Исак. Смешной Исак со своими правилами, и играми, и интригами. Исак, обнявший его в ответ, Исак, у которого искрились глаза, когда Эвен наконец отпустил его. И боже, Эвену было физически больно отпускать его. Так больно!
Там, в гостиной, Эвен не мог думать ни о чём другом: ни о том, где находится, ни о людях, разинувших рты от удивления, ни о драке, которая, кажется, прекратилась в тот миг, когда он обнял Исака. Эвен не обращал внимания ни на что, только на Исака, стоявшего перед ним. На Исака, который, кажется, был так же поражён и пленён им и только им, на Исака, глаза которого кричали: «Что мы наделали? Что нам теперь делать?».
– Как я теперь объясню это Юнасу и остальным? – спросил Исак, словно никто больше их не слышал, словно их не окружали сейчас пятьдесят человек; его лицо раскраснелось, а пальцами он отчаянно цеплялся за края рубашки Эвена.
– Ты не обязан никому ничего объяснять, – прошептал Эвен в ответ, положив правую руку ему на шею, тем самым заставив Исака податься навстречу прикосновению и вызвав ещё более явные вскрики изумления у собравшихся вокруг людей. – Мы можем просто уйти.
– И куда пойти? Юнас придёт ко мне домой.
– Мы можем пойти ко мне. Юнас не знает, где я живу. Ты можешь остаться. Мы можем… э-э-э… ты можешь переночевать у меня.
Эвен не помнит, как они добрались до квартиры. Но, судя по всему, они бежали. Потому что к тому моменту, как они переступили порог, оба вспотели, запыхались и были в полной эйфории. Они были потными настолько, что Эвену пришлось одолжить Исаку футболку, ту самую, что уже одалживал ему в ту горькую ночь, когда его вырвало на себя, ту футболку, что он постирал и вернул Эвену после катастрофы, случившейся на следующее утро.
На этот раз ты можешь оставить её себе.
Эвен мало что помнит, всё ещё находясь под сладким кайфом от произошедшего. И всё это могло бы быть из-за алкоголя, или травки, или из-за того, что ему удалось заставить Исака издавать бесстыдные звуки в той спальне во время вечеринки. Но Эвен знает, что дело в объятии. Во взаимном объятии. В том, что Исак принял прикосновение Эвена на глазах у всех и вернул его столь же пылко.
Дело в объятии.
В объятии, которое возобновилось в тот момент, когда они упали на кровать, переплетя ноги, запутавшись пальцами в волосах, скользя по коже носами. В объятии, которое продолжалось до тех пор, пока Эвен не уснул.
-
«Спасибо тебе за вечер».
– Не за что, – наконец отвечает Эвен, притягивая Исака ближе, пока тот не утыкается носом ему в шею.
– Что мы теперь будем делать? – спрашивает Исак, обвившись вокруг Эвена и щекоча дыханием его шею. И впервые за всё время он, кажется, по-настоящему обеспокоен.
Мы. Мы. Мы.
– Ничего. Ничего не изменится, – отвечает Эвен, рассеянно наматывая завитки волос Исака на палец.
– Ты этого не знаешь.
– Я не позволю им цепляться к тебе. Мой комплекс спасителя этого не допустит, – шутит Эвен.
– Я не за себя беспокоюсь, Эвен.
– Ох.
Они одновременно ахают: Эвен – из-за его признания, а Исак, вероятно, из-за того, что случайно проговорился.
– Ты беспокоишься за меня? – спрашивает Эвен, не в силах сдержать улыбку, которая наверняка слышна в его голосе. Вероятно, это самое приятное, что Исак когда-либо ему говорил.
– Ну, ты понимаешь. То есть я имею в виду… В общем, очевидно, что я не хочу, чтобы ты впутывался в мои дела, – запинается Исак. – Я уже тебе говорил, что не люблю быть должным людям или втягивать их в моё дерьмо, и…
– Ты беспокоишься за меня, – повторяет Эвен, и на этот раз не может сдержать смех, внезапно сбрасывая с себя остатки сна и чувствуя бодрость, и обхватывает Исака руками за спину, и обнимает его, притягивая ближе.
– Отпусти меня! – жалуется Исак, извиваясь в его руках, но не пытаясь сопротивляться. Скорее уж он тает, тихо хихикая, плавится от его прикосновения.
– Ты беспокоишься за меня. За меня! – нараспев тянет Эвен. – Великий Исак Вальтерсен беспокоится обо мне. Наконец-то я оказался этого достоин.
– Заткнись! – отпихивает его Исак, но движение выходит слабым и игривым, и сердце Эвена переполняется нежностью.
Он особо не задумывается над тем, что делает, просто обхватывает рукой лицо Исака и заставляет его посмотреть на себя. Эвен чувствует, как губы Исака дрожат в улыбке рядом с его большим пальцем.
– Скажи это.
– Что сказать? – Исак смотрит на него в темноте комнаты, освещённой лишь светом фонарей, сочащимся через окно.
– Что я тебе небезразличен.
Эвен не собирался этого говорить, и теперь произнесённые слова тяжело повисают в воздухе. Скажи, что я тебе небезразличен. Как жалко звучит. У Исака, наверное, существует целая философская теория об Эвене и его отчаянных поисках привязанности и признания. Исак, должно быть, давно раскусил его и может, не задумываясь, провести психоанализ. Исак, вероятно, догадывается, как отчаянно Эвену хочется, чтобы кто-то сказал, что он что-то значит, что он небезразличен кому-то.
– Ты мой партнёр по науке. Конечно же, мне небезразлична твоя судьба, – произносит Исак после долгой паузы, словно действительно обдумывал свои слова. – Понимаешь, для меня стало бы страшной потерей, если бы нам пришлось прекратить наши эксперименты. Следовательно, я беспокоюсь за тебя. Да, как о партнёре по бизнесу.
– Партнёр по бизнесу? Вот ты говнюк, – смеётся Эвен.
– Не понимаю, какое отношение мои фекалии имеют к невероятно логичному объяснению, предложенному мной, Эвен.
– Твои фекалии? Какого хрена?! – Эвен картинно отпихивает его, потом наслаждается смехом Исака. У него такой невероятный смех. Он должен смеяться постоянно.
– Ты сам это начал! – заливается Исак, каждый раз притягивая Эвена к себе, когда тот пытается вырваться, отказываясь отпускать его. – Ты сам во всём виноват.
Они продолжают пихаться минуту, может, две. И Эвену смешно, потому что вот этот парень, просчитывающий каждое действие и прикосновение, сейчас борется с ним на кровати в четыре часа утра.
Когда оба останавливаются, чтобы отдышаться, они оказываются невероятно близко друг к другу – лицо к лицу, нос к носу. Эвен чувствует горячее дыхание Исака на своей щеке. Его сердце готово вырваться из груди. Он весь горит. Мозг перевозбуждён, кончики пальцев зудят от нестерпимого желания прикасаться и разрушать, губы жаждут целовать и клеймить. Эвену до безумия хочется сделать его своим.
Мне пиздец.
Вместо этого Эвен снова гладит ладонями лицо Исака, чувствуя, как тот трётся щекой о его руку. Эвен не думает, что кто-нибудь когда-нибудь жаждал прикосновений так сильно. От этого ему хочется подарить Исаку весь мир.
– Я рад, что я сейчас здесь обсуждаю с тобой собственные экскременты, – шепчет Исак в темноту, и Эвен одновременно хихикает и тает.
Этот мальчишка.
– Я тоже рад, что ты сейчас здесь обсуждаешь со мной свои экскременты.
Эвен засыпает под сладчайшие слова. «Ты сделал меня сегодня таким счастливым».
.
Эвен просыпается раньше Исака. И хотя необходимость встать с кровати, пока Исак ещё спит, разбивает ему сердце, он не может игнорировать неловкую ситуацию между ног.
Мда...
Он осторожно выскальзывает из рук Исака – Исака, который, словно ребёнок, тянется к нему, не желая даже в глубоком сне разлучаться с ним, – и отправляется в ванную.
Эвен пытается думать о двоюродных бабках, о математических уравнениях, о политическом хаосе в США. Он читает новости в телефоне и даже заходит в твиттер Трампа. Но ничто не помогает справиться со стояком. В голову лезет какая-то научная ахинея, и от этого он возбуждается ещё больше.
Блядь, мне что, снова четырнадцать?
Эвена переполняет стыд, когда он усаживается на унитаз и берёт член в руку. Не потому, что есть что-то постыдное в том, чтобы снять возбуждение, – Эвен сторонник мнения, что свои позывы нужно удовлетворять, – а в самом факте возбуждения.
Он закрывает глаза и двигает рукой быстрее, спортивные штаны болтаются на щиколотках. Он чувствует себя ужасно. Чувствует себя безумно виноватым, потому что у образов, рождающихся в его голове, изогнутые, словно лук Купидона, губы, раскрасневшиеся щёки, и зелёные глаза, и острый и беспощадный язык, и нежнейшая кожа. Невероятно мягкая и истосковавшаяся по прикосновениям кожа.
