Этот парень. Он будто пытается убить Эвена, Эвена, чьи мысли устремляются в лабиринты фантазий, к бесконечным поворотам и проходам… Точнее к задним проходам.

— Бля! — стонет он, поворачивая голову и пытаясь заглушить звуки собственного бессилия подушкой.

— Господи, да что с тобой не так? — смеётся Исак. Вот же хитрюга!

— Ты отпускаешь шуточки про свою задницу, а я даже не могу сказать, что ты специально меня наёбываешь, потому что не могу доказать, что ты знаешь, о чём именно говоришь.

Исак улыбается, и Эвен, видимо, уже привык к темноте, потому что теперь он прекрасно его видит. Он видит ямочки на щеках Исака и морщинки, бегущие от уголков глаз. Эвен прекрасно его видит.

— Ты быстро учишься, — с улыбкой тянет Исак.

— У меня ощущение, что я бы быстрее всё схватывал, если бы в процессе объяснения чаще использовали пошлые шутки. Не знаю… — Эвен улыбается в ответ и поднимает руку, чтобы зарыться пальцами в волосы Исака. Исака, который тихо урчит и тает от прикосновения.

— Совет для вашей с мамой игры в слова. Может, если ты будешь использовать эти шутки, то сможешь лучше запоминать слова.

Они снова устраиваются на подушке, и Эвен продолжает играть с кудряшками Исака, а Исак просто смотрит на него так, словно эти прикосновения что-то значат.

— Не думаю, что моя мама была бы в восторге узнать о моей любви к шуткам ниже пояса, — признаётся Эвен и чувствует, как Исак замирает в его объятьях.

Что ж…

Задумавшись об этом сейчас, Эвен полагает, что Исак, вероятно, считает, что Эвен не скрывает своей ориентации. Возможно.

— Твоя мама не знает? — тихо спрашивает Исак, и в его голосе нет и намёка на осуждение.

— Не думаю, что она знает. Я не могу доказать, что она не знает, но я никогда не говорил с ней об этом.

— Почему нет? — спрашивает Исак. — Ты боишься, что она может не принять этого?

И что за нелепый разговор он сейчас ведёт с Исаком Вальтерсеном. С Исаком, который настаивает, что всё это «наука, не гомосексуальность», что он — кто угодно, но не «гомосексуал».

— Дело не в принятии. Дело в переменах. Дело в ярлыках, — отвечает Эвен.

— В ярлыках?

— Мне не нравятся ярлыки, — поясняет Эвен. — Люди используют их, чтобы разложить всё по полочкам и создать губительные обобщения, ложные стереотипы. Мне это не нравится.

— Это правда. Но это происходит, лишь когда кто-то делится определённым ярлыком с другими. Но ярлыки также помогают человеку познать собственную идентичность. Тебе так не кажется? Они могут позволить тебе стать ближе к своей сути.

— Мне не нужно навешивать на себя ярлык, чтобы почувствовать связь с моим внутренним я, — говорит Эвен. — Я могу просто быть собой. Ярлыки — это скорее однословное определение, что ты даёшь людям, которые не хотят тратить время на то, чтобы узнать тебя. Ярлыки используют для того, чтобы разделять и классифицировать людей.

— Их также используют для того, что их объединять и сближать.

— И кто же ты? — усмехается Эвен.

— Я не знаю. На самом деле я тоже не фанат ярлыков. Просто я пытаюсь сейчас играть роль адвоката дьявола. Потому что есть разница между нелюбовью к ярлыкам и боязнью ярлыков.

— Я не боюсь ярлыков, — хмурится Эвен.

— Как ты можешь быть уверен, что не боишься? — спрашивает Исак. — Ты можешь это доказать? Ты отказываешься дать себе определение, потому что думаешь, что не найдёшь подходящего понятия, которое подойдёт тебе, или потому что боишься, что люди не смогут разглядеть твою суть под этим ярлыком?

У Эвена закипает мозг. Он морщится. — Я не знаю.

— Я раньше избегал научных школ в философии, потому что не хотел, чтобы люди думали, что я являюсь приверженцем какого-то одного течения и разделяю их определённые взгляды. Скажем, экзистенциализм — моя слабость, но идеи досократиков и философия Гераклита также созвучны моим жизненным принципам. Я не представляю собой что-то одно. И я думаю, что, когда ты придёшь к такому же выводу, когда ты поймёшь, что ты много больше, чем одно понятие, тебе станет легче принимать ярлыки, потому что ты больше не будешь бояться.

.

Этот разговор продолжает прокручиваться в голове Эвена снова и снова на следующий день, и в груди тяжелеет от чувства вины, когда мать целует его на прощание утром.

Ярлыки. Самоидентификация. Кто он? Кем является Эвен? Как человек? Как личность?

Эвен не знает. Он не уверен, что готов узнать.

Он думает, проведёт ли всю свою жизнь, прячась, найдёт ли силы заявить о себе миру, своим друзьям, своей маме, сможет ли гордиться собой как человеком.

Эвен подавлен, у него душа не на месте, и он думает, связано ли это с тем, что завтра Исак уезжает.

========== Глава 9 - Философия ярлыков - часть 4 ==========

.

Когда он возвращается домой из школы, то там уже ждёт мама, приготовившая его любимую еду.

Наконец хоть что-то заставляет Эвена улыбнуться.

— Чем я это заслужил? — сверкает он лучезарной улыбкой.

— Тем, что ты — мой дорогой сыночек, которого я очень сильно люблю.

Эвен садится за стол и ест. Он слушает, как мать рассказывает о Ларсе и о новом сотруднике, которого все ненавидят, потому что считают, что его взяли на работу благодаря непотизму. Эвен думает, что непотизм — отличное слово дня.

Юлие говорит, и говорит, и говорит. А Эвен кивает, и кивает, и кивает.

Он чувствует усталость. Не только в теле и в голове, но и в сердце. Кажется, оно слишком воспалилось. Чувства грызут его изнутри, и всё вокруг причиняет боль, словно Эвен истончился под грузом происходящего. Ему нужно сходить к врачу. Ему нужно отрегулировать дозировку лекарств. Потому что теперешняя явно не работает.

— Эвен, всё хорошо? — спрашивает мать, и это так мило.

Она не впервые задаёт этот вопрос, но, кажется, Эвен впервые раздумывает, не ответить ли на него правдиво.

Нет, всё не хорошо. Всё плохо. Я чувствую себя фальшивкой. У меня болит сердце. Моя мама стыдится меня. Моего отца вообще ничто не ебёт. Мои друзья считают, что я жалок и склонен к суициду. Парню, который мне вроде как нравится, насрать на меня, он использует меня и моё тело для экспериментов, потому что не смог найти никого другого. А когда я чуть не умер из-за его сомнительных выходок, он даже не счёл нужным навестить меня. И я настолько жалок и бесполезен, что, вместо того чтобы злиться на его безразличие, я страдаю, потому что он уезжает. Я настолько жалок, что не могу даже собственной матери признаться в этом, потому что слишком боюсь, что единственное, что она запомнит, — этот новый ярлык, ещё одну странность во мне, то, что моё сердце разбил парень. Парень, а не девушка. Так что нет. Всё не хорошо. Всё плохо.

— Конечно, — отвечает он, отправляя в рот очередную порцию еды. Потом улыбается.

Он чувствует на себе её тяжёлый взгляд. Он чувствует, как горячие слёзы обжигают уголки глаз. Он чувствует и её слёзы. Она всегда плачет, когда плачет он. Всегда.

— Эвен.

— Что, мам? — откликается он, не отрывая взгляд от тарелки, потому что не хочет, чтобы она увидела его повлажневшие глаза.

— Мы уже давно не делились друг с другом словом дня. Тебе не кажется? — спрашивает она, и её голос тих и осторожен, и полон печали. Эвен ненавидит, что снова заставляет её грустить. Он ненавидит это. — На этот раз я начну. Я уже давно не играла.

— Ладно, — кивает он.

— Моё слово дня — кающийся, — говорит Юлие. — Ты знаешь, что это значит?

Эвен неопределённо мотает головой, продолжая смотреть в тарелку с пастой.

— Это значит, что человек испытывает или выражает сожаление под влиянием вины.

Эвен замирает и тихо произносит: — Окей.

— Это то, что чувствует человек, когда сделал что-то не очень хорошее, а потом его мучает совесть.

— Хорошо.

— Как, например, когда мать врёт об истинной причине, почему её сын оказался в больнице, — нерешительно продолжает она.

Эвен закусывает губу и продолжает жевать, отказываясь встречаться с матерью взглядом.