У Эвена кружится голова оттого, насколько Исак хорош в этом. Эвен видел, как он общался с разными людьми, каждый раз представая в новом свете. И он не может не задумываться, кто же из них настоящий Исак, сталкивался ли он уже с ним. Эвен вспоминает, как Исак говорил ему, что у него ни с кем никогда не было подобной связи, а потом понимает, что его обманули. Это заставляет его стиснуть зубы.

Эвен решает оттолкнуть его окончательно, решает, что не может так рисковать своим телом и душой, пытаясь понять, чисты ли намерения Исака. Он хмурится, слушая, как мать допрашивает Исака, как вдруг замечает нежный румянец, разливающийся по его лицу. Он практически невидим, и Эвен не различил бы его, если бы уже не привык обращать на это внимание. Зрачки Исака расширяются, губы слегка приоткрыты. Словно он только что испытал что-то, чего не чувствовал раньше.

Исак ест омлет, приготовленный Эвеном, и краснеет.

Сердце Эвена готово разорваться в груди.

— Всё хорошо? — спрашивает Юлие, когда Исак не отвечает на один из её вопросов.

— Эм, да, — смеётся он. — Он очень вкусный.

— Что?

— Я имею в виду омлет. Очень вкусный. Ты прав, — говорит он Эвену, не глядя на него.

.

По настоянию матери Эвен провожает Исака до выхода из здания. Всё это приняло довольно странный оборот. Эвен прогоняет его, собирается вышвырнуть вон, а потом готовит ему омлет. Ему интересно, что сейчас чувствует Исак.

— Я бы ушёл, но не хотел, чтобы тебе пришлось объясняться с мамой, — Исак заговаривает первым.

— Я это ценю. Спасибо, — отвечает Эвен и видит, как Исак стискивает зубы.

— Ты мне помог вчера. Это меньшее, что я мог сделать.

Его слова кажутся окончательными. Они неловко вежливы и холодны по отношению друг к другу. Эвен должен его отпустить. Он ясно дал это понять. Исак явно задет — его гордость, или его чувства, Эвен не знает точно. Он должен его отпустить. Но не может. Исак кажется слишком расстроенным. И хотя Эвен не знает, представление ли это или очередная попытка им манипулировать, но думает о маленьком шансе, что огорчение на его лице может быть настоящим.

— Подожди, — выпаливает он, когда Исак выходит на улицу.

— Что? — он оборачивается и холодно смотрит на Эвена.

— Вчера было весело, — говорит Эвен и чувствует, что ведёт себя жестоко, посылая смешанные сигналы.

— Мне очень трудно в это поверить, — ровно отвечает Исак.

— Но это правда. Было весело.

— Но?

— Что?

— Ты пытаешься мне что-то сказать. Ты начал с приятного, и теперь должен сказать что-то негативное, чтобы мягко меня «оттолкнуть», — говорит Исак. — Ты пытался быть прямолинейным и выгнать меня утром, но твои совесть и чувство вины взяли верх. Очевидно, что я сделал или сказал что-то, отчего твоё отношение ко мне изменилось на 180 градусов. И хотя я мог использовать это как аргумент, сказав, что был прав и мне нужно держаться подальше от алкоголя, я лучше просто попрошу тебя быть со мной честным, чтобы мне не пришлось ломать голову, пытаясь заполнить пробелы в памяти, которые, вероятно, не имеют никакого значения. Так в чём твоё «но», Эвен?

Эвен делает глубокий вдох, одновременно изумлённый и раздражённый способностью Исака разражаться подобными тирадами без подготовки.

— Я думаю, нам нужно притормозить с этими «экспериментами», — говорит он.

— Притормозить, — повторяет Исак.

— Я не думаю, что нам стоит снова устраивать ночёвки и всё такое.

— Ладно. То есть я сделал что-то, пока мы спали. Дело не в том, что меня стошнило, — размышляет Исак, словно вычёркивает пункты из своего мысленного списка.

— Дело не в этом, — врёт Эвен. — Просто я думал.

— О чём?

— О своей роли во всём этом. Думаю, мы слишком рискуем, когда так проводим время.

— Рискуем? — хмурится Исак. — Но я тебя не обожгу.

— Не ты. Я не имел в виду тебя, — говорит Эвен.

— О каком тогда риске речь? Я не позволю моей матери доебаться до тебя, если ты об этом беспокоишься. Я с ней справлюсь.

— Дело не… Не в этом, — вздыхает Эвен, и он уже не знает, что имеет в виду.

— Так в чём тогда? — Исак недоумённо смотрит на него, пока что-то не щёлкает у него в мозгу. — Ох.

— Что?

Исак делает шаг назад. — Я понял.

— Что ты понял?

— Дело во мне. Ты не хочешь, чтобы тебя видели со мной, — смеётся Исак, только это не смех. Звук, вырвавшийся наружу, горький и печальный. — Ты не хочешь, чтобы люди знали, что ты можешь прикасаться к фрику.

— Что? Нет, дело не в этом…

— Не волнуйся. Я понимаю, — из Исака вылетает ещё один сухой смешок. — То есть я бы тоже так думал. Ну, понимаешь… То, что ты можешь прикасаться к фрику, делает фриком и тебя.

— Исак…

— Я больше не побеспокою тебя на людях. Я также буду держаться подальше от твоего дома. — Исак наконец поднимает на него глаза. Его лицо совершенно бесстрастное, отстранённое. — Тебе следовало раньше сказать, что тебя это заботит. Я бы не заставлял тебя жить со мной в одной комнате в коттедже.

— Я не это имел в виду…

— А теперь прошу прощения, но мне нужно идти. Мне ещё предстоит объяснить своей матери, как я заполучил обратно конфискованный ею телефон, и придумать историю о том, где находился прошлой ночью.

И после этого он уходит. А Эвен чувствует себя самым ужасным человеком в мире.

.

Весь остаток дня Эвен пытается не думать об Исаке. Пытается не вспоминать, каким спокойным и милым он был с его матерью и каким холодным и жёстким — с ним за пределами квартиры.

Весь остаток дня Эвен не особо разговорчив. Мать пытается рассмешить его, дразнит и подкалывает, вспоминая, как Исак вышел из комнаты в его футболке. Но у Эвена нет сил шутить и отвечать на её хитроумные уловки, цель которых узнать, нравятся ли ему парни. Он едва справляется с тем, чтобы уклониться от вопросов о том, прикасается ли к нему Исак.

— У него кожное заболевание, — повторяет Эвен.

— Да, я знаю. То есть вы вообще не прикасаетесь друг к другу?

Эвену неприятно это делать, но всё же он врёт. — Нет, конечно, нет. Он бы меня обжёг.

Потом до него доходит, он вдруг понимает ход мыслей Исака, его вывод, что Эвен не хотел, чтобы люди знали, потому что это тоже сделало бы его «странным» в их глазах. Он никогда не задумывался об этом раньше, слишком ослеплённый своей жаждой, чтобы понять Исака. Но сейчас он понимает. Стоило матери поинтересоваться, прикасается ли он к Исаку, как Эвен поспешно отрицает это, потому что не хочет, чтобы она думала, что он другой, что с ним ещё что-то не так.

— Он очень приятный. Можешь приглашать его, когда захочешь, — говорит она, попивая чай, и её мягкие взъерошенные волосы сверкают на солнце.

— В этом нет необходимости. Мы просто… — Эвен замолкает. — Партнёры по химии. Ничего больше.

— Я просто говорю, что нет ничего страшного, если вы, — произносит она, взяв его пальцами за подбородок и тихонько дёргая, — больше, чем просто партнёры.

Эвен изумлённо смотрит на неё, чувствуя себя совершенно сражённым. Он не может в это поверить. Она ещё никогда не была настолько прямолинейной. Потом она улыбается и, поцеловав его в щёку, уходит. Эвен остаётся на кухне, тупо уставившись на собственные ноги.

Но чувство тревоги не покидает его. Остаётся с ним, обволакивает его кости. Сегодня он чувствует себя одиноким. Совершенно одиноким. Он игнорирует сообщения Мутты об Исаке и выключает звуковые уведомления из группового чата с остальными парнями.

Эвен подумывает позвонить Соне, но вспоминает, что она не хочет, чтобы он ею пользовался, если не собирается снова сойтись. Он знает, что всё закончится тем, что, если он увидит её сегодня, он прижмёт её к стене и попытается утолить невыносимое желание почувствовать губами губы. Только вот не её губы он так отчаянно хочет ощутить. Поэтому он отказывается от этого варианта.

Эвен принимает душ, чтобы смыть с себя запах Исака — такой сладкий и уютный, запах нетронутой кожи, жаждущей прикосновений, — затем спит остаток дня под монотонный звук случайной серии «Сайнфелда».