Чаще всего он один в своей двухкомнатной квартире, которая стоит слишком дорого — хотя ему всё равно больше не на что тратить деньги.

Он один и старается не думать об этом — о том, что иногда жалеет, что не остался. Потому что всё идёт не так, как он предполагал. Потому что в его тщательно продуманном плане, составленном до отъезда из Осло, он вёл себя иначе. Он не прятался в своей квартире и не избегал смотреть в глаза всем, кто встречался ему на пути. По его плану он должен был переродиться, избавиться от иррациональной тревоги и непреодолимого страха причинить вред окружающим, и начать жить как нормальный человек, как парень, который пожимает протянутые ему руки, как парень, который не впадает в панику каждый раз, когда кто-то всего лишь пытается потрепать его по плечу или случайно задевает в автобусе.

Тишина и изоляция обжигают. Но больше всего ранит понимание того, что он до сих пор сломлен. Что он по-прежнему хрупок и уязвим. Что, хотя симптомы исчезли, хотя он сбросил с себя старую кожу, он остался таким же сокрушённым, как и раньше.

Это истощает — так сильно бояться того, чего жаждешь больше всего на свете.

Так что чаще всего он один.

.

По ночам ему снится Эвен.

Это всегда один и тот же сон. Эвен входит в него, так глубоко, что Исак не может постичь, каким же пустым чувствовал себя раньше, если это даёт ощущение наполненности. Это всегда один и тот же сон. Глаза Эвена голубые и влажные, его ладони лежат на щеках Исака, обхватывают лицо так, словно он этого достоин, а с губ, будто крик, срываются слова, в которых нет никакого смысла. Исак никогда не понимает, что он говорит, как будто слова произносятся на пока незнакомом ему языке, но он знает, что они означают. Конечно, он знает.

Я тоже. Я тоже. Исак часто произносит это во сне. Что бы Эвен ни говорил, Исак покорно отвечает. Да, я тоже. Эвен, я тоже. Эвен. Эвен. Эвен.

Это всегда один и тот же сон, один и тот же ритм, те же всхлипы, и стоны, и крики, и обжигающие поцелуи. Эвен нависает над Исаком в тот момент, когда их тела сливаются воедино, когда они цепляются, сжимают друг друга, двигаясь в рваном ритме и шепча всякую ерунду в лунном свете. Это всегда один и тот же сон.

Пробуждение никогда не бывает простым. На щеках и простынях по очереди остаются мокрые пятна. Иногда и там, и там. Каждый раз он просыпается с комом в горле, и разочарование всегда тяжким грузом ложится на сердце.

Исак знает, что в действительности сны не являются тем, чем их считают, что на самом деле это его подсознание, связывающее воедино его мысли и воспоминания, заставляет его чувствовать себя так каждое утро. И тем не менее ему каждый раз нужно несколько минут, чтобы успокоить собственное сердце.

Чаще всего он один.

.

Юнас навещает его на третьей неделе сентября, в тот момент, когда листва на деревьях становится жёлтой, и красной, и оранжевой. Поначалу оба чувствуют неловкость, и Исаку мгновенно хочется снова остаться одному. Их разговоры в основном пусты и формальны, как будто Юнас боится переступить невидимую черту, которую Исак, кажется, не рисовал. Они говорят о погоде, об общественном транспорте, о только что вышедших фильмах и об обязанностях Исака в лаборатории.

Юнас ни разу не спрашивает, не одиноко ли ему, подружился ли он с кем-нибудь, или почему стены в его квартире пусты. Он никак не комментирует тот факт, что диван в гостиной неудобный и что, кажется, никто никогда не приходил к Исаку в гости. Он не спрашивает, почему у Исака только одна тарелка, один нож, одна ложка, одна вилка и один стакан. Он меняет тему, когда Исак ужасно смущается из-за подобного положения дел. Вместо этого Юнас с радостью соглашается на замороженную пиццу, нашедшуюся в холодильнике, которую они едят из одной тарелки и запивают пивом.

Когда на третий день наступает время отъезда Юнаса, Исака переполняет ужас от мыслей о надвигающемся неизбежном одиночестве.

— Я по тебе скучаю. Ты же знаешь, да? — говорит Юнас, уткнувшись в воротник его куртки на вокзале. И Исаку приходится сжать руки в кулаки, чтобы не дать себе раствориться в объятиях друга, приходится впиться зубами в нижнюю губу, чтобы сдержать странный звук и отчаянную мольбу. Мне так одиноко. Я тоже по тебе скучаю. Останься ещё немного. Не уезжай. Я куплю ещё тарелок, обещаю.

Исак ничего не говорит. Всё это время его взгляд остаётся непроницаемым и холодным.

Юнас заставляет его пообещать, что Исак будет звонить, и он кивает, прекрасно зная, что не сделает этого. Он просто хочет, чтобы их прощание скорее закончилось и чтобы ком в горле как-нибудь растворился. Юнас отдаёт ему неловко завёрнутую в бумагу коробку, и Исак никак не реагирует, не понимая сразу, что это подарок. Несмотря на недоумение он бормочет «спасибо», а потом смотрит, как поезд исчезает вдали.

Он прижимает загадочный подарок к груди всю дорогу до дома, чувствуя себя опустошённым и сломленным.

Он лишь вечером вспоминает о коробке и открывает её. И не может не улыбнуться, когда понимает, что это набор столовых приборов. Теперь у него четыре вилки, четыре ложки и четыре ножа.

Грёбаный Юнас. Исак усмехается, и его тихий смех безответным эхом разносится по маленькой кухне.

Чаще всего он один.

.

— А потом Элиас сказал ему отъебаться. Ты представляешь?! — верещит Эскиль, чьё лицо занимает большую часть экрана. — Точно тебе говорю, он вот-вот переметнётся на более весёлую сторону, уж поверь мне. Между прочим, он установил себе Grindr, Исак! Grindr! Ты представляешь?! Потому что он думал, что это приложение, где можно найти новых друзей. Ну серьёзно, представляешь!

— Но ведь ты сам ему это сказал, — изумлённо тянет Исак. — Я был там в тот вечер, когда ты ему сказал, что Grindr — это приложение для поиска друзей. Он тогда был в сопли пьяный. Но это ты его навёл на эту мысль.

— Ну и что, разве я соврал? Я действительно считаю большой член Андерса моим другом. Просто по счастливому стечению обстоятельств мне также нравится, когда его член…

— Эскиль! — стонет Исак, быстро садясь и закрывая лицо руками.

— Гейская лексика по-прежнему тебя пугает, малыш Иисус? — смеётся Эскиль.

— Не называй меня так.

— Я шучу! И всё-таки тебе придётся признать, что Элиас немножко такой, как я. Либо так, либо он вообще слепой.

— Я бы остановилась на втором варианте, — раздаётся голос Линн, положившей голову на плечо Эскиля.

— Да ну тебя! Всё, больше тебе никаких обнимашек! — жалобно ноет Эскиль, отпихивая Линн от себя. — Слезь с меня!

Линн тихо улыбается, обнимая Эскиля, и Исак обнаруживает, что тоже улыбается, глядя на экран ноутбука.

Он скучает по ним.

Он думает, что, возможно, стоит сказать об этом сейчас.

— Мы по тебе скучаем, Исабель. Здесь всё не так без тебя, — говорит Эскиль, и Исак чувствует, что смелость покинула его.

— Это правда. Эскиль теперь каждый вечер приводит парней в коллективет.

— Ну мне же нужно чем-то заполнить пустоту в сердце! Я потерял своего ребёнка! Побольше сочувствия, Линн!

Исак закатывает глаза, но чувствует тепло и радость от мысли, что о нём говорят с такой любовью, пусть и ради комического эффекта. Он на мгновение вспоминает о матери, ему становится интересно, думает ли она когда-нибудь о том, что потеряла своего ребёнка.

— Ну то есть я не скучаю по тому, каким он был вонючим, но всё же.

— Эскиль, я вообще-то здесь. — Исак вздыхает и чувствует, как сердце переполняется нежностью, когда и Эскиль, и Линн начинают хохотать.

Если забыть о тревоге, которую он испытывает каждый раз, когда нужно ответить на звонок по Скайпу, такое общение ему приятно. Ему стоит звонить им почаще.

Они болтают ещё немного, пока Линн не встаёт, чтобы открыть дверь, обрекая Исака на очередное «Элиас — латентный гей ну или по крайней мере би» от Эскиля.

Исак слушает тираду Эскиля о том, что люди часто хотят быть похожими на тех, кто им особенно интересен, как вдруг слышит его голос.