Отрицание.

Работу над книгой пришлось остановить, как только Розамунд из Балтимора отправила рекомендательное письмо на кафедру детской психологии. Кейси не могла назвать себя любителем детей, возможно, припоминая собственное отвратительное детство, но ей нравилось видеть их маленькие шаги к успеху, и возможно, им удастся жить полноценной жизнью.

Она продолжала посещать Жаклин, которая боялась не успеть заслонить собою Джека, говоря, что синоптики передают дожди в Далласе. Лечащий врач говорил, что, как только в её фантазиях убьют Кеннеди, она впадет в депрессию, а через полгода снова будет рассказывать об их браке и первой встрече.

При посещении Жаклин двадцать второго ноября Кейси застала ее рыдающей и сокрушающейся, что она вновь не успела спасти его, потеряв навсегда.

- Я больше не первая леди, - повторяла Жаклин, периодически всхлипывая на плече Кейси. – Я потеряла его. Я не успела сказать, что люблю его.

На последних словах она посмотрела в глаза Кук и, обхватив её лицо дрожащими ладонями, прошептала: “Ты не должна повторить моей ошибки”.

До декабря Жаклин рассказывала всю биографию своего покойного мужа, чем порядком утомила всех сиделок и медсестер, а потом стала угасать, проводя часы в молчании. Врачи говорили, что так было и в прошлый раз, не придавая значения причудам больной.

- Мой муж был великим человеком, а еще прекрасным отцом.

Она верила в ту сказку, которое рисовало ее воображение, и когда сознание заменялось Джоан – учителем французского, история о “Камелоте” повторялась, но на другом языке.

В четвертый год Элизабет случайно познакомила её с любителем кинематографа со своего курса – Люком. Он был славный малый, цитирующий Шекспира и говорящий об искусстве ровно столько, сколько длилась беседа. Они были хорошими друзьями ровно до того момента, как Люк, насмотревшись фильмов тридцатых годов, сделал ей предложение, стоя на одном колене и зачитывая по памяти 147 сонет:

«Любовь - недуг. Моя душа больна

Томительной, неутолимой жаждой».

Он читал с чувством, питая эти строки всей страстностью, что жила в его сердце.

С самого начала Люк находил в её задумчивости, молчаливости, скромности качества настоящей леди, которые, несомненно, украшали и добавляли её образу с десяток очков.

И пусть она не вышла лицом, но была начитанной, а ему нравились умные девушки.

Кейси ответила обнадеживающим «Мне нужно время», восхищая его своей старомодностью. Тяготящим, как кандалы, напоминанием о предложении служило кольцо на ее безымянном пальце.

Он не был лучшим кандидатом на роль супруга, но разве человек с двадцатью четырьмя личностями был бы лучше?

Кук оставила последнее слово за собой не для того, чтобы возлюбить ущербным сердцем своим возможного мужа. За пять лет она не теряла надежды, что Кевин оставит хоть какой-то намёк на то, что с ним всё в порядке.

Кейси вела размеренную жизнь обычной двадцатичетырехлетней девушки. Ходила в кино, по магазинам и на свидания, которые почти всегда оканчивались её побегом. Серость, серость и еще раз серость.

Никаких скептических высказываний Денниса, детской восторженности Хедвига и многосерийных сериалов Патриции, просмотр которых сопровождался критикой костюмов от Барри и причитанием об инъекциях Джейд.

Представляя всю дальнейшую жизнь в потоке рутины, Кейси хотела взвыть волком, сдирая с себя шкуру. Навязчивость Люка, который всегда целовал руку при встрече, не разнимая пальцев после, преследовала её по пятам.

Она видела его гордыню, тщеславие и любвеобильность, тщательно скрываемую нелепыми отмазками о романтичности духа. Его убеждённость в правильности собственных суждений порой доходила до абсурда. Люк был резок и любил охоту, часто рассказывая не без фальши и преувеличений, как отстреливал дичь на канадской границе.

«До тех пор, пока лев не расскажет свою версию, рассказ об охоте всегда будет прославлять охотника».

Надежный ли бы он был человек? - Нет. Любила ли Кейси его так, как он воспевал её? - Нет.

Элизабет не считала нужным навязывать женитьбу, когда сама вовсе от этого открестилась, надев венец безбрачия, и была убеждена, что этот брак если и просуществует, то лишь благодаря бытовому стокгольмскому синдрому, который непременно разовьется у её эмоциональной подруги.

Люк подавит её своим авторитетом, и пусть он не заправский мерзавец, но и не безнадежный романтик, каким сам себя считал.

Кейси не доверяла ему и не рассказала о возникновении шрамов, а ещё о том, почему своей лучшей подругой считала Жаклин. Её черновики он считал исключительно плодом воображения и влиянием продолжительных семинаров по психологии, которые Кук продолжала посещать после окончания колледжа.

***

- Может, у кого-нибудь имеются вопросы?

Студенты и вольные слушатели публичной библиотеки Нью-Йорка зашелестели листками, переглядываясь.

У Кейси всегда был один и тот же вопрос, который она спрашивала у каждого профессора или лектора. После непродолжительной заминки она подняла руку, привлекая к себе внимание окружающих наполовину удалившихся из аудитории.

- Да, мисс.

- Доктор Риверс, что аморального в стокгольмском синдроме?

По залу пробежался шепот, десятки пар глаз неприлично уставились на неё, и девушка уже несколько раз про себя пожалела, что подняла эту скользкую тему вслух, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

- Всё, - простодушно отозвался он. – И ничего одновременно, мисс. Наше зрительное (эмоциональное) и кожное (мазохистское) наполнение векторов сосредотачивается на единственном человеке, с которым мы контактируем. Можете задержаться, если хотите выслушать моё мнение на этот счёт.

Ряды аудитории, как по щелчку стремительно пустели, оставляя их наедине.

- Доктор Риверс, как вы на самом деле относитесь к стокгольмскому синдрому?

- Я никак не отношусь к этому, а вы? Вас что-то беспокоит, не так ли?

Кейси не знала, как начать заготовленную заранее для всех историю. Она списывала все на своих немногочисленных пациентов, приписывая половину Жаклин, которая последнее время и вовсе угасла, постоянно теряя нить реальности.

- Моя пациентка – жертва насилия, но она дважды столкнулась с этим, и впоследствии вернулась ко второму человеку, держащему её когда-то в заложниках в подвале, и как вы думаете, это аморально?

- Если бы не ваш столь юный возраст, то я бы подумал, что мы говорим о Наташе Кампуш.* Наши привязанности - естественное внутреннее стремление ощущать безопасность и защищенность, даже в самых жестких условиях, а иногда и используя создателя этих условий. Ваша пациентка контактировала только с насильником по возвращении в тот подвал?

- Нет, она тесно общалась с окружающими, - слишком уверенно произнесла Кейси, но испугавшись, что сразу же обнаружит себя, добавила, - Насколько мне это известно.

- В таком случае, - мужчина обогнул трибуну, забирая со стола собственный кейс. – Это исключительно личные симпатии, которые вряд ли были взаимными.

- Но, доктор Риверс, он очень хорошо относился к ней и беспокоился о её безопасности.

- В вас говорит стокгольмский синдром: вера в любовь и исправление, моя дорогая. Посудите сами, зачем человеку с нестабильной психикой испытывать какие-то светлые чувства к своей жертве? Он пытался обезопасить себя, а не её. Ваша пациентка пытается оправдать насильника, а вы ей вторите, потому что видите какие-то невиданные причины, почему он стал таким, опираясь на рассказы влюбленной женщины. Пережив первое насилие, она ищет в нем защиту как в мужчине, стараясь сохранить собственную шкуру, простите за прямолинейность.

- Считаете, что у неё нет ни единой надежды на то, чтобы обрести с ним счастье?

- Моя дорогая, - доктор Риверс подошел вплотную, похлопав утешительно по плечу. – Мой вам совет - выбросьте из головы все романы о любви и обратитесь к хорошему психологу и пациентам его посоветуйте.

Хорошему психологу самому требуется психолог.