— Ты так много врёшь, но при этом всегда произносишь моё имя так, словно… — мягко говорит Эвен, сжимая пальцы Исака и заставляя вжаться в ледяной холодильник за спиной. Они оба горят, так сильно полыхают, что нет сил, чтобы думать о чём-то или возражать. — Словно тебе не всё равно.
— Перестань, — просит Исак, но в свою очередь сжимает пальцы, и тело снова предаёт его, действую само по себе, будто имеет собственные разум и язык.
— Но ты сжимаешь мою руку.
— Иди на хуй. Не сжимаю! — слабо шипит Исак, и Эвену хочется обнять его и освободить от всех тягот. От всех защитных стен, от всех правил, от всех страданий. Эвен хочет покончить со всем этим, потому что Исак звучит так, словно задыхается.
— И на тебе моя футболка, — продолжает Эвен, наклоняется вперёд, чтобы прижаться носом к шее Исака, потому что они оба сошли с ума, и всё вокруг перестало иметь значение.
Эвен вдыхает его, громко и бесстыдно втягивает в себя запах кожи Исака. Исак реагирует лихорадочно, поднимается на цыпочки, будто старается открыть больший доступ к шее.
— Эв…
— Ты даже пахнешь мной, — выдыхает Эвен, щекоча его кожу, и чувствует, как Исак буквально тает от этих слов, опираясь на холодильник. Удивительный, он такой удивительный.
Они стоят так какое-то мгновение, тяжело дыша у холодного стекла. Эвен зарылся лицом в шею Исака, а Исак прижимает ладонь к груди Эвена. Они задыхаются, практически не говорят, они ошеломлены, так сильно ошеломлены. Эвен не может позволить себе задуматься о том, как они выглядят в этот момент, что подумают люди о тесно прижавшихся друг к другу парнях у холодильника в отделе замороженных продуктов.
— Перестань меня отталкивать, — шепчет Эвен, рассеивая чары. — Не отталкивай меня.
— Отпусти меня! — жалобно стонет Исак, и в то же мгновение раздвигает ноги, словно освобождая там место для Эвена.
— Я знаю тебя, — бормочет Эвен, уткнувшись в изгиб шеи, в то место, где она переходит в плечо. — Я знаю тебя.
Исак обвивает его собой, тянет руку к волосам на загривке, прямо под снепбеком, и запутывается в них пальцами. В этом действии столько мягкости, слишком много для следующих за ним слов. — Ты ни хрена не знаешь.
— Я знаю тебя, и я знаю, что ты не злой. Я знаю тебя. Посмотри на меня. Ты такой нежный.
— Ты не знаешь меня! Это окситоцин, — выдаёт Исак, словно наконец-то придумал, что сказать. — Это сумасшествие, это окситоцин. Это не я. Это химия.
— Химия делает тебя мягким?
— Не вкладывай слова мне в рот!
— Поверь мне, я совсем не слова пытаюсь туда вложить.
Исак замирает у него в руках. Объективно говоря, шутка получилась тупой и пошлой. Но Исак всё равно поражён. Эвен отстраняется немного, чтобы посмотреть на него: на широко раскрытые зелёные глаза, и розовые губы, и тяжело вздымающуюся грудь. Вот это зрелище!
— Это просто химия, — снова повторяет Исак, и в его взгляде опять плещется решимость. — В этом нет ничего настоящего, Эвен. Всё это не имеет значения. Я реагирую на тебя, потому что так запрограммировано моё тело. Но это не значит, что ты меня знаешь. Это не имеет никакого отношения к чувствам.
Эвен понимает, что Исак не сдастся.
— Но я знаю тебя. Я знаю и…
Связь Эвена с Исаком настолько сильна, что порой им очень легко забыть об окружающих. Так легко, что однажды они болтали о мастурбации на его собственной кухне, в то время как его мать находилась в соседней комнате. Так легко, что они обнимались в доме, полном людей, и им всё равно казалось, будто кроме них никого не существует в этом мире. Так легко, что все остальные посетители супермаркета перестали существовать в те несколько минут, когда они оказались рядом.
Но это не может длиться вечно.
Исак слышит её первым, отпихивает Эвена от себя так сильно, что тот спотыкается и чуть не падает.
— Убирайся прочь от моего сына! — кричит мать Исака, и голос её пропитан ядом.
Её шаги быстры, так быстры и решительны, а глаза полны жестокости. Эвен едва успевает окинуть её взглядом, как Исак встаёт перед ним и снова толкает, на этот раз назад, за спину, вытягивает правую руку в сторону, словно защищая Эвена от собственной матери.
— Что ты делал с ним, сатанинское отродье! — снова обращается к нему мать Исака, и Эвен понимает, что он недостаточно психологически устойчив, чтобы вынести сейчас словесные оскорбления. Внезапно он начинает чувствовать себя младше Исака.
Он хочет защитить себя, сказать, что в нём нет ничего «сатанинского», что он никогда не причинил бы боль её сыну, что она не должна так с ним говорить. Но он не может подобрать слов. Он не хочет обидеть её или Исака. Он не хочет ещё больше всё усложнить.
— Он ничего со мной не делал, — спокойно произносит Исак. — Он собирался уходить. Ведь правда? — спрашивает он, не оборачиваясь и продолжая держать руку поднятой, защищая его.
— Как тебя зовут? — продолжает мать Исака. — Чей ты сын?! Твои родители знают, что ты делаешь? Они знают?!
Эвен чувствует себя слишком хрупким, слишком разбитым. Исак, наверное, думает, что он слабый. Исак, который собственным телом защищает его, удерживая мать на расстоянии. Эвен задумывается, прикасается ли мать к нему когда-нибудь, или Исаку абсолютно всё сходит с рук, потому что она не может дотронуться до него, не обжегшись.
— Я не буду спокойно стоять и смотреть, как ты развращаешь моего сына! — кричит она.
Эвен стоит там и чувствует себя бесполезным, в то время как Исак шёпотом просит его уйти, не спуская глаз с матери. Исак осторожно отступает назад, будто боится, что она может взорваться и броситься вперёд.
Что она и делает. Она и правда пытается дотянуться до Эвена, и он не может поверить в происходящее. Эта женщина физически пытается прогнать его прочь. Его мозг никак не может это осмыслить.
— Не смей, блядь, его трогать! — взрывается Исак, делая шаг вперёд и смеряя собственную мать взбешённым взглядом, который по напряжённости может соперничать с бурей в её глазах.
— Исак, не смей так со мной говорить! — в её голосе слышится предупреждение, но Исак не слушается. Он повышает голос ещё больше, и Эвену хочется провалиться сквозь землю. Он не хотел, чтобы случилось нечто подобное. — Отойди от него, — продолжает настаивать она.
— Да что, блядь, с тобой не так?! — шипит Исак на мать, будто надеясь, что разозлит её ещё сильнее. — Ты сумасшедшая! Ты не можешь бить моих друзей! Это ты ебанутая на всю голову! Это тебя надо запереть ото всех, не меня!
Эвен вдруг понимает, что Исак провоцирует её. Вероятно, чтобы перенаправить её иррациональную злость с него на себя. Но женщина продолжает смотреть на Эвена. Она странно зачарована им, словно наконец нашла что-то или кого-то, кого можно обвинить в проклятии своего сына, словно если она накажет Эвена, то всё снова станет хорошо.
— Этот мальчик развращает тебя, Исак. Разве ты не видишь?! Он заставляет тебя делать и говорить ужасные вещи против твоей воли. Он настраивает тебя против собственной матери. Это не ты, сын мой. Ты не в себе!
Эвен понимает, что сегодня уже второй раз кто-то говорит Исаку, что это «не он». Наверное, он безумно устал от того, что люди заявляют, будто знают его настоящего. Ему интересно, что Исак сделает дальше. Попытка назвать её «сумасшедшей» и мат явно не справились с задачей перенаправить её злость. План Исака провалился.
— Хочешь верь, хочешь не верь, — шипит Исак, — но я никогда не чувствовал себя более настоящим, чем когда давился его членом у себя в горле!
Это срабатывает. Эта возмутительная ложь срабатывает.
Она бьёт Исака по лицу, и Эвена словно парализует, он стоит, открыв рот, и не верит в происходящее. Он вдруг понимает, что уже во второй раз оказывается в центре обмана посреди супермаркета. Все врут ради него. Чтобы он мог избежать вопросов и осуждения, а в данном случае — физического наказания.
Удар получается сильным и жестоким, но Исак даже не морщится. Он вообще не реагирует. Потому что, вероятно, этого и хотел, этого и ожидал.
