Когда Эвен впервые очнулся в больнице, он не особенно пытался это сделать.

Позднее он научился быть благодарным. Он научился ценить жизнь и второй шанс, подаренный ему вселенной. Он научился. И хотя на это ушло несколько месяцев, но он снова мог спокойно проходить мимо больницы, смотреть на неё издалека, не морщась, думать о ней, не ощущая спазмов, от которых перехватывало дыхание.

Позднее он научился быть благодарным, смирился со своим недолгим пребыванием в больнице. Он научился забывать об этом. Он старался изо всех сил. Он обещал себе, что никогда больше не вернётся. По крайней мере не в качестве пациента.

Эвен научился. Эвен старался. Ради своей матери, но также ради себя. Эвен сделал всё от него зависящее.

.

У Эвена не было времени подумать, как он будет чувствовать себя, когда очнётся в больнице во второй раз. Он пишет и доводит до совершенства сценарии для практически любого варианта развития событий в каждодневной жизни, но он никогда не думал, что ему нужно будет обыгрывать такой сюжет.

Очнуться в больнице. Снова.

Он не думал об этом, потому что не знал, что ему придётся. Но если бы знал, то ожидал бы, что всё произойдёт немного иначе.

Во-первых, он бы ожидал большего хаоса. Большего хаоса в голове и в собственном теле. Он бы ожидал, что будет чувствовать себя немного более потерянным, немного более дезориентированным. Он бы ожидал, что будет паниковать, пытаясь понять, где находится, что разозлится и попытается вырвать из себя трубки. Возможно. Он не уверен. Он бы ожидал, что будет чуть более печальным, возвращаясь к жизни и пытаясь вспомнить, как он вообще здесь оказался; возможно, предположит самое страшное, разбив себе сердце мыслями о том, что он оказался здесь по собственной вине. Возможно.

Эвен не уверен, что бы спланировал и предпринял, если бы у него было время подумать об этом.

Но всё точно было бы не так.

Когда Эвен второй раз приходит в себя в больнице — в этой больнице — он чувствует себя нормально. Он чувствует некоторое оцепенение, но в хорошем смысле. Он чувствует себя защищённым, благодарным, практически счастливым. Он чувствует облегчение. Он чувствует умиротворение. У него болит голова, и всё тело пульсирует от острой боли, но он всё равно чувствует себя хорошо. Ему хочется улыбаться.

Эвен приходит в себя, чувствуя тепло.

Эвен приходит в себя, чувствуя его.

.

Однако первый человек, которого он видит, — это не он. Это Мутта. Старый добрый Мутта с его кудрявыми волосами, и тёплой улыбкой, и приятным запахом. Эвен не помнит, как говорить, но он улыбается, когда Мутта разражается смехом, заметив, что он открыл глаза. Кто вообще так делает? Кто смеётся, когда их друг просыпается?

Эвен любит Мутту. Правда любит. Он надеется, что у каждого, кто оказывается в больнице, есть свой Мутта, которой просто смеётся, приветствуя их. У него щедрый смех, такой же щедрый, такой же заразительный, как он сам.

Несколько мгновение спустя рядом оказывается мама. И она тоже смеётся, но её смех смешивается с рыданиями и влажными поцелуями в лоб, и Эвен слишком устал, чтобы жаловаться, поэтому не жалуется. Потому что он счастлив, что в сознании, счастлив вернуться.

.

Медсёстрам приходится в буквальном смысле выталкивать людей из его палаты, и Эвен чувствует благодарность. Потому что как бы сильно он ни наслаждался вниманием — крохотная его часть всегда будет думать, что никому не будет дела, если он вдруг прекратит существовать — ему действительно нужно поспать. Ему действительно нужно, чтобы всё это остановилось на какое-то время.

Но Эвену едва ли удаётся удержать глаза закрытыми, потому что всё его тело, кажется, на грани. Он чувствует себя разбитым, а голова болит несмотря на обезболивающие, и тело никак не может расслабиться. Оно ждёт тепла, которое снова его переполнит. Ждёт этого с момента пробуждения.

Эвен ждёт Исака.

Он чувствовал его. Он знает, что это был Исак. Это было первое, что он ощутил, приоткрыв глаза. И где-то глубоко внутри живёт мысль, была ли его близость причиной, по которой Эвен вообще пришёл в себя.

Он хочет спросить, но часы посещений закончились. Он надеялся, что кто-нибудь просто упомянет его. Он надеялся, что Исак просто зайдёт в палату, в своём снепбеке и бесчисленных слоях одежды, окинет его холодным взглядом, а потом, возможно, обнимет на глазах у всех. Возможно.

Но Исак так и не переступает порог палаты, и Эвен придумывает для него оправдания и ждёт завтрашнего дня.

Или, может быть, вечера. Возможно, Исак нервничает из-за обилия людей и не появится до тех пор, пока не будет уверен, что все ушли, пока не закончатся часы посещений. Возможно, Исак появится вечером.

Теперь, когда эта мысль поселилась у него в голове, Эвен не может уснуть. Ему бы не хотелось, чтобы Исак развернулся и ушёл, поняв, что он спит. Звучит жалко, но Эвен практически благодарен за свою травму, потому что это, возможно, означает, что Исак будет более добрым, мягким, нежным и открытым с ним.

Так думает Эвен и надеется, и надеется, и надеется, и минуты тянутся и складываются в часы в темноте его маленькой палаты. Он представляет их воссоединение. Возможно, будут слёзы. Или, может быть, смех, как это случилось с Муттой и мамой.

Теперь, когда он думает об этом, он не может представить, чтобы Исак плакал из-за него, Исак, который плачет, лишь когда его предаёт собственное тело. Исак, вероятно, еле заметно улыбнётся ему и скажет что-нибудь о том, что рад, что его партнёр по науке к нему вернулся. И они будут смеяться, пока Эвен не отодвинется к краю кровати, чтобы освободить для него место. И, возможно, Исак укутает его своим телом. Возможно.

Возможно, они тесно прижмутся друг к другу. Он может представить, как Исак говорит о том, что обнимашки способствуют выздоровлению, на что Эвен скажет: «Это наука, не гомосексуальность». Он надеется, что Исак не забудет о том, что у него травма, и не оттолкнёт его слишком сильно, когда неминуемо закатит глаза.

Эвену становится тепло от одних лишь мыслей об этом: о том, как будет обнимать Исака, о его запахе, о его волосах, о том, как его тело прижмётся к нему. Эвену тепло от мысли, что он чувствует его.

Но Исак не приходит к нему, и Эвен не чувствует его присутствия.

Разочарование уверенно поселяется в нём, проникает глубоко внутрь, когда Эвен открывает глаза и понимает, что за окном светло. Завтра уже наступило. А Исака всё так и нет.

Он хмурится целых четыре минуты, прежде чем вспоминает очень важную деталь, очень важную картинку, о которой его мозг забыл из-за произошедшего хаоса.

Исак, сидящий верхом на Вильяме, и не в том смысле, что мог бы возбудить Эвена или заставить его ревновать. Нет. Исак, упирающийся коленями в грудь Вильяма. Исак, обхвативший руками шею Вильяма. Исак, кричащий так, словно его обжигают.

Исак, душащий Вильяма на земле.

Око за око. Возмездие. Месть.

Внезапно Эвен не может дышать. Он начинает задыхаться, пока мать рассказывает ему историю о человеке по имени Адриан Эксетт, который три дня подряд случайно парковался рядом с ней и каждый раз звонил и просил переставить машину. Эвен кашляет до тех пор, пока она не треплет его рукой по спине и не исчезает в коридоре, чтобы позвать медсестру.

Он чувствует себя глупым, таким невероятно глупым из-за того, что не спросил об Исаке, хотя он в сознании уже почти сутки. Он чувствует себя идиотом, потому что вёл себя так робко, ожидая какого-то грандиозного сюрприза, какого-то идеального воссоединения, наполненного слезами и смехом, и, возможно, поцелуем, тем поцелуем, который так и не случился прежде.

— Эвен, что случилось? — спрашивает Мутта, заходя в палату позже тем утром, и видя, что улыбка больше не играет на губах Эвена в отличие от вчерашнего дня.

— Где Исак? Что случилось с Исаком?! — немного задыхаясь, выпаливает Эвен, чувствуя, что задаёт этот вопрос с некоторым опозданием.

Мутта меняется в лице, и Эвен не может поверить, что провёл практически двадцать четыре часа, фантазируя о грёбаном воссоединении, вместо того чтобы задать правильный вопрос.