Эвен останавливается и замирает в конце улицы, потому что не хочет, чтобы у Исака возникли проблемы, если только он сам этого не захочет, если только он сам не примет это решение.

Гераклит

11:42

Что ты здесь делаешь?

Не хочешь ещё немного окситоцина на дорожку?

В смысле?

Эксперимент №23

Я только что понял, что мы так и не закончили его

Что же мы за партнёры по науке, если не доводим эксперименты до конца?

Эвен не уверен, чего ожидал от Исака. От Исака, который ведётся на самые сентиментальные слова, который смеётся над самыми пошлыми шутками, который плачет в самых тёплых объятьях, который приходит в восторг от самых сложных философских понятий, и который срывается по самым пустяковым поводам. Эвен не уверен, какого ответа ждал на своё предложение.

Но точно не такого. Не такого Исака.

Исака, который бежит, бежит к нему от машины. Исака, натянувшего на себя одновременно все четыре футболки, которые украл у Эвена, словно ему нужно, чтобы запах Эвена окутывал всё его существо, обнимал его, душил его, что угодно, лишь бы прожить этот день, покинуть дом, свой подвал, где он и так уже жил в заточении, и отправиться в центр, где с ним будут обращаться, как с подопытным кроликом, считать экспериментом как таковым, словно он не человек, словно он не настоящий, словно единственная цель его существования — продвигать науку. Ради науки. Всё ради науки.

Исака, который бросается ужасно обидными словами, но прикасается к нему так, словно знает, насколько Эвен разбит и сломлен. Исака, который забыл о себе, когда думал, что потерял Эвена. Исака, который всё равно его потерял, и готов потерять его ещё тысячу раз, потому что лучше так, чем жить с мыслью, что снова причинит ему боль. Исака, который готов быть последним дерьмом на земле, прежде чем признаться в своих истинных чувствах, если это всё ради высшего блага.

Исака, который чувствует себя настолько нелюбимым и одиноким, что ему приходится провоцировать свою мать на физическое столкновение, лишь бы почувствовать её прикосновение.

Исак.

Бегущий к нему.

И, возможно, дело в их притяжении. Возможно, дело в их связи. Возможно, дело в той невидимой нити, соединяющей их тела, их сердца, их ДНК. Возможно, дело в том, что их кости выгибаются навстречу друг другу, чтобы сложиться в идеальный пазл, что голова Исака идеально помещается под подбородком Эвена, что рука Эвена идеально ложится на плечи Исака, что их носы идеально касаются друг друга. Возможно, дело в этом.

А, возможно, и нет. Возможно, есть что-то ещё. Эвен не знает.

Но он широко раскидывает руки в стороны и позволяет Исаку врезаться в него. Он позволяет Исаку вцепиться в него, потому что у него никогда не было такой возможности раньше. Эвен позволяет ему и обнимает Исака, сжимает так, как хотел обнимать и сжимать ранним утром. И он чувствует, как Исак распадается на части в его руках, но это ничего, потому что Эвен рядом. Потому что, если колени Исака вдруг решат подогнуться, Эвен здесь и поймает его.

Они обнимаются, и какое же сегодня прекрасное утро, чтобы просто обниматься.

— Я не хотел, чтобы ты пострадал, ты же знаешь? — признаётся Исак, уткнувшись носом в изгиб шеи Эвена, сильно и уверенно обхватывая руками его талию.

— Всё нормально, — улыбается Эвен, запутываясь пальцами в кудряшках Исака, опуская глаза на его губы. — Несчастные случаи неизбежны, когда люди проводят эксперименты, когда занимаются наукой.

Это ничем не отличается от их предыдущих перепалок, но в то же время кажется, что сейчас всё иначе. Эвен не может не заметить, как воздух вдруг сгущается вокруг, как лёгкие сжимаются в грудной клетке, как сердце начинает болеть в предвкушении развязки.

— Наука, — эхом отзывается Исак, и слово горчит у него на языке, и когда он отстраняется от Эвена, его глаза — словно изумрудный луг, словно мечта. — Мы именно этим и занимались? Наукой…

Эвен срывает следующее слово с его губ поцелуем.

Нежным и в то же время настойчивым. Полная противоположность. Как и сам Исак.

Эвен целует его в губы. Он накрывает лицо Исака правой рукой и целует его в губы, прижимается ртом ко рту. И это не похоже ни на один поцелуй, случавшийся с ним прежде. Не похоже ни на что, когда-либо им испытанное или пережитое.

Ощущения, испытываемые нейрорецепторами в Labia Oris, могут привести к «взрыву» мозга, могут заставить всё остальное отойти на задний план, исчезнуть и перестать иметь значение.

Эвену кажется, будто он целует Исака всем телом, будто Исак целует всё его естество в ответ.

Он всего лишь прижался губами к губам Исака, но уже чувствует, как огонь охватил внутренности, словно неудержимый поток вырвался наружу, и каждое нервное окончание в его теле настроено только на этот поцелуй.

Эвен отстраняется от Исака, потому что пламя между ними горит слишком сильно, слишком жадно, чтобы этого не сделать, и их губы разъединяются с тихим, но кружащим голову звуком, тонущем в их тяжёлом дыхании.

И Исак прекрасен сейчас: его лицо пылает, глаза широко раскрыты, волосы растрепались, а губы красные и влажные.

Исак выглядит так, как Эвен чувствует себя. Словно он охвачен пламенем.

— Исак…

На этот раз Исак притягивает его к себе, кладёт одну руку Эвену на шею, а вторую — на затылок. Это жёсткий поцелуй, но в то же время такой сладкий. И теперь Исак открывает рот, и он жаркий, и жаждущий, и наивный, и неумелый, и беспорядочный. Поцелуй получается настолько суматошным, что Эвен с трудом дышит, не может решить, хочет ли зарыться руками в волосы Исака или вцепиться в рубашку у него на поясе, не может определиться, хочет ли, чтобы Исак замедлился, и он смог бы поцеловать его глубоко и нежно, или хочет позволить Исаку делать всё, что тому вздумается.

Так сладко. Так дико.

Эвен вдруг понимает, что Исак целует его так же, как живёт. Безотлагательно, отчаянно, беспорядочно, но самое главное — он делает это так, словно он одинок, так одинок. Исак целует так, словно он горит. Исак целует так, словно ему больно. Исак целует так, словно не знает, как открыться другому человеку.

И, боже, Эвен хочет показать ему. Он хочет прижать его к стене, или к машине, или к фонарю. Эвен хочет раздеть его, снимать с него слой за слоем, пока не останется ничего кроме кожи, и кожи, и кожи, а потом целовать его везде, ласкать губами каждый сантиметр его тела.

Эвен хочет показать ему. Эвен хочет целовать его правильно, хочет целовать его медленно. Хочет целовать его страстно, хочет целовать его быстро.

Исак тихо хнычет под его губами, словно проник в его мысли, и Эвен отрывает его от земли, крепко сжимая руки на поясе, чувствуя странную гордость, когда понимает, что Исак стоял ради него на цыпочках.

Исак замирает в его руках, и Эвен пользуется его волнением и осыпает губы мягкими короткими поцелуями. Один, второй, третий. Один, второй, третий. Мягкие и нежные поцелуи для его мягких и нежных губ. Эвен трётся носом о его щёку. Он открывает рот Исака большим пальцем. Он целует его челюсть и уголок рта, потом снова заявляет права на его губы, снова, и снова, и снова, пока не слышит в отдалении голоса родителей Исака.

— Эвен… — стонет Исак, и Эвен борется с искушением похитить его, забрать с собой, может быть, жениться на нём, чтобы иметь право заботиться.

Эвен опускает его на землю, и Исак выглядит потерянным, и потрясённым, и возбуждённым, и счастливым, таким счастливым. Он выглядит так, словно сейчас взорвётся, словно не может держать всё в себе. Исак выглядит, как мечта.

И когда Эвен с улыбкой гладит его по щеке, Исак смущённо опускает глаза и прячет лицо у него на плече.

— То есть ты теперь решил стать стеснительным? — дразнит его Эвен.

— Отъебись, — бормочет Исак, прижимаясь к его руке.

И он такой милый и нежный несмотря на выбор слов. Такой милый, что Эвен просто не может не обхватить его лицо ладонями и не поцеловать его снова. И на этот раз поцелуй получается медленным и глубоким, и от него кружится голова. На этот раз Эвен раздвигает губы Исака своими.