— Нет. Почему все полагают, что Исак заставляет меня что-то делать?

— Не знаю, просто японские романы эпохи Мэйдзи немного нетипичны для тебя.

— Я единственный, кто ничего не знает об эпохе Мэйдзи? — спрашивает Эвен, пока Мутта заливается смехом.

— Нет. Мне просто это нравится.

— С каких пор?

— Думаю, с прошлого года? Я заинтересовался японской культурой и литературой после того, как как-то провёл всю ночь за просмотром видео по самосовершенствованию на YouTube.

Эвен садится на кровать и смотрит на Мутту. Он понимает, что прошлый год был как в тумане. Он не может вспомнить, когда в последний раз говорил с Муттой о Мутте.

— Я понятия не имел, — признаётся Эвен.

— Я поеду в Японию в следующем году. Копил деньги на поездку.

— Это потрясающе! Вау!

— Да, я жду не дождусь. — Мутта искренне улыбается. — Думаю, мы нечасто общались в последнее время, но да… Это делает меня счастливым. Я могу тебе порекомендовать другие книги, если хочешь. Я уверен, что тебе понравится Осаму Дадзай.

Время, которое они должны были провести, соревнуясь в Fifa, превратилось в долгую ночь разговоров и навёрстывания упущенного с одним из его лучших друзей. Эвен понимает, что скучал по нему. Он по всем им скучал. Ему стоит провести время с каждым из них, чтобы снова узнать. Многое могло произойти за год. Эвен так сильно зациклился на собственных демонах, что забыл, что вокруг него есть люди, которые чувствуют так же остро, как и он.

Это приятно — снова узнавать их.

.

— Знаешь, ты всегда можешь поехать за ним в Тронхейм, — говорит Мутта, пока Эвен моет посуду на кухне.

— Это бред, — фыркает Эвен.

— Но там ведь есть киношкола, которая тебе нравится. Разве нет?

— У меня нет ни достижений, ни портфолио, и я даже документы туда не подавал. Ты забыл?

— Я просто говорю.

— Я не собираюсь перевернуть свою жизнь с ног на голову ради парня, который считает меня своим партнёром по науке.

Это заявление кажется несправедливым. Он однажды обещал Исаку, что поедет с ним куда угодно. Но будет ли Исаку вообще дело до того, если он нарушит обещание? Это вообще значило для него что-то? Наверное, нет.

— Ты знаешь, что прекрасно в японской литературе прошлых веков? — Мутта прерывает течение его мыслей.

— Что?

— Она написана будто на другом языке, даже когда переведена на английский или норвежский.

— Что ты имеешь в виду?

— Нацумэ Сосэки очень известен благодаря одному мифу, происхождение которого невозможно проследить, но европейцы теперь используют его для романтизации японского языка, — говорит Мутта.

— Что это вообще значит?

— Когда он был учителем английского, один из его учеников как-то дословно перевёл английское выражение «Я люблю тебя» на японский. Нацумэ Сосэки увидел это и сделал странное исправление в переводе. Вместо «я люблю тебя» он предложил «луна прекрасна», описывая то, что ты сказал бы своему любимому человеку, сидя на скамейке или глядя на полную луну, чувствуя любовь, но при этом не произнося те самые слова. И когда его спросили почему, он сказал, что японцы никогда не употребляют эти слова — «я люблю тебя». Что это не в их культуре, что им это неловко, и что дословный перевод никогда не будет использоваться в обычной жизни.

Эвен краснеет. Он не уверен почему. Просто краснеет.

Видимо, я не очень-то похож на японцев.

— По-моему, это лажа какая-то, — говорит Эвен.

— Возможно. Как я и говорил, нет никаких доказательств, что он действительно это сказал, а байка эта появилась в 70-е. А вообще я думаю, что так же и у нас в Норвегии. Мы обычно не говорим «я люблю тебя», если только это не по-настоящему сильное чувство. То же и во многих других культурах.

Эвен снова начинает мыть посуду, чувствуя неловкость. Он думает, был ли Мутта свидетелем того, как он ошеломлял Исака своими признаниями в любви во время или до Прайда.

— Почему ты мне это говоришь?

— Не знаю, — Мутта пожимает плечами. — Кажется, ты заинтересовался Нацумэ Сосэки. А это очень популярная легенда, известная любому, кто читал его книги и интересовался им.

— Хм, ладно.

— Просто говорю.

Ис <3<3<3<3<3<3<3

Не хочешь пойти поплавать?

На улице тепло

Мы давно не плавали

В бассейн?

На пляж?

На какой?

Я за тобой заеду

Эвен знал, что голод, который он испытывал к Исаку, был практически неутолимым. Он знал, что горит от необходимости дотронуться до него, но не понимал, как сделать это, пока он «пытается учить язык Исака», и не выйти за рамки. Он знал, что его пальцы зудят, а сердце замирает всего лишь от мыслей о нём. Эвен всё это знал.

И всё равно каким-то образом выбрал плаванье в качестве платонического занятия. Плаванье! Мокрые обнажённые тела, выставленные на обозрение.

Исак удивляет его тем, что снимает с себя футболку без малейших колебаний. Он просто снимает её, не обращая внимания на шрам на своей груди. И Эвену интересно, сколько времени ему понадобилось для того, чтобы быть в состоянии это делать сейчас. Он пытается представить, что произошло в те недели, когда он был недоступен, и Исаку пришлось делать это самому, делать это для себя.

— Ты такой горячий, — говорит Эвен, потому что это правда.

— Заткнись.

— Так бы и съел тебя.

Исак бежит за Эвеном к краю холма, а потом они вместе прыгают в воду, чувствуя, как смех рвётся из груди. Эвен не может сказать, кто кого толкнул или потянул за собой. Это неважно. Они в воде, вместе.

Вокруг них есть и другие люди: несколько выпивших старшеклассников, цепляющихся за иллюзию вечного лета, несколько людей постарше, но таких же выпивших, таких же очарованных, таких же благодушных.

И есть они. Исак и Эвен. Эвен и Исак. Без эмоций, или осложнений, или странностей.

Эвен притягивает Исака к своей груди, обняв за талию под водой, и чувствует, как Исак вздрагивает, как его тело инстинктивно напрягается от прикосновения.

— Это всего лишь я, — успокаивает его Эвен, поднимая руку, чтобы убрать со лба Исака намокшие волосы. — Просто я. Твой партнёр по науке.

Эвен теперь понимает. Он понимает это, когда Исак расслабляется в его руках и с шумом выдыхает воздух, который, как оказалось, держал в себе. Он теперь понимает это — важность языка, важность выбора слов, которые помогут другому человеку чувствовать защищённость и заботу.

— Это просто мы. Просто я. Да? — повторяет он.

— Просто ты, — эхом откликается Исак, осторожно поднимая руку и касаясь лица Эвена.

— Просто я. Эвен.

— Мой Эвен.

Сердце Эвена пропускает удар. Так и есть. Он такой милый. Такой хрупкий. Такой неуверенный, но такой милый.

— Твой Эвен, — подтверждает Эвен, накрывая ладонью руку Исака. Твой. Твой Эвен. — Просто я. Просто мы.

Исак притягивает Эвена ближе и целует его в губы, ошарашивая его, опустошая его разум, оставляя лишь огонь, горящий в груди.

Эвен целует его в ответ, так же страстно, так же нежно, следуя за ритмом Исака, делая лишь то, на что Исак готов в данный момент. Он подаётся вперёд, когда Исак тянет его на себя, и тянет Исака к себе, когда тот подаётся вперёд. Он мнёт его кожу, когда Исак стонет ему в рот, и позволяет Исаку делать то же самое с собой. Эвен следует за Исаком. Эвен отдаёт, и берёт лишь тогда, когда Исак к этому готов.

— Мы целуемся, — выдыхает Исак, когда они наконец берут короткую паузу, чтобы отдышаться, прижимаясь друг к другу лбами и закрыв глаза.

— Обмениваемся биологическими жидкостями посредством labia oris. Да, — отвечает Эвен, по-прежнему парящий над землёй от блаженства.

— Нет, не так. — Исак качает головой. — Мы целуемся. Мы страстно целуемся. Мы целуемся на пляже, как возбуждённые подростки.

Эвен отстраняется от него и смеётся, не потому, что думает, что Исак ведёт себя нелепо, а потому, что считает его очаровательным. Он очарователен. Но когда он внимательно смотрит в его глаза, Эвен понимает, что Исак совершенно серьёзен, и подобное признание для него колоссально. Исак говорит на языке Эвена.