— Исак, — наконец раздаётся шёпот Эвена сзади, их мокрые тела на безопасном расстоянии друг от друга. И он невероятно добр, что попытался дать Исаку время, чтобы осознать произошедшее.

Его голос мягкий и осторожный, и так можно охарактеризовать все действия и слова Эвена после фестиваля, после палатки, и признаний, и последовавшей за этим бессмысленной привязанности.

Исак пока не может чётко формулировать мысли, но он не уверен, что ненавидит это — то, что к нему относятся с такой заботой, словно он хрупкий и может сломаться в любой момент.

Он научился бояться жалости и естественного дисбаланса в отношениях с людьми, когда у него впервые проявились симптомы заболевания. И он изо всех сил старался восстановить этот баланс, убедиться, что никто не смотрит на него свысока, просчитывая каждый ход в своих манипуляциях.

Исак всегда ненавидел, когда оказывался предметом подобной мягкости. Но он бы солгал, если бы сказал, что то, с какой заботой относился к нему Эвен, временами не заставляло Исака чувствовать собственную значимость.

— Исак, — повторяет Эвен, на этот раз более уверенно, и это возвращает Исака назад, напоминает ему о том, где он находится и что только что произошло, о причине, по которой он стоит, повернувшись спиной к Эвену, о причине, по которой у него перехватывает горло.

Его мозг пытается осмыслить все возможные варианты развития событий. Он пытается сконцентрироваться на чём-то одном, пытается отложить остальные мысли в сторону, зацепившись за что-то важное. Но он не может сконцентрироваться. Он не может дышать. Он даже видеть не может.

— Блядь. Ты дрожишь, — вздыхает позади него Эвен. Исак слышит его удаляющиеся шаги и концентрируется на этой мысли. Он пытается угадать, куда пойдёт Эвен, что он сделает, чтобы Исак перестал дрожать, да и вообще сделает ли что-то.

Исак пытается представить, станет ли Эвен думать о нём хуже, когда осознает, чему только что был свидетелем, перестанет ли он относиться к нему с такой заботой. Исак задумывается, заметил ли Эвен ожоги на шее Эрика, которые он оставил, пытаясь задушить и утопить его в приступе ярости. Исаку интересно, нравится ли Эвену эта его сторона — неукротимая, неудержимая и неутолимая ярость и страстная жажда мести, которая живёт в нём и заставляет кожу гореть.

Исак пытается угадать, не ушёл ли Эвен из бассейна, не придётся ли ему после всего идти домой одному. Он думает, не ждёт ли его Эрик с друзьями на улице, разнеслись ли уже сплетни и стало ли всем известно то, что Исак так упорно старался скрыть.

Он настолько погружается в собственные мысли, что не слышит шаги Эвена в раздевалке. Однако он чувствует его позади себя. Так близко. Как всегда.

Эвен накидывает ему на плечи большое полотенце, и Исак с трудом удерживается, чтобы не отпрыгнуть от него. Он по-прежнему дрожит, голова по-прежнему кружится, он по-прежнему ждёт, чтобы злость улеглась и оставила его тело. Но Исак боится, что вместо неё придут тревожные мысли и бессмысленные страдания.

Эрик всем расскажет. Все узнают. Все.

Руки Эвена всё ещё лежат на его плечах, и Исак не понимает почему, пока Эвен не притягивает его к груди, обнимая сзади, укутывая полотенцем его грудь, и его руки, и его живот.

Исак не может сдержать судорожный вздох, когда Эвен упирается подбородком в его плечо и сжимает руки.

— Я читал, что объятия помогают в стрессовых ситуациях, — шепчет Эвен ему на ухо, и его голос успокаивает водоворот мыслей Исака, заставляя лишь одну из них ярко сиять в темноте его разума: Эвен его не ненавидит. — А ещё я читал, что они помогают людям перестать дрожать, — продолжает Эвен, начиная медленно раскачивать их из стороны в сторону под только ему известную мелодию, играющую у него в голове.

Исак понимает, что не произнёс ни слова с того момента, как Эвен вытащил его из бассейна. Возможно, это и не нужно. Возможно, он может позволить своему телу говорить за него.

Он откидывается на грудь Эвена и принимает утешающие прикосновения. Исак поднимает руки и накрывает ими руки Эвена. Он одновременно благодарен, и обеспокоен, и напуган, и опустошён.

— Всё будет хорошо, — говорит ему Эвен. — Мы что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.

Исак впивается пальцами в голые мокрые руки Эвена и впитывает эти успокаивающие слова, позволяет своему телу купаться в химических веществах, которыми Эвен мастерски наполняет его мозг.

— Мне так жаль, — наконец бормочет Исак, когда вспоминает, что задел лицо Эвена, пытаясь его оттолкнуть. — Блядь, у меня совсем крышу снесло!

— Всё нормально, — отвечает Эвен, крепче обнимая его.

Тогда Исак вспоминает, что обжёг Эрика в воде, и пытается выскользнуть из рук Эвена.

— Эвен, я его обжёг, — объясняет Исак срывающимся голосом. — Мы были в воде, и я всё равно его обжёг.

— Я в порядке, — говорит Эвен, притягивая его обратно. — Я не обжёгся. Ты обжёг только его. Всё нормально.

Потом Эвен прикасается губами к коже Исака там, где шея переходит в плечо; мягкий, нежный поцелуй, наполняющий его покоем и возвращающий назад.

Они медленно раскачиваются в любящих объятьях, которые Исак изо всех сил будет пытаться забыть потом, как делал и делает со всем, что не может понять или объяснить с рациональной и научной точки зрения. Но сейчас он в стрессовой ситуации. И Эвен возвращает ему долг за то, что Исак утешал его на пляже, и за кебаб, и за всё остальное. И Исак примет это. Сейчас Исак готов принять всё что угодно.

— Знаешь, что я делаю, когда всё кажется дерьмом, и я не могу думать? — шепчет Эвен, касаясь губами кожи Исака, и его голос успокаивающий и мягкий.

— Что?

— Я концентрируюсь на том, чтобы пережить эту минуту, и говорю себе, что следующая будет лучше, — отвечает Эвен, продолжая покачивать их из стороны в сторону, продолжая обнимать его. — Я просто концентрируюсь на том, чтобы дышать. Если ты сможешь дышать в течение минуты и не думать больше ни о чём, то всё станет лучше. Гарантирую.

Это не так. Исак знает, что заявление Эвена не имеет под собой никакой научной базы, но оно — как луч надежды.

— Всего минуту? — бормочет он.

— Да, всего одну минуту. Это всё, что нужно.

Он дышит в течение минуты, а потом ещё одной, и ещё одной, пока тоска не начинает постепенно отпускать его.

И когда Эвен поворачивает Исака к себе, чтобы заглянуть ему в глаза, чтобы обхватить его лицо большими и нежными руками, чтобы, не морщась, посмотреть на голую грудь Исака, а потом осмотреть его с головы до ног, чтобы убедиться, что на нём нет повреждений, Исака охватывает отчаянное желание снова обнять его, снова оказаться в его объятьях.

— На тебе никаких повреждений. Это хорошо, — говорит Эвен после тщательного осмотра.

И Исак хотел бы сказать ему, что ему всё равно больно. Что, пусть этого и не видно, но его сердце охвачено огнём.

Но, возможно, ему не нужно этого говорить, потому что Эвен снова заглядывает ему в глаза, нежно гладя большим пальцем по скуле, и спрашивает:

— Ещё окситоцина?

Исак кивает, ожидая ещё одного крепкого объятия.

Его сердце парит, когда Эвен целует его в губы. С заботой. С любовью. Мозг Исака пытается понять, почему в его груди и голове сейчас взрываются фейерверки, ведь они целовались уже тринадцать раз. Тринадцать. Он считал каждый божий раз. Он считал. Это помогает ему сконцентрироваться, классифицировать. Что считается поцелуем? Каждый раз, когда их губы соприкасаются независимо от длительности интервала между поцелуями, или это каждый раз, когда они делают это снова, каждый раз, когда они «целуются» после долгого перерыва. Тринадцать раз, если считать отдельные события, сорок девять — если считать каждый раз, когда их губы расставались, чтобы встретиться снова, каждое прикосновение, каждое движение языка.

Почему его мозг объят пламенем? Почему он так возбуждён, хотя только что чуть не утопил в бассейне двух парней?

Где энтропия? Почему второй закон термодинамики не применяется к этому, к ним, к Исаку и Эвену? Почему Исаку не надоедают эти поцелуи? Почему они по-прежнему лишают его слов и воли, хотя они — всего лишь обмен физиологическими жидкостями?