— Они забрали его?! Он сказал, что больше не может никого обжигать. Он сказал, что не сделает этого. Но потом он просто… Блядь!

Мутта закрывает дверь и садится чуть ближе, чем обычно. Он рассказывает о том, что ему известно. Он рассказывает, что у Вильяма ожог, но он не знает, насколько всё серьёзно. Он рассказывает, что Исак позвонил ему, Микаэлю и Юлие практически сразу, но что, когда они приехали туда, Исака уже не было. Он рассказывает, что какой-то парень по имени Юнас поехал вместе с ними в больницу и был настолько мил, что ждал с ними всю ночь, пока длилась операция Эвена, и что он обнял Микаэля, когда тот больше не мог сдерживаться.

Он рассказывает, что Вильяма в эту же больницу привезла его девушка Нура несколько часов спустя, и что он не хотел оставаться, и это, вероятно, означает, что ожоги не настолько ужасны. Он рассказывает, что с ними связались некоторые пенетраторы, предложившие сделку: если Эвен не выдвинет обвинений против Вильяма, ударившего его бутылкой по голове, то Вильям не выдвинет обвинений против Исака, обжегшего его. Мутта также говорит ему, что они ни за что на свете не позволят Эвену отказаться от обвинений против Вильяма, и что он рассказывает ему об этом просто из вежливости.

— Так Исак не в полиции? Его не арестовали? — спрашивает Эвен с излишней горячностью.

— Полицию не вызывали, потому что драка прекратилась, как только тебя ударили, и все поняли, что всё это большая ошибка, — отвечает Мутта. — Очевидно, Вильяму сказали, что главарь якудза будет в зелёном свитере, и он подумал, что это ты, потому что было темно, а он не удосужился проверить. Грёбаная задница.

— Так Исак пошёл домой?

Мутта закусывает губу изнутри и неуверенно кивает. — Ну, то есть я не уверен, куда он пошёл, но его не держат в полицейском участке, если тебя это беспокоит.

Эвену нужна минута, чтобы осознать сказанное. На него напали случайно, по ошибке, потому что на нём был зелёный свитер. Исак вышел из себя и поранил Вильяма из-за своих твёрдых убеждений относительно возмездия и, возможно, из-за личных тёрок с ним. Потом он успокоился, позвонил маме Эвена и его ближайшим друзьям, попросил Юнаса побыть с ними, и отправился домой, чтобы избежать дальнейших неприятностей.

Всё очень логично. Всё укладывается в манеру поведения Исака кроме, возможно, нападения на Вильяма. Исак всегда в первую очередь заботится о себе. Наверное, он попросил Юнаса остаться, чтобы тот информировал его о состоянии Эвена, возможно, из чувства вины. Исак ненавидит быть кому-то должным.

Эвен пытается найти всему логическое объяснение, но его мозг почему-то отвергает подобную версию. С одной стороны, всё логично, но с другой — совсем нет.

Потому что в его памяти вспыхивают образы Исака, нависшего над ним, когда он лежал на земле. Он вспоминает его отчаянные крики. Это были крики. Исак звал его снова, и снова, и снова. Эвен не выдумал это. Исак был в истерике. Это не могло быть просто чувство вины. Это должно было быть что-то большее. Он должен значить что-то для Исака.

Но если это так, то где он? Почему он не здесь? Он был здесь в тот день, когда Эвен очнулся? Он чувствовал Исака, или это просто были ощущения от возвращения в собственное тело?

— Он так и не навестил меня? — спрашивает Эвен и ненавидит, сколько грусти и разочарования слышится в его голосе. Он ненавидит, что Мутте приходится видеть его таким, страдающим по парню, которому, возможно, есть, а, возможно, и нет до него никакого дела.

Мутта колеблется — возможно, потому что не хочет причинять боль Эвену — но в результате качает головой.

— Ну, то есть я не знаю. Возможно. Я не был здесь 24/7, — добавляет Мутта, почёсывая шею сзади, словно он врёт, и Эвен чувствует себя жалким.

Гераклит

17:18

Я вернулся

В смысле очнулся

Ну, вдруг тебе интересно, ха-ха

Просто сообщаю тебе, потому что знаю, что тебе небезразлична

«судьба твоего партнёра по науке»

Надеюсь, у тебя не возникло проблем в ту ночь, и прости, что нарушил твой план

Это научит тебя не использовать мою внешность в своих целях: p

Кстати, ты был в больнице, когда я очнулся?

Кажется, я почувствовал тебя

— Где твой парень? — шутливо спрашивает его Элиас в день выписки, когда они идут к машине его мамы. И Эвен ничего не может поделать с глубокой морщиной, залегающей между бровями.

Это шутка, и ему, наверное, следует от неё отмахнуться, но слова всё равно обжигают его. Он знает, что у Исака есть причина для жестокого молчания, для того, чтобы не отвечать на сообщения, которые отправляет ему Эвен, но от этого не становится менее больно.

Его друзья больше не дразнят его из-за Исака в те выходные. Соня приходит днём, чтобы полежать с ним и поиграть с его волосами, а мама освобождает от необходимости готовить пасту на ужин и делает это сама.

Потом, когда Эвен признаётся в сообщении, что не может спать, к нему приходит Микаэль и, расстелив несколько одеял, укладывается на пол рядом с его кроватью.

— Тебе необязательно это делать, — говорит Эвен, чувствуя себя нелепо из-за того, что все друзья нянчатся с ним.

— Но я этого хочу, — отвечает Микаэль.

И, наверное, в какой-то другой вселенной эти слова наполнили бы сердце Эвена невероятной нежностью, и он бы вылез из кровати и лёг с ним рядом; возможно, использовал бы своё состояние, чтобы вымолить для себя объятье, просто чтобы вдохнуть его запах.

Но в этой вселенной слова никак не помогают, лишь делают пустоту в душе ещё больше.

Эвен просто лежит в кровати, пялясь в потолок и страдая по кому-то другому, думая: «Я что, всегда буду выбирать тех людей, которым я не нужен?»

.

На следующий день мать отвозит его к психотерапевту. Перенесённая операция не была пустяковой, и хотя о его выздоровлении говорят как о «невероятном», принимаемые медикаменты могли повлиять как на дозировку его обычных лекарств, так и на его настроение.

Эвен не возражает, потому что мать пока не спрашивала его об участии в драке, потому что она пока не задала ни единого вопроса, будучи слишком благодарной за быстрое выздоровление сына. И хотя он подозревает, что она могла узнать кое-что от других людей, он знает, что ей требуется вся её сила, чтобы удержаться от прямых вопросов.

Его врач немного меняет дозировку лекарств и задаёт несколько назойливых вопросов, призванных проверить, не специально ли Эвен оказался в этой ситуации. Он улыбается всё время, пока продолжается приём, а потом протягивает матери, ждавшей в коридоре, правую руку, и они направляются к выходу.

Эвен концентрируется на хорошем: на том, что сегодня хоть и холодно, но солнечно, на том, что мать подпевает какой-то попсе, играющей по радио. Он отвозит их в супермаркет и толкает тележку по проходам, пока Юлие наполняет её овощами и фруктами, даже не спрашивая о том, как прошёл приём.

Как обычно, они делают вид, что ничего не происходит.

К ним подходит женщина, чьего имени Эвен не помнит, но он точно видел её раньше. Подруга матери или, возможно, знакомая.

Он наблюдает, как женщины, улыбаясь, приветствуют друг друга.

— Эвен, как ты? — спрашивает она с широкой улыбкой — фальшивой, такой фальшивой. — Мы слышали, ты попал в больницу. Надеюсь, тебе уже лучше.

— О да, ему уже гораздо лучше. Спасибо, Элла, — нервно усмехается Юлие, так сильно сжимая ручку тележки, что у неё белеют костяшки.

— Операция на плече, верно? Ларс так сказал, — продолжает женщина, и Эвен внезапно замирает на месте.

— Ох, хм, да, — снова смеётся Юлие. — Эвену пришлось сделать операцию на плече. Он неудачно упал несколько лет назад. А сейчас, когда он начал заниматься плаванием, старая травма стала его беспокоить. Правда, Эвен?

.

По дороге домой Эвен не улыбается. Он не спрашивает мать о выдуманных падении и травме плеча, о которых она рассказывала своим коллегам на работе. Он не спрашивает, потому что она не спросила, почему нашла его всего в крови в каком-то грёбаном парке. Так будет лучше.