— Прости, — говорит Исак, и это тихое слово звучит искренне. Искреннее, чем всё, что он говорил Эвену в течение долгого времени.

Исаку жаль, и он звучит так же, как Микаэль, когда тот отверг его. «Прости. Я не чувствую к тебе того же». И Эвен понимает, что это несправедливо по отношению к Исаку. Исак никогда не говорил, что то, что было между ними, имело для него какое-то значение, было чем-то настоящим. Он бессчётное количество раз настаивал на том, что это лишь эксперименты, и наука, и химия.

Никто не виноват, что Эвен воспринимал его мольбы как шутки, и увёртки, и поддразнивания, что он позволил себе увлечься и привязаться к нему, что вообразил, что их связь является чем-то большим, чем смесь физики и химии.

— Это не твоя вина, — улыбается Эвен несмотря на боль, задумывается, может ли Исак увидеть или почувствовать её. — Я думал, мы стали ближе до всего случившегося. Но ты прав. Это лишь химия. Ты мне ничего не должен. Ты не обязан обо мне заботиться.

Исак, не говоря ни слова, обвивается вокруг Эвена. И это может означать что угодно, но Эвен предпочитает считать это жестом примирения, предпочитает интерпретировать это как: «Нет, я не испытываю к тебе никаких чувств. Но я дам тебе физическое утешение, которого ты жаждешь и в котором нуждаешься сейчас, как и ты дал мне его, когда мне это было необходимо».

И если это причиняет ему боль, потому что Эвен хочет, и жаждет, и нуждается в большем, Исаку необязательно об этом знать.

Эвен согласен довольствовать тем, что ему предлагают.

.

Когда Эвен просыпается около пяти утра, Исака уже нет рядом. Он не оставил записку, вообще ничего не оставил. Просто ушёл.

Эвен пытается решить, должен ли связаться с ним первым. Исак очень ясно дал понять, что чувствует себя виноватым и что будет рядом в оставшиеся дни до отъезда, чтобы загладить эту вину.

И в этой ситуации было бы правильным отказаться от жеста доброй воли со стороны Исака и выздоравливать самому. Но Эвен всего лишь человек, и он жаждет этой близости. Он жаждет быть рядом, пусть даже это ничего не значит для Исака.

Гераклит

13:09

Ты придёшь сегодня вечером?

А ты этого хочешь?

Мне действительно лучше сегодня

Видимо, твоя теория правдива

Что наши эксперименты ускоряют выздоровление?

Да

Я могу снова зайти сегодня, если хочешь

Ради науки

Ради науки

Исак снова в его футболке, только вот Эвен не помнит, когда давал ему её. Она ему велика, свободно висит на плечах. Эвен вдруг понимает, что никогда не видел плечи Исака обнажёнными. Наверное, он взял эту футболку, когда уходил накануне.

— Ты теперь воруешь у меня футболки? — спрашивает Эвен, закрывая за ними дверь.

— Одалживаю, — отвечает Исак, краснея.

В этом нет никакого смысла. Зачем ему одалживать одежду Эвена, если у него есть своя? Почему он краснеет? Почему он сейчас здесь — лежит на животе на кровати Эвена, а из ворота растянутой футболки выглядывает его голое плечо?

Эвен не понимает, но он согласен. Он на всё согласен.

Они не спят. Они обнимаются, прижимаются и касаются друг друга всю ночь. И пусть в этом нет смысла, но Эвен вкладывает в эти прикосновения всего себя.

Он заправляет пряди волос Исаку за уши, касается пальцами его губ, целует голые плечи, когда думает, что Исак заснул.

— Что это было? — тихо спрашивает Исак в ответ на этот жест, и его голос дрожит.

— Привязанность, — бормочет Эвен.

— Эвен.

— Я хотел сказать окситоцин, — поправляется он. — Очевидно, окситоцин.

Тогда Исак удивляет его, попросив сделать это снова, ради «науки», потому что не уверен, как себя чувствовал в первый раз.

И Эвен — идиот, а потому он делает это снова. Целует голое плечо Исака и крепко зажмуривается, услышав его стон.

— Ещё раз.

Эвен целует кожу на его плече, потом как-то незаметно для самого себя перемещается к шее, целует его там, долго-долго посасывая кожу. И от этого на его чувствительном теле останутся синяки, но Исак не жалуется.

На следующий день на нём свитер с высоким горлом, как и через день. И Эвен воспринимает это как приглашение оставлять отметки на его коже. Но он продолжает быть нежным. И большую часть времени проводит, просто целуя его шею.

.

Эвен ловит Исака, когда тот пытается улизнуть, в их третью ночь вместе.

— Останься до утра, — просит он, закидывая свои ноги на Исака и теснее прижимая его к груди.

— Не думаю, что это хорошая идея, чтобы твоя мама увидела меня здесь утром.

Эвен задумывается над этим. Исак что, считает, что Юлие сердится на него?

— Она слишком занята тем, чтобы загладить свою вину, чтобы думать о том, кто спит в моей кровати, — говорит Эвен. — Не переживай.

— Кстати, что случилось? — спрашивает Исак. — Почему ты решил, что она тебя стыдится?

— Ты серьёзно? — фыркает Эвен, но в его смешке нет и намёка на веселье.

— А что?

Эвен прикидывает, стоит ли рассказывать Исаку об инциденте с операцией на плече. В памяти всплывает пощёчина, которую мать Исака влепила ему в супермаркете. Наверное, он подумает, что Эвен идиот, если обижается на что-то настолько тривиальное, особенно если он не расскажет, что уже однажды приходил в сознание в больнице. А вдруг, что ещё хуже, Исаку будет больно?

— У меня такое ощущение, что мы не разговариваем. Мы с мамой. Мы любим друг друга, но мы не разговариваем, — говорит Эвен, обнажая своё сердце, потому что теперь ему уже нечего терять. — Она не знает обо мне самых простых вещей.

— Каких простых вещей?

Какой странный вопрос. Эвен замолкает, чтобы его обдумать.

— Ну это просто такое выражение, — отвечает он.

— Да, но что, по-твоему, Юлие не знает о тебе? Откуда ты знаешь, что она действительно не знает, если вы не разговариваете?

Эвен моргает, уставившись в темноту, потому что Исак может использовать слова, и не всегда правдивые, чтобы добиться желаемого, но сейчас в них есть смысл.

— Что-то становится знанием, только если это что-то правдиво, — говорит Исак. — Это основа эпистемологии. Если ты не можешь доказать, что что-то является правдой, то это не знание. Если ты не можешь доказать, что твоя мама не знает того, чего, по-твоему, она не знает, то как ты можешь быть уверен, что она не знает?

— Что за херня? — смеётся Эвен. На самом деле смеётся.

— А что? — усмехается Исак, теснее прижимаясь к Эвену и обхватывая руками его спину. — Вообще-то я ещё простыми словами это изложил по сравнению с Аристотелем. Готов поспорить, что ты бы схватился за голову и начал ныть, если бы услышал его версию.

— Ныть? — возмущённо фыркает Эвен. — Я не ною. И что же сказал мистер Аристотель?

— Он сказал то же самое, что сказал я, но использовал более запутанные выражения.

— Это вряд ли возможно.

— Поверь мне, возможно. Я сейчас процитирую его бредни, а ты скажешь, что думаешь по этому поводу, — говорит Исак. Он немного приподнимается, устраивается поудобнее, опираясь на локоть. — Он считал, что говорить о том, что существует, что оно не существует, или говорить о том, что не существует, что оно существует, — неправильно. Но говорить о том, что существует, что оно существует, или говорить о том, что не существует, что оно не существует, — правильно.

Эвен смеётся сильнее, обвивает руками талию Исака и тянет к себе. — Ага, ты реально только что это придумал, чтобы прикрыть свою задницу.

— Неправда!

— Правда, — настаивает Эвен, хохоча ещё громче и надеясь, что они не разбудят его маму.

— Поверь, я не хочу прикрывать свою задницу, скорее наоборот.

Тишина.

Эвену приходится немного напрячься, чтобы вообще уложить в голове только что произнесённые Исаком слова.

— Вау! — громко вздыхает он.

— Что? — смеётся Исак.

— Ты серьёзно? Ты понимаешь, что только что сказал? Ты издеваешься надо мной?

— Почему это я издеваюсь? Я просто использую игру слов, чтобы продолжить нашу дружескую перепалку. Не знаю, из-за чего ты так разволновался.