберг. Вопль

Молли за ночь не сомкнула глаз.

Сидя на краю матраса и вытянув ноги с острыми коленками в несуразных черных босоножках, она устремила взгляд на постепенно светлеющую стену, мысленно отсчитывая время до звонка будильника.

Убедить Иззи, что все будет хорошо, и они справятся (всегда же справлялись), оказалось довольно просто. Отвлекающим маневром служила обещанная прогулка с розовой сахарной ватой и попкорном, от соли которого разъедало губы и еще больше хотелось пить.

«Даже не думай, что я разрешу тебе прокатиться на всех аттракционах, которые здесь есть, - нехотя выкладывая предпоследние наличные деньги, произнесла Молли. – Понятия не имею, зачем тебе эти пластмассовые лошади, но учти, если тебе не понравится или тебя укачает, то это был твой выбор»

Главное, что мы можем дать детям – любовь. Ригс никогда в это не верила, но сейчас осознавала, что это было единственной вещью, которую она бы вряд ли смогла дать хоть кому-то. Молли натянуто улыбалась, фотографируя смеющуюся племянницу, крепко держащуюся за уздечку лошади, на пластиковом боку которой еще можно было разглядеть затертый звездно-полосатый флаг.

Детство Иззи ровным счетом, как и Джейн, сложно было назвать счастливым. Старшей Ригс повезло больше остальных членов семьи по женской линии. Бабушка, родившаяся под конец великой депрессии, мать, выживающая в старом квартале Денвера, а после ютившаяся в домах под снос Куинси.

Молли никогда ни в чем не отказывали. Куклы, парки, кормление уток, катание на пони и различных аттракционах, которых побаивалась мама, и обожал отец, сохранивший в себе мальчишеский задор.

- Ты расскажешь мне сказку? – оттягивая руку тетки, щебетала Иззи, радуясь окружающему миру, так как это умеют делать только дети.

- Еще чего. Я сегодня не намеревалась быть твоей сказочницей-волшебницей. Посмотришь телевизор.

Девочка обиженно выпятила нижнюю губу, но спорить и закатывать истерики не стала. Добиться расположения родственницы было слишком сложно.

- Куда ты уходишь?

Иззи застыла в дверном проеме, ведущему в комнату матери, сонно потирая правой рукой глаз, а в левой прижимала крепче к себе держала тряпичную куклу с розовыми волосами. Тетка, которую она видела исключительно в грубых джинсовых комбинезонах, широких спортивных футболках и фирменной одежде супермаркета замерла у зеркала в одном из легких платьев Джейн, то и дело, одергивая его вниз с испуганным выражением лица, будто бы ее застали не за примеркой одежды, а поймали на воровстве.

В шкафу младшей Ригс всегда фигурировало что-то нежное, почти невесомое и обязательно с «девчачьим» принтом, который делал все вещи женственнее. Мелкий горошек на платье в стиле пятидесятых, рюши на рукавах и кружевная юбка, пудрово-розовые шифоновые блузки и юбки-карандаши.

У Молли тоже были платья когда-то, но осталось одно с выпускного балла, сшитого по индивидуальным лекалам и больше напоминающим голубую атласную ночную сорочку в пол. Она чувствовала себя нелепо во всем этом и не понимала, почему решилась сменить привычное одеяние на это глупое платье и массивные черные босоножки.

- Что ты, - произнесла Ригс, присаживаясь на корточки рядом с племянницей. – Мне нужно встретиться с моей сменщицей Беллой. Мы должны обсудить график работы и поменяться сменами. Ложись спать и когда ты проснешься, то я уже буду готовить завтрак. Если хочешь, то можешь включить себе какую-нибудь часть «Барби».

- Ты точно не бросаешь меня?

- Увы, но при всем моем нежелании… Я вернусь. И если ты будешь смотреть телевизор или трогать мои вещи…

Молли ненавидела себя в моменты слабости и отчаяния, когда руки предательски опускались, и она находила утешение в баре или объятиях незнакомца. Иногда сочетая и то, и другое.

Глушить свои проблемы в алкоголе было последним делом, но воображая, как все на какие-то мгновения станет менее значительным, а по телу разольется музыка, затмевая мрачную реальность яркими пятнами…. Ради этих моментов Ригс готова была пить залпом.

Покачивая ногой в такт отвратительным слуху ритмам местной музыкальной группы, она старалась раствориться и всеми силами отогнать от себя мысль об озвученных доктором Бишопом восьмистах долларах, которые пророчило первоначальное лечение и обследование. Конечно, была возможность попытать счастье, отвалив большую сумму за страховку, перебрасывая ответственность на страховые компании и не уплачивая будущий счет по расценкам частных приемов.

Восемьсот долларов.

Два месяца работы без полноценных выходных.

Во-семь-сот.

Молли произносила это слово одними губами, смачивая долькой лайма между большим и указательным пальцем руки, чуя как внутри, засосало под ложечкой.

Ей хотелось вновь быть девочкой, стирающей слюной жирный крест, поставленный черным маркером на руке (как предупреждение барменам, что она несовершеннолетняя) или, подрабатывая в кинотеатре, продавать уцененные билеты по полной стоимости тем, кто называл ее за глаза малолетней проституткой. И после смены, осматривая кинозалы на предмет поломки, отдаваться на последних рядах татуированному парню, работающему на автомате с попкорном и газировкой. Его тело всегда источало примесь запахов масла, соли и карамели, а на зубах был налет от вишневой кока-колы.

Она хотела возвращаться домой с шумных вечеринок утром, когда мама уже уходила на работу и, шатаясь, заходить в комнату Джейн, которая примеряя несвойственный образ старшей сестры, разочарованно качала головой или кричала: «Фу!», когда Молли смачно целовала ее в щеку, будто специально заставляя чувствовать, насколько проспиртован организм.

- Запиши на мой счет, - произнесла Молли, посыпая солью смоченный участок кожи, проигнорировав совет знакомого бармена (всегда покупающего продукты с истекающим сроком годности со скидкой), что нужно делать наоборот.

Слизнув соль, Ригс снова захотела быть девочкой, лгущей про встречу с бывшими соперницами с гимнастического кружка в соседнем городе, чтобы лишний раз связаться с дурной компанией и на следующий день, обнимая Джейн за плечи напевать «It’s a beautiful life», меняя голос на строчке: «I just wanna be here beside you»*.

«Лизни! Опрокинь! Кусни!»

- И еще один «Туман»**, - перегнувшись через стойку, крикнула она, добиваясь похожего эффекта в голове. – И все на мой счет.

В какой-то момент музыка лишенная всякого смысла стала звучать благозвучно, обретая смысл.

Протиснувшись сквозь потную толпу ближе к сцене, Молли ободряюще присвистнула, поднимая руки вверх для незаслуженных аплодисментов. Она смеялась, стерев из памяти злосчастную сумму в восемьсот долларов, и растворяясь в безвкусице, которую называли местным инди-роком.