— Что ж, так было, как Федот показывая? — спросил старшина остальных свидетелей.
— Точно так, Захар Петрович: пастух кричал благим матом, хоть бяги вон из избы…
— Ну, ступайте теперь, — сказал старшина мужикам, — мы разберем без вас. Посидите в избе…
Мужики вышли. В правлении оставались одни судьи и старшина с писарем.
— Что ж, старички, — начал старшина, — как дело-то порешим?
— Говори! — сказал один судья другому.
— Говори ты!
— Что ж, — подтвердил старшина, — как думаешь, так и говори!
— Вон Федосеич что скажет? Он кабысь постарше нас…
— Ай я один у миру! — возразил седой старичок, закладывая одну руку за пазуху, другую опуская в карман, — по мне, как мир, так и я…
— Федосеич! — воскликнул один рябой высокий мужик в худом армяке, — ты все-таки мужик пожилой, ну, значит, пчел имеешь… и с тобой всякое бывало на веку… Ты, примерно, как знаешь, так и говори… А то вон, пожалуй, спроси Фильку: он сбреша такую оказию, сам не рад будешь!
— Что ж такое знача? — заговорил приземистый мужик с рожей на щеке, — аль меня на смех призвали? Мы тут усе ровны… Что он судья, что я судья… Разя у него больше моего в голове?
— Стой! стой! тут не место! — прервал старшина, — это вот кончим дело, тогда кричи, сколько влезя!.. Ну, что ж, судьи? как порешим?
— Вот наперва, что скажет Федосеич, послухаем…
Федосеич кашлянул, посмотрел в пол и заговорил:
— У нас спокон веку не слыхано таких делов… У нас, бывало, ребята валяются на полатях аль на сене — и не знают, кого мы запиваем… Принесешь платок от невесты, швырнешь ему… платок красный, ну, знамо, парень и рад… никаких пустяков не было! А это вот нонешние ребята маненько стали из послухания выходить… Займаться чем не следует… вестимо баловство!.. не смысляны… худа-то не видали!.. Егорку, что говорить! хвалить нечего… Да ведь он признался при всем суду, что пошутил… Отрастку дать ему следует, чтобы упережь не выдумывал чего не надо… Что ж налегать-то на него! Я слышал, управитель его расчел за эвти дела-то…
— Как же! — подхватил рябой мужик, вставая и размахивая руками, — ён, братец ты мой, приходя к управителю, а тот ему говорит: «Ты что там наделал? какую деревню хотел спалить? Нам таких негодяев держать в имении не приходится… получи расчет и убирайся с богом…»
— Вот что, ребятушки, — объявил богатый мужик с черной окладистой бородой, — слухал я, слухал ваши добрые речи и ничего не говорил… По-моему я так полагаю: Егор парень молодой, допереж за ним мы ничего плохого не видали… А что дюже он зазарился на девку… и наболтал неведомо что… Глуп еще! Кабы он семьей жил… поучить некому… с мальства по чужим углам ходил… господь с им! довольно с него, что неделю отсидел в чижовке за одно слово! Незымь идет, куда хочет! Ежели мы его будем казнить, он остервянится… Его в волости не продержишь… А вы, господа честные, решайте дело по-божьи.
— На это я тебе скажу вот что, Алистрат Мокеич, — возразил старшина, — ежили он остервянится, ты говоришь, так у нас, братец ты мой, Сибирь не почата! На каторжную работу друга милого спровадят!.. Забудет пустяками займаться…
— У Сибирь, — обратившись к старшине, подхватил плотный, с добродушным лицом мужик, подпоясанный веревкой, — у Сибирь тоже миром ссылают! ежели мы не пустим, никто не моге его тронуть! Что, Ваньку Ерохина сослали? Небойсь у мира спросили… ан шиш!.. а он остепенился да мужик-то стал за мое почтенство! хоть куда! И семья, значит, за ним пропала… Уробел — еще смирней стал жить…
— Да опять и то сказать, — заметил тощий, с реденькой бородкой мужичок, — ведь он девку-то еще не перебил, от Краюхина она не ушла… Что ж его неволить-то? Он один сын у отца и есть… отец чуть не по миру ходит… Сгидай его голова! Пустим его!..
— Балакали, балакали!.. — начал старшина, облокотившись на стол, — а все дело плохо… Ежели мы тепереча будем всякого прощать, тогда на белом свету житья не будет! А по-моему, братцы, потакать — только баловать!.. Опять что ж нас начальство на смех, что ль, сюда посадило? У вас, скажет, законы под носом, а вы ничего не видите? Евсигнеич! — обратился старшина к писарю, — покажи-ко им статью…
Писарь с пером за ухом поднялся и объявил судьям, прикладывая к своей груди правую руку:
— Ежели мы тому и другому будем прощать, тогда, следовательно, будут большие поджоги и разбои… Как я называюсь писарь, — и не что иное, как наемный, а вы избранные и принявши присягу должны судить по закону, — не щадить ни отца, ни мать!.. Я как постоянно нахожусь при правах (писарь указал на письменный стол) и обязан вам давать знать, то я отвечаю и решаюсь своей головой..! Но потому что с нас, с писарей, мировой посредник[10]спрашивает и приказывает смотреть больше в права, то я не сам из себя говорю… А пастух подвергнут по доказательству уголовному.
Писарь окинул глазами слушателей и опустился в кресло. Старшина, следуя его примеру, тоже встал и обратился к судьям:
— Хотя хучь я и неграмотный, но я имею у себя писаря… и спрашиваю его: погляди-кося в права… Что там права говорят? Но как писарь вам сейчас предлагает, то вы должны слушать его. А ты, Евсигнеич! говоришь по правам! и напрасно ты эти слова принимаешь те, которые самые дрязги…
— По-моему, дело решено: и ён сознался… и сваты доказали… ведь это уголовшина! надо к судебному отправить…
— Что ж к судебному? — сказал богатый мужик, — засадят его в острог, через год, пожалуй, судить будут, а там, мотри, оправдают, — острожного-то к нам в деревню и пришлют… он там с острожными понашуркается, — он хуже нечистого будет! Тогда и беда с ним… Вон у Шепелевки у старосты Нехведа Андрюшка — сжег скирды, его подержали в остроге, да и пустили… настоящих примет нету. Он теперь и ходя по деревне, всем грозит: «Не то будя!» На всех такого холоду нагнал — поют, — как у праздника… А мой згад — посадим его еще на недельку и крепко-накрепко накажем… а не то отпорем…
— Нет уж, Савостьян Трофимыч, пороть не надо! — воскликнул один судья, — а то он продрамши-то еще злей будет! А вот что: коли такое дело, ежели он, напримерича, от судебного еще пуще подожже, то и сажать незачем… Пощуняем его и пустим… на слободе он скорей почувствуй!.. мало что бывает!
— А что, Егорыч, твоя речь правая! — заметил подпоясанный веревкой, — он судом-то нашим будет доволен, а уж его, коли он такая голова, у чижовке не выучишь… А то, мотри, и нам встретца нельзя будет…
— Что ж, это куда дело-то пошло? — возразил старшина, — куда ж мы закон-то денем? на что ж он нам дан?
— Что ж закон? — сказал один судья, — мы народ неграмотный… Что господь на душу положит, то и говорим… другое дело, мы закону не ослухаемся… Знамо, по мужичью!..
— А то кажное воскресенье тут сидишь, сидишь, — подхватил другой судья, — у меня вон картохи остались не рыты… всё в отлучке… А причем мы тут? Вишь, решено Егорку пустить, а там говорят не так!..
— И то правда, — заговорило несколько голосов, — зачем же нас избрали? Кажинный раз бьем, бьем, а ничего не выходя…
— Вы что же забушевали? — воскликнул старшина. — Я, может, у земстве не жрамши три дня просидел, и то не супротивлюсь.
— Экой ты! — заговорили судьи, — ты вон мядаль имеешь, у посредственника у почете, по миру разъезжаешь — всягды сыт, доволен… опять жалованье получаешь…
— А подводы-то? — крикнул высокий мужик, — он ноне с обчества слизал полтораста цалковых; нанял работника: он и разъезжая и кстати паша…
— Стой! — закричал старшина: — нешто вас призвали о подводах рассуждать?
— Ну, что ж ты нас держишь? — заговорили судьи, — дело порешили!
— Как порешили?
— Егорку простить… али неделю посидит, да и ладно…
— Вот что, судьи! — сказал старшина, — совсем пустить не годится… Я вам говорю, — какое-нибудь да наказание ему подобает… надо еще у Краюхина спросить, не будет ли он искать, если мы Егорку своим судом решим.
— Ну, зови Краюхина! — сказали судьи.
