— Я рад, что это был ты, — тихо бормочет Исак.
— Хм?
— Я рад, что мой первый раз был с тобой. Не думаю, что кто-то ещё был бы со мной таким, как ты. Так что я рад, что это был ты.
Становится тихо. У Эвена перехватывает дыхание. Случайная группа пьяных подростков проходит по улице, прежде чем раствориться в ночи с её отдалёнными звуками машин, и волн, и живой природы.
Тихо.
Тяжело.
Эвен не знает, смеяться ему или плакать.
Это конец. Исак переезжает в другой город, и Эвен, вероятно, больше никогда его не увидит, если только не потащится навестить его с Эскилем или Юнасом, или ещё с кем-то близким Исаку. Он хочет знать, будет ли Исак писать ему сообщения, пришлёт ли открытку на Рождество, активирует ли снова своего Гераклита в инстаграме, будет ли обновлять свой плейлист в Spotify. Ему хочется знать, будет ли он получать от него какие-то известия, или он просто погрузится в мир науки и утонет в ней.
Эвен хочет знать, стоит ли ему сейчас задавать эти вопросы, стоит ли спросить «что теперь будет с нами?», «существуем ли «мы», «мы потрахались, что теперь?». Стоит ли спросить, чего ждать, и стоит ли вообще чего-то ждать, или теперь в их радиоэфире наступит вечная тишина.
Он хочет знать, конец ли это их «научного партнёрства», не проходит ли сейчас выпускной вечер по этому поводу, подтвердились ли его теории.
Эвен хочет знать, изменил ли он Исака так же сильно, как Исак изменил его. Он хочет знать, чувствует ли себя Исак таким же наполненным, как он сейчас, чувствует ли он себя таким же опустошённым.
Эвен давится дымом чёртовой сигареты и бросает её в банку для окурков, наблюдая, как огонёк меркнет в ночи — метафора того, что он чувствует сейчас, словно огонь затухает, словно кусочек его души теряет единственный источник света.
Эвен смотрит на умиротворённый и спокойный профиль Исака со слезами в своих чёртовых глазах и хочет кричать о своих чувствах, но ему не позволено. Ему не позволено, потому что Исак не говорит на его языке. Потому что, как и японцы в эпоху Мэйдзи, Исак не знает, что делать с буквальным проявлением чувств. Потому что Исак смотрит на луну, и его глаза не наполняются слезами, как у Эвена, стоящего теперь позади него. Потому что Исак смотрит на луну и не говорит «луна прекрасна». Он не говорит, потому что он этого не чувствует, потому что он никогда этого не чувствовал.
— Луна прекрасна, — произносит Эвен, и его хриплый голос срывается, а ком в горле мешает дышать. — Не правда ли?
И он жалок, но будь что будет. Он жалок, но его переполняют чувства, и он хочет, чтобы Исак знал. Он хочет, чтобы Исак знал, поэтому говорит ему о них на его языке. Потому что он больше не будет скрывать то, что чувствует, потому что он любит Исака, и Исак должен знать, потому что…
— Я люблю тебя, — тихо выдыхает Исак.
Вокруг так тихо, что Эвену приходится моргнуть, чтобы убедиться, что он не спит.
Что?
— Мне страшно, — ровно добавляет Исак, оборачиваясь к Эвену, но не отрывая глаз от пола. — Мне охуенно страшно, но я люблю тебя.
Это шутка? Это игра? Эксперимент? Исак говорит то, что Эвен хочет услышать, потому что он уезжает? Как прощальный дар, чтобы закончить их сумбурную историю? Исак его обманывает?
— Исак, что ты…
Исак притягивает его к себе и целует жарко, страстно, обжигающе. Часть его растворяется в этом поцелуе. Часть его навсегда останется жить в этом поцелуе.
И когда они наконец отпускают друг друга, когда рот Исака отрывается от его губ, когда руки Исака наконец падают с его лица, его зелёные глаза сверкают слезами, вызванными чувством, отражение которого Эвен всегда хотел в них увидеть.
— Прощай, Эвен.
— Прощай, Исак.
========== Глава 17 - Философия любви - часть 1 ==========
От переводчика: Глава разделена на 4 части
Исак не сразу привыкает к этому.
Когда кто-то из лаборатории впервые пытается пожать ему руку, он едва не валится на пол в приступе паники. Когда в следующий раз девушка Гейра по-дружески треплет его по плечу, сердце Исака тревожно колотится в груди ещё несколько часов после этого.
Исак не может сразу привыкнуть к тому, что люди прикасаются к нему, как ко всем остальным.
И дело даже не в самом ощущении прикосновения. В конце концов к нему часто прикасались в Осло, особенно в последний вечер перед тем, как он сел на поезд, направляющийся в Тронхейм.
Когда он закрывает глаза, то практически ощущает следы этих прикосновений по всей коже. Крепкие, «медвежьи» объятия Эскиля, шепчущего ему на ухо всякую ерунду, пытаясь уговорить остаться — «кто теперь будет отпугивать от меня натуралов, Исабель?»; Юнас, неловко притягивающий его к себе одной рукой и настороженно обнимающий за талию; Эва, повисшая у него на шее, чей весёлый смех заставил его с болью вспоминать о старых временах, когда всё было проще и ему не приходилось из последних сил сдерживаться, чтобы не оттолкнуть её; Сана, приветствующая его в толпе ударом кулаком в кулак с многозначительной улыбкой на губах; Мутта и Элиас, кидающиеся на него при каждом удобном случае; Линн, на мгновение прижавшаяся головой к его плечу, прежде чем снова исчезнуть в своей комнате; все остальные, так или иначе прикасающиеся к нему, словно говоря: «эй, мы больше не боимся, что ты нас обожжёшь, ты теперь для нас совершенно обычный».
Он до сих пор чувствует это, когда закрывает глаза. Безопасность, чувство принадлежности, причастности, потому что теперь он больше не посторонний, не чужой им.
К Исаку часто прикасались до его отъезда из Осло. Но ему понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к этому. Довериться незнакомым людям и позволить им касаться себя по-прежнему кажется ему чем-то странным и противоестественным. Это по-прежнему заставляет его дёргаться и бояться, что всё, что, как ему кажется, он знает о своём заболевании, ошибочно. Потому что, что если симптомы вернутся? Что если кто-то нарушит хрупкое равновесие, которого ему удалось достичь, и Исак снова начнёт всех обжигать?
Однажды он прочитал, что излечившиеся от рака люди никогда до конца не верят, что «победили» свою болезнь, и что эйфория от победы над ним чаще всего быстро проходит. Потому что несмотря на то, что теперь над ними не висит угроза неминуемой смерти, страх рецидива остаётся навсегда. Теперь Исак это понимает. И так же, как излечившиеся от рака иногда откладывают свои ежегодные осмотры, Исак намеренно избегает ситуаций, в которых к нему могли бы прикоснуться, или потрепать по спине, или ударить кулаком в кулак, или задеть плечом, или устроить допрос с пристрастием, почему он не хочет взять на руки ребёнка коллеги или погладить соседскую собаку.
Чаще всего он сидит дома: читает и перечитывает свои книги, смотрит документальные фильмы, слушает Led Zeppelin, пересматривает Narcos и пытается закончить план своей научной работы. Чаще всего он один, несмотря на то, что Гейр регулярно присылает ему на Facebook приглашения на всевозможные мероприятия, проходящие в студенческом городке. Исак не уверен, что Гейр сам их посещает, потому что обычно он с глупой улыбкой на лице бежит домой к Ирине, как только стрелки часов доходят до шести часов.
Исаку знакомо это глупое выражение лица. Окситоцин. Серотонин. Допамин. Гейр сейчас находится под властью химических веществ, господствующих в организме в начале каждых «любовных отношений». И у Исака нет сил закатывать глаза каждый раз, когда Гейр, теперь ставший его коллегой, упоминает свою девушку, потому что вообще-то она нравится Исаку. Ирина. Она милая и умная, с копной рыжих волос и веснушками на щеках. Она эмоционально развита и восприимчива, и больше не пытается прикасаться к Исаку, заметив, как он вздрагивает от этого. Но в первую очередь Исак наслаждается тем, как она заставляет высокого и мрачного Гейра смущаться и краснеть, хотя едва достаёт ему до плеча. Во многом она напоминает ему Леа.
Леа.
На душе снова становится тяжело.
