Они не разговаривают. Они касаются друг друга.

Эвен надавливает большими пальцами на то место, где бёдра Исака переходят в ноги, и Исак позволяет ему. Исак позволяет ему делать всё, что он захочет. Он позволяет снять с себя многочисленные слои одежды, пока не остаётся лишь в футболке Эвена, которую так и не вернул. Позволяет Эвену уткнуться носом в шею и гладить его по бокам. Исак позволяет ему это, наверное, потому, что знает, что Эвен не выйдет за рамки, потому что знает, что Эвен не станет прикасаться к нему ниже пояса, не дотронется до кожи под футболкой.

Исак сдаётся и лежит на кровати, подчиняясь воле Эвена, ожидая, что он использует его, чтобы утолить свой голод, словно это лишь сделка, возврат долга.

И это заставляет Эвена остановиться и сесть, потому что происходящее уже не похоже на то, что Эвен утешает Исака. Кажется, теперь Исак утешает Эвена. Кажется, будто Исак извиняется, пытается загладить вину.

Эвен хочет спросить, что происходит, почему Исак здесь, в его кровати, после всех своих лекций об окситоцине. Но потом Исак садится рядом и нежно касается рукой его шеи — впервые сам инициирует прикосновение после того, как всё полетело к чёрту. И Эвен чувствует, что тоже тает, чувствует, как решимость тоже покидает его.

Он понимает теперь, что имел в виду Исак, когда говорил, что его тело запрограммировано сдаваться в его присутствии, потому что сейчас Эвен тоже ощущает подобное от этой близости.

Исак обхватывает ладонями его лицо, и Эвену хочется, чтобы в комнате сейчас было больше света, потому что хочет заглянуть в его глаза и утонуть в них. Он хочет запомнить малейшие детали того, что происходит здесь, что происходит сейчас. Он хочет знать, как лежат подушки на кровати и насколько сейчас расширены зрачки Исака. Эвен хочет знать всё.

Исак проводит пальцами по его скулам, и в этом движении столько нежности, что Эвену кажется, он сейчас взорвётся. Исак гладит его по лицу, пока Эвен не подносит руку к его щеке — пальцы нерешительно замирают в воздухе, потому что синяк на щеке пугает его. Эвен не хочет сделать Исаку больно.

— Твоё прекрасное лицо, — шепчет Эвен. Он ничего не может с собой поделать. У него болит сердце.

И Исак выглядит так, словно ему тоже грустно, тоже горько. Он трётся щекой о руку Эвена, будто говоря ему, что всё нормально, что ему не больно.

И они так прекрасно подходят друг другу, когда позволяют себе делать это.

«Но это окситоцин», — вынужден напоминать себе Эвен. Это химия. Это наука. «Это не по-настоящему. В этом нет ничего настоящего».

— Мне не больно, — бормочет Исак. — Просто у меня чувствительная кожа, на ней легко образуются синяки. Всё было не так уж плохо.

— Но… — Эвен пытается поверить ему, пытается заставить себя прикоснуться к его щеке большим пальцем. — К тебе нужно прикасаться только с нежностью.

Слова звучат слишком сентиментально, слишком избито, но Эвен ничего не может поделать со своим сердцем, переполненным привязанностью. Он собирается списать это на окситоцин.

— Я спровоцировал её. Я сам напросился, — отвечает Исак, игнорируя жалкие слова Эвена. — Она так поступает, лишь когда я перехожу все границы.

Эвен пытается поверить ему. Правда пытается.

— Как твоя голова? — спрашивает Исак после короткой паузы, его голос тих и полон нежности, а руки осторожно гладят Эвена по щекам.

— Теперь лучше, когда ты здесь, — признаётся Эвен и, повернув голову, целует ладонь Исака. И когда у того перехватывает дыхание, Эвен задумывается, произошло ли это из-за поцелуя или из-за его признания. — Как твоё лицо?

— Теперь лучше, когда я здесь, — отвечает Исак.

— Не используй мои слова. — Эвен улыбается, чувствуя на губах его ладонь, но Исак не отвечает тем же.

— Я уезжаю через несколько дней.

Улыбка Эвена меркнет в темноте, тело сжимается помимо его воли. Он обнимает Исака крепче, придвигается ближе и ближе, пока Исак не меняет положение и не усаживается к нему на колени, так и не выпуская лицо Эвена из рук.

— В эту лабораторию? — спрашивает он.

— Да, — кивает Исак, и его голос теперь звучит ровно и отстранённо. — Я много об этом думал, и после нашей встречи сегодня днём решил, что будет неплохо, если я помогу немного перед отъездом.

— Поможешь?

— Я могу заставить тебя чувствовать себя лучше, если физически буду рядом. По крайней мере я думаю, что могу. Произошедшее — целиком и полностью моя вина. Меньшее, что я могу сделать, — это помочь тебе скорее выздороветь.

— О чём ты говоришь? — Эвен хмурится, скользит руками по телу Исака, сцепляет пальцы у него за спиной и вытягивает шею, чтобы заглянуть в глаза. Их поза сейчас достаточно интимна. Исак сидит на коленях между его ног, запутавшись пальцами в его волосах, и говорит о том, что готов «помочь».

— Я не должен был просить того парня одеваться, как ты, в тот день. Я расслабился и потерял бдительность, и я не подумал об этом заранее. И ты пострадал из-за моей лени. Понятное дело, никто не просил тебя приходить туда, и мне до сих пор интересно, откуда ты узнал адрес. Но тем не менее это моя вина. И я знаю, что сейчас уже немного поздно, но я хочу взять на себя всю ответственность за произошедшее.

Исак несёт чушь, но Эвену это кажется очаровательным. У Исака прерывистое дыхание, а пальцами он зарывается в волосы Эвена, играет с ними, в то время как Эвен рисует ленивые круги на его бёдрах, на бёдрах, что теперь оседлали его собственные.

— Какую ответственность? Ты так говоришь, будто я от тебя залетел, — шепчет Эвен, усмехается слегка, потому что не может сдержаться, вытягивает шею, пока не касается губами кожи на ключицах Исака. Он замирает там, закрывает глаза, вдыхает раз-другой, концентрируется на том, чтобы не выпятить губы и не поцеловать его.

— Я говорю о своём долге, ведь я твой партнёр во всём этом безумии, — Исак практически задыхается у него на коленях, совершенно игнорируя шутку. — Ты был невероятно полезен, предупредителен и любезен, и пришло время отплатить тебе тем же.

— Отплатить мне как? — спрашивает Эвен и на этот раз целует его в шею. Не может сдержаться. Не сейчас, когда Исак такой. Эвен опьянён им.

— Я тебе уже сказал. Отплатить, физически находясь рядом, проводя эксперименты. Окситоцин и серотонин могут ускорить твоё выздоровление. Это научно доказанный факт. И я думаю, что у нас эффект будет ещё более ощутимым. Я считаю, что это меньшее, что я могу сделать, чтобы загладить вину за то, что ты из-за меня оказался в больнице.

— Так ты здесь ради меня?

— Я ненавижу быть должным…

Эвен кладёт руки на бока Исака, сжимает изо всех сил, пока туман не выветривается из головы, потом с громким и первобытным стоном приподнимает его. Приподнимает и переворачивает, чуть не взвизгивая оттого, как Исак, повинуясь инстинкту, крепко обхватывает его ногами. В результате Исак снова оказывается на спине, раскидывается на кровати, не в силах выбраться из-под Эвена. Эвен сейчас благодарен за часы тренировок в бассейне.

— То есть ты здесь только для того, чтобы мне стало лучше. Никаких скрытых мотивов? — спрашивает он, зачарованно наблюдая, как кудряшки Исака беспорядочно рассыпались по его подушке, как у него перехватывает дыхание.

— Да.

— С чего такая резкая перемена? Ты даже на сообщения мои не отвечал.

— Сообщения не улучшат твоего самочувствия. Я не могу спровоцировать выброс гормонов счастья через сообщения, — бормочет Исак.

— Сообщение от тебя улучшило бы моё самочувствие, — признаётся Эвен, позволяет себе потереться щекой о щёку Исака, грудью о грудь. — Всё, что исходит от тебя, улучшило бы моё самочувствие.

Он снова это чувствует — как у Исака перехватывает дыхание. Он не пытается вызвать у него чувство вины, но всё равно ощущает, как Исак сжимается под ним.

— Я… — Исак открывает рот, желая продолжить, но потом снова его закрывает.

Возможно, он не понимал, насколько ранил Эвена. Возможно, он не имеет ни малейшего представления о том, как сильно Эвен был разочарован, когда понял, что ничего для него не значит.