Следующие несколько секунд Эвен просто сидит и смотрит на него, пытаясь осознать услышанное. Он не может ему поверить. Он не знает, что сказать или сделать. Всё это не укладывается у него в голове. Исак ужасает, и Эвен не знает, как ответить на эти откровения.

— Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедший, — говорит Исак. Сумасшедший. Вон оно, волшебное слово.

— Почему ты хотел, чтобы тебя исключили? — спрашивает Эвен, как и всегда, обращая внимание на мелочи.

— Потому что мой отец всё никак не откажется от идеи, что я нормальный. Он не перестаёт пытаться убедить своих друзей, что я в порядке. Он не хочет позволить мне просто быть фриком в грёбаном подвале, а вместо этого хочет, чтобы я снова и снова проходил через это дерьмо и терпел, когда люди смотрят на меня, словно я грёбаный инопланетянин. Он никак не оставит меня в покое. Поэтому у меня нет выбора, только лишь делать так, чтобы меня исключали из школ, куда он меня определяет.

— Тебя исключили из Ниссен? — спрашивает Эвен. Он больше не смотрит на Исака. Он слишком разочарован, слишком разбит.

— Да, — отвечает Исак, стискивая зубы.

— Ты там обжёг кого-то?

Исак стискивает зубы снова, на этот раз сильнее.

— Да.

— Почему ты думал, что я приду к тебе домой? — спрашивает Эвен.

— Потому что я сделал всё, чтобы до меня было невозможно достучаться.

— Почему ты был уверен, что я вообще захочу с тобой связаться?

— Потому что ты хороший парень, Эвен. А хорошие парни не выносят чувство вины, — отвечает Исак. Его слова звучат снисходительно, и Эвен чувствует, будто его заманили в ловушку. Его разыграли, используя его чувства, его вину, его основную мотивацию.

— Вина, — повторяет Эвен. И это знак для Исака начать свою философскую болтовню, и Эвен понимает, что несмотря на то, что они полные противоположности, они оба репетируют свои жалкие речи. Исак, вероятно, отрабатывал эту несколько дней, ожидая, когда же Эвен появится у него на пороге.

— Ты знал, что вина не рассматривается как чувство в экзистенциальной философии? Вину анализируют через саму структуру существования? — размышляет Исак. Его глаза встречаются со взглядом Эвена, и на мгновение он выглядит неуверенным, словно Эвен сделал что-то неожиданное, словно его реакция не соответствует ожиданиям Исака. Он отводит глаза, потом продолжает. — Ницше говорил, что вина — это способ для нечистой совести заявить о себе или материализоваться. И он говорил, что нечистая совесть развивается благодаря интернализации — когда сильные инстинкты, подавляемые правилами общества, держатся внутри, таким образом создавая вину. Это также известно, как тяга к самонаказанию.

— Ясно, — говорит Эвен, потому что он устал и не хочет больше ничего слушать. Самонаказание. Да пошёл ты.

— Тебе всё равно, — замечает Исак, нахмурив брови. Возможно, Эвена и заманили в этот дом, но Исак ошибается, думая, что он пришёл из-за вины. Эвен чувствует, будто одержал маленькую победу.

— Я не сделал ничего, чтобы чувствовать себя виноватым, — говорит Эвен.

— Тогда почему ты здесь?

— Сказать тебе кое-что, что мне казалось важным.

Ты меня не обжёг.

— И что именно?

— Теперь это уже не имеет значения.

.

Эвен уходит сам и даже не задумывается, находится ли Исак в этом подвале по собственной воле. Он вообще о нём не думает, потому что разочарован. Он придумал целый фильм о них двоих в своей голове за последние несколько дней. А оказалось, что его разыграли, снова, человек-загадка по имени Исак Вальтерсен. Эвен чувствует себя проигравшим, и когда открывает входную дверь, практически не замечает, как налетает на человека. Отца Исака.

— Ты не Юнас, — говорит тот, и Эвен не знает, кто такой этот Юнас, но решает, что уже его ненавидит.

— Боюсь, что нет, сэр, — вежливо отвечает он несмотря на дикую усталость.

— Друг Леа?

— Нет, — говорит Эвен, странно поражённый тем, что отец Исака предположил, что он может дружить с двенадцатилетней девочкой.

— Ты здесь для лечения Марианны?

Какое ещё лечение.

— Нет. Я… друг Исака, — очень неохотно заявляет Эвен.

— У него теперь есть друзья? — удивляется мужчина, и Эвену это совсем не нравится.

— Привет, папа. Ты уже познакомился с новым другом Исака? — Леа появляется из ниоткуда позади отца и говорит всё тем же монотонным голосом.

— Только что.

— Он тот парень, что помог доставить Исака к медсестре в школе, — говорит она, бросая на Эвена многозначительный взгляд, словно просит ей подыграть.

— Правда?! — восклицает Терье.

— Ммм, да. Правда, — кивает Эвен.

— И ты в порядке?

— Кажется, да, — Эвен выжимает из себя свою лучшую улыбку.

— О, прекрасно. Рад, что мальчик с проклятьем пожалел тебя, — облегчённо вздыхает он.

— Я в порядке, — повторяет Эвен, не очень понимая, зачем настаивает на этом, тем самым лишь помогая плану Исака вылететь из школы. Внезапно его переполняет злость. — Исаку совсем не нужно уходить из школы. Это всё моя вина. Инструктор чётко сказал нам держаться от Исака подальше, но я всё равно это сделал.

Отец Исака ниже Эвена, но он кажется больше, шире, когда поднимает на Эвена тяжёлый взгляд.

— Что ты пытаешься сказать, сынок?

— Я хочу сказать, что, если кого и нужно отчислить, так это меня. Я проигнорировал общие инструкции и подверг вашего сына опасности, прикоснувшись к нему. Я также заставил другого ученика сделать то же самое. Исак не опасен. Он очень умный парень, и будет просто ужасно, если он перестанет ходить в школу.

.

Леа провожает его до двери. И стоит ему выйти на улицу, она догоняет его.

— Это что, твоя версия мести? Ты пытаешься сорвать его план? — спрашивает она.

— Я всего лишь сказал правду.

— Он рехнётся, если они заставят его вернуться в школу, — говорит она, её голос ровный и тихий.

— Это его проблемы, — пожимает плечами Эвен.

— Ты по-прежнему будешь его другом?

Эвен мгновение смотрит в её зелёные глаза. Несмотря на отсутствие эмоций в них он видит, как сильно она любит своего брата.

— Не думаю, — отвечает он.

— Почему нет? — спрашивает она разочарованно.

— Я…

— Я знаю, что он ужасный, но что он ещё может сделать? Он правда старается изо всех сил! Что ещё он может сделать?

Эвен понимает, что Исак не единственный умник в этой семье, что двенадцатилетняя Леа, возможно, гораздо сообразительнее, чем думает её брат, что она догадалась, зачем Исак просил её не пускать к нему Эвена.

— Например, не разыгрывать обморок посреди урока физкультуры, не манипулировать людьми и не заставлять некоторых из них беспокоиться? Может, он мог бы сделать это? — говорит Эвен.

— Он не притворялся! — парирует она. — Он не умеет играть. Он не притворялся, что ему дерьмово.

— О чём ты? — Эвен прищуривается.

— Он перестал принимать свои лекарства и обезболивающие, чтобы чувствовать себя так. Он всё подстроил, но боль была настоящей. Он потерял сознание, потому что ему было очень больно. Ему всегда больно.

Эвен снова смотрит ей в глаза. Они зелёные и теперь блестят от слёз. Он задумывается, похож ли и Исак на ангела, когда плачет.

Ему всегда больно. «Будто я наконец могу перестать испытывать боль».

Эвен вспоминает день, когда Исак сидел позади него в столовой, тот день, когда он ужасно выглядел и вылетел из помещения, стоило Эвену попытаться с ним заговорить. Он думает, не сел ли Исак рядом с ним, чтобы заглушить боль, которую чувствовал. Думает, как долго Исак не принимал лекарства до инцидента в зале.

Возможно, Исак ужасен, но Эвен по крайней мере восхищается его несгибаемостью.

Ему всегда больно.

— Он сказал, что рядом с тобой чувствует себя хорошо, — говорит Леа, и от этого Эвен краснеет. У него сжимается сердце. Мысли бегут.

Рядом со мной ему хорошо. Рядом со мной ему хорошо. Рядом со мной ему хорошо.

— Он тебе это сказал? — спрашивает Эвен смущённо.