Все началось с обычной руки помощи, когда Молли решилась помочь одной из девочек, обучавшейся под руководством ее коллег. Ригс было тридцать, и она тратила все свободное на свою школу, где были все популярные на тот момент танцевальные направления. Сама она все еще занималась растяжкой и училась танцевать на каблуках. Не из-за карьеры.

Анастазия, которую все упорно звали Анастейшей, а она сама предпочитала вариант Хизер была ее собственным проектом. Почти что Галатеей, талантливой детской тенью самой Молли, которая собиралась все забросить из-за ультиматума родителей и навязанного стремления выучиться на политолога.

Ригс со своим врожденным упорством и нацеленная на результат была готова оплатить любое учение, чтобы почувствовать себя создателем. Созданная чтобы создавать, она победила и здесь с какой-то легкостью, которая перестала радовать довольно быстро, но Хизер оставалась лучшей.

Лучшей Одиллией, лучшей Одеттой, лучшей Жизель, лучшей Кларой.

Хизер называла ее матерью.

А Молли посещая выступления, заламывала пальцы и превращала программку в горстку порванных бумажек. Хизер считали совершенством, идеальной балериной, которая достойна была большего. Всегда большего.

Ее фигуру, ее идеальные фуэте, которые она могла докрутить до тридцати пяти, не покидая «почтовой марки», мягкую улыбку и шелк волос, который умудрялись замечать и чувствовать те, кому предначертано восседать на галерках.

Хизер была предназначена для сцены и только для нее, а в простом быту, жизненных трудностях, общении с социумом, который не был заполнен балетмейстерами или балеринами она никогда не сталкивалась.

Вышла замуж, родила двоих детей (вопреки убеждениям Молли, что это не самое лучшее решение на вершине славы) и была счастлива, оставив их на нянек. Не идеальный, но хороший муж-француз, который предпочитал заниматься семейным делом и продвижением сетевого бизнеса, который почему-то вновь оказался на пике популярности.

Молли тогда никак не проявляла себя в качестве няньки. Ей тогда и пятидесяти не было, чтобы тратить себя на чужого ребенка, а тем более мальчика, которому она понятия не имела, что можно сказать.

Она дарила ему какие-то развивающие наборы по совету продавщиц в детских отделах, как это делают дальние родственники, и предпочитала находиться в тени, не приставая с поцелуями и объятиями.

И Джексон был благодарен ей за это.

Истории стали повторяться, когда Хизер родила девочку и попросила у Молли совета по поводу имени, считая, что давать ребенку какое-нибудь особенное имя — наказание.

« — Я хочу назвать ее как-то просто и по-американски, чтобы больше не было никакой Анастазии.

— Джейн. Назови ее Джейн. Английское имя»

Девочка была другой. Эта Джейн была почти как сама Молли, когда ей было пять.

Своенравная. Упорство и грубость к ней пришли чуть позже.

Иной раз ее поступки оправдывали недостатком материнской любви и внимания, но Молли считала, что ей не хватало ремня. Джейн была милой девочкой лет так до четырех, когда не слезала с колен женщины, которую позже назовет Наной, но что-то в ней испортилось.

Дьявол вселился.

Она возвращалась со ссадинами на руках и щеках, грезила подсыпать стекла конкуренткам в пуанты и начала критиковать собственную мать, называя ту слишком неповоротливой для примы. Джейн не была обижена жизнью, обделена, не осиротела в шесть или двадцать.

Родители делали для нее слишком много, чтобы та смогла когда-то перенять «корону» матери в балете и стать лучшей, но она уходила в дебри своенравия. Молли не учила ее напиваться до посинения, курить травку и говорить, что когда-нибудь она порвет свидетельство о рождении, чтобы только не знать свою мать. Ригс было страшно, будто бы это было ее собственное отродье, возненавидевшее ее за пороки.

Но Джейн не чаяла души в своей Нане, выбрав ее единственным кумиром.

В юном создании Ригс видела свои проступки со стороны. Грязь случайных быстрых связей, порочность, циничность, тщеславность, эгоизм. Подбирай любой синоним и это будет часть другой Джейн, которая в шестнадцать лет перед получением прав решила изменить фамилию, надавив на родственников.

Она вбежала к ней в каком-то неопрятном тряпье, которое сплошь пропиталось травкой, и прыгнула на кремовый диван в грязных ботинках. Джейн еле сдерживала приступ гогота, но старалась не обнажать зубы и брекеты, затаив обиду, что отец предпочел обычные металлические, сэкономив на ней и лингвальной брекет-системе.

— Всегда ненавидела свою фамилию, — сдавшись под раздражительным взглядом, пробубнила она, протягивая недавно полученное водительское удостоверение на новое имя. — Никто теперь не сравнит меня с ней. Я — не она.

Так появилась очередная Джейн Ригс, подавшая единственный урок своему идейному вдохновителю.

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

***

— Когда я лежу на полу, то мне кажется, что сейчас вечеринка у Дерека, — подметила Джейн, устроившись на матрасе в старой комнате Молли.

В помещении было чертовски холодно и сыро, отчего Джейн предпочла остаться в верхней одежде. Молли оставила свое пальто на стуле, решив, что так все напоминает ей прошлый интерьер.

Ей было необходимо вернуться в эту комнату.

Она лежала рядом, чувствуя, как тянет холодом с пола и легко застудить все, что возможно в этом аварийном здании. В двадцать мысли об этом не приходили в голову. Или не задерживались там.

Когда-то Молли лежала так рядом с Иззи, а еще когда-то рядом с Джейн в Куинси и рядом с Робертом Греем, который видел в ней пустоту и паразита. Теперь с ней была другая Джейн. Прекрасная и юная Джейн, унаследовавшая черты обоих родителей. Она смотрела в экран смартфона, набирая кому-то сообщения, и лукавая улыбка Будды играла на ее губах, а после, отложив гаджет в сторону, посмотрела на нее, пытаясь понять что-то в сумасбродном поступке пожилой женщины.

Молли коснулась жилистой прохладной рукой ее молодого лица как в слиянии прошлого и настоящего. Она ведь тоже когда-то была так красива, когда-то была юна и лежала на этой половине кровати, всматриваясь в окно.

Джейн закрыла глаза.

Некоторым нравится спать с молодыми девушками. Секс неизменен, но тот краткий миг между миром сновидений и явью рядом с кем-то, кто еще молод, имеет особую интимность, которая познается лишь позже.

Молли с трудом поднялась на ноги, надеясь, не наделать особого шума и прихрамывая, засеменила к порогу, стремясь к колючей тьме, подстерегающей ее.

Она слышала завывание ветра и сирены где-то вдали, а стоило повернуть голову и зацепиться взглядом за единственный горящий фонарь в конце улицы, можно было разглядеть поблескивающее серебро снега и те снежинки, что все еще стремились соприкоснуться с землей.

Ригс тяжело выдохнула, содрогаясь от холода, но всматриваясь в кромешную темноту, надеясь, как и раньше уловить краем глаза движение. Жаль, что сейчас те шавки померли и разложились, а их блохи переметнулись с мертвого на живое, но и они умерли.

Где-то над ухом раздался звон колокольчиков.

Она облизнула сухие губы, ощущая, как сама смерть часто задышала в затылок.

«Это же ты, Пеннивайз?»

Too long I roam in the night.

I’m coming back to his side, to put it right.

I’m coming home to wuthering, wuthering,

Wuthering Heights.

Слишком долго я скиталась по ночам.

Я возвращаюсь к нему, чтобы все исправить.

Я возвращаюсь в грозовой, грозовой,

Грозовой Перевал.

— Kate Bush ‘Wuthering Heights’

Комментарий к XXVII

* - Нана (Nana, Granny, Nanny (сленг)) - бабушка.

Некоторые фразы взяты непосредственно из книги Стивена Кинга “Оно”.

Несмотря на то, что события происходят в далеком будущем придумывать летающие автомобили или то, что мир изменится к лучшему/худшему я не сочла уместным.

========== XXVIII ==========

Taste me drink my soul, show me all the things that I

shouldn’t know, when there’s a new moon on the rise