— То есть я имел в виду, как в песне. Я слушал твои плейлисты, ну и там есть эта песня, «Только любовь может разбить твоё сердце», — откашлявшись, объясняет Эвен и поднимает правую руку, чтобы потереть шею сзади — нервная привычка, которую Исак уже замечал за ним раньше. — Я не хотел, чтобы это прозвучало странно. Извини.

— Нил Янг. 1970 год. Семидюймовый винил, — мгновенно отвечает Исак. Он не может допустить, чтобы напряжение и неловкость и дальше мешали им.

И он мог бы прокомментировать тот факт, что заметил, что Эвен слушает его плейлисты на Spotify — в основном потому, что он его единственный «друг» в приложении — но решает этого не делать. Он не уверен, что чувствует, зная, что Эвен слушает песни, которые обычно успокаивают беспорядочные мысли Исака. Таким образом Исак намеренно демонстрирует ему свою уязвимость.

— Хм, да. Эта песня. Клёвая песня. Мне нравится рифф, — добавляет Эвен, заставляя Исак задуматься, а знает ли он вообще, что такое рифф.

— Так что? По кебабу?

— Конечно.

.

— Поздравляю с окончанием школы, — говорит Исак, когда они забираются на высокие табуреты у большого окна. Они сидят рядом, практически соприкасаясь коленями. Исаку приходится положить руки на собственную ногу, чтобы удержаться от физического контакта. — Ну и каково это — чувствовать, что ты закончил?

— Ты говоришь прямо как моя мама. — Эвен улыбается, неаккуратно откусывая кебаб, отчего соус течёт по его подбородку.

Я хотел бы быть этим грёбаным соусом.

Исак отводит взгляд.

— Я не возражаю против такого сравнения, — он пожимает плечами.

— И что дальше? Ты спросишь меня о Рюссах и о том, как я себя чувствую из-за того, что не участвую в этом?

— Мне неинтересно знать, что ты чувствуешь из-за того, что не участвуешь в этой кровосмесительной оргии, спонсируемой государством.

— Что за хрень ты говоришь? — фыркает Эвен, хмуря брови, что говорит о его недоумении и изумлении.

— О кровосмешении. Ты знал, что в Норвегии очень велика вероятность вступить в связь с двоюродными и троюродными родственниками? Так вот вся эта рюссовская фигня только увеличивает подобную вероятность.

Эвен смеётся. Он откидывает голову назад, и закрывает глаза, и просто смеётся. Исак смотрит на него, позволяет себе насладиться этим видом. Немного. Совсем чуть-чуть.

— Ты себя вообще слышишь? Кровосмешение? Серьёзно?

— Ты понимаешь, о чём я!

.

— Ты счастлив? — спрашивает Исак, когда они заканчивают есть и продолжают сидеть, болтая ногами. Вопрос довольно неопределённый, но ему хочется его задать.

— Я был бы счастливее, если бы мы закончили вместе, — отвечает Эвен.

Вместе. Исак чувствует себя странно, будучи частью единения, о котором говорит Эвен. Единение с кем-то всегда было чуждым для него. Он всегда оставался в стороне, жил в тени. Это странно, и Исак не знает, как интерпретировать непонятное умиротворение, наполняющее его.

— Это неважно, и ты сам об этом прекрасно знаешь, — говорит Исак. — Я ходил в школу в этом году только потому, что отец совершенно достал меня этим.

— То есть ты не вернёшься на следующий год? — спрашивает Эвен, немного хмурясь и вытирая пальцами остатки соуса с лица.

Исак передаёт ему салфетку и старается не думать о том, как бы ему хотелось облизать пальцы Эвена.

— Я попытаюсь сразу поступить в университет, — отвечает Исак.

— А так можно, если ты не закончил школу?

— Доктор Карлсен пытается как-то это решить.

— Кто?! — Эвен резко поворачивается к нему, чуть не стукаясь ногой о колени Исака.

— Карлсен. Из лаборатории. Я тебе о ней рассказывал.

— Ты имеешь в виду женщину, которая мучила тебя до тех пор, пока ты не потерял сознание, и им пришлось отвезти тебя в грёбаную больницу?!

Исак притворяется, будто раздражён бессмысленным беспокойством Эвена. Но это не так. Совсем. Он любит, когда Эвен начинает волноваться даже из-за мелочей. От этого он чувствует, словно о нём заботятся.

— Нет, я имею в виду блестящую женщину, которая дала показания в мою пользу во время слушания об эмансипации. Женщину, которая руководит уникальной национальной лабораторией, где, по её мнению, я могу стать прекрасным дополнением в команде исследователей, — говорит Исак.

— Ты будешь её грёбаной подопытной крысой?!

— Нет. Боже. Успокойся, ладно? — Исак закатывает глаза и втыкает вилку в остатки кебаба. — Я буду работать в лаборатории. Я буду ходить на лекции как обычный студент, но параллельно буду работать в качестве ассистента. Как Гейр.

— Гейр? Тот парень, что мучил тебя своими иголками? Тот парень, который был там в тот день…

— Эвен, — перебивает его Исак, потому что он ведёт себя как ребёнок.

— Мне это не нравится.

— Тебе и не должно это нравиться.

Мы не вместе. Между нами нет никакого единения. Тебе не должно нравиться то, что я делаю со своей жизнью. Ты — не мои родители, ты — не моя семья. Мы ничто.

— И где это всё будет происходить? Тебе придётся переехать в Тронхейм? — спрашивает Эвен с горечью, будто слова Исака задели его.

— Если всё получится, то да. Но я ещё не знаю. Возможно, я подожду год или семестр.

— Ясно.

Эвен кажется расстроенным. И Исак уже какое-то время пробует кое-что новое — говорит о своих наблюдениях вслух.

— Ты кажешься расстроенным, — произносит он.

— Нет, — вздыхает Эвен, и смотрит вдаль через стекло перед ними. Исак рад, что он не смотрит ему в глаза. — Просто обдумываю.

— Что обдумываешь?

— Новую информацию. Не знаю, как я с этим справлюсь.

— Справишься с чем?

— С тем, — Эвен поворачивается и смотрит Исаку в глаза, его голос звучит на октаву ниже, — что я буду так далеко от тебя.

Эвен произносит эти слова с такой искренностью, что Исак совершенно обескуражен и обезоружен. У него снова перехватывает горло.

Тогда Эвен делает это. Широко-широко улыбается. И его прекрасная улыбка растягивается по всему лицу, от ушей к носу. Он улыбается и так искренне смеётся, и этот смех иногда сбивает Исака с толку.

— Ты в порядке, Ис? — смеётся Эвен.

Ис. Исак не знает, в какой момент они стали использовать эти уменьшительные прозвища по отношению друг к другу, но такова теперь их реальность. Он — Ис, а Эвен — Эв. Это должно бы его беспокоить, но Исак прячет эту мысль подальше, как и всё остальное, чему не может найти рационального объяснения.

— Ох, отвали, — тихо бормочет Исак, переводя взгляд за окно перед ними и стараясь не улыбаться.

— Это улыбка? — снова смеётся Эвен.

— Заткнись.

— О да, определённо похоже на улыбку.

Исак закатывает глаза, потом тянет козырёк снепбека вниз, чтобы скрыть это.

— Кто будет смешить тебя в Тронхейме, а?

— Я не сказал, что еду туда! — фыркает Исак.

— Так это правда? Я тебя смешу? Заставляю тебя улыбаться? — губы Эвена расплываются в ещё одну ослепительную улыбку. Исаку больно говорить с ним, когда он такой, когда от него исходит очарование, и солнечный свет, и теплота. Исак не может вынести его, когда Эвен такой. — Ты признаёшь мою способность заставлять тебя улыбаться?

И задевать, и смеяться, и хотеть, и нуждаться, и кричать.

— Не признаю я никакого дерьма, — вместо этого отвечает Исак.

— Обожаю, когда ты забываешь о своих претенциозных словечках и начинаешь материться, как обычный мудак. Люблю, когда ты позволяешь себе продемонстрировать уязвимость.

— Уязвимость? Ты хотел сказать раздражение? Ты вообще представляешь, насколько ты невыносим? — Исак закатывает глаза, пытаясь унять жар, который он чувствует на щеках.

— А что случилось с нежеланием разбивать мне сердце в день окончания школы? — дуется Эвен, и в уголках его глаз снова собираются морщинки, которые нравится целовать Исаку, когда Эвен этого не замечает.

— А что случилось с утверждением, что только любовь может разбить твоё сердце?

Исак прикусывает язык, стоит ему произнести эти слова, и теперь у него горит грудь. Но это успокаивающий огонь, утешающий огонь. Эвен перестаёт смеяться, но улыбка остаётся на его лице, словно он собирается сделать что-то возмутительное. Так и происходит.