Эвен думает о стыде Исака. Потом думает о собственном стыде.

Возможно, он не проявляется так, как у Исака. Возможно, он не обжигает людей, и не отталкивает их, и не теряет чувство осязания. Но он тоже существует. Его стыд. Он тоже живёт в его костях. Он тоже врос в его кожу. Он тоже обжигает Эвена. Стыд.

Эвен стыдится своего психического расстройства. Это правда. Мысль об этом разбивает его сердце, но так и есть. Причина, по которой он не открывался Элиасу и парням, — это стыд. Причина, по которой они не знают, как вести себя с ним, как «присматривать» за ним, — это его стыд. Стыд и молчание. Потому что он никогда не обсуждал это с ними. Потому что он вернулся после того, как всё полетело к чёрту, и так и не рассказал им, что чувствовал тогда и что чувствует сейчас. Он позволил им строить собственные теории, придумывать собственные ранящие и обидные объяснения, потому что у них не было другого выхода.

Всё дело в стыде — самом ужасном и деструктивном чувстве. В чувстве, заставляющем человека защищаться и прятать его глубоко внутри, либо становясь излишне пассивным, разыгрывая безразличие ко всему, либо становясь агрессивным и гордым, и изо всех сил стараясь показать, что ему не стыдно. При этом он всё равно скрывает его. Хранит внутри. Стыд.

Эвену стыдно, поэтому он старательно игнорирует очевидные проблемы.

Он проводит так много времени, анализируя и оценивая стыд Исака, но это из-за того, что он бежит от своего собственного.

Эвену нужно перестать убегать. Ему нужно перестать скрываться и гореть изнутри. Ему нужно перестать прятаться и постоять за себя. Ему нужно сорваться на Элиаса, и Мутту, и Микаэля, и остальных парней, и сказать им, что они не должны относиться к нему, как к сломанной вещи, что его психическое заболевание не определяет его. Что, возможно, оно является его частью, но не поглощает его целиком. Что, возможно, ему приходится тяжелее, чем другим, но это не делает его менее нормальным. Что его психическое расстройство — это не слезливая история. Они не в праве спекулировать, и размышлять, и объяснять, и интерпретировать. Это его история и только его.

Эвен поговорит с ними, когда вернётся в Осло.

И он бы продолжил свои размышления, если бы не увидел, что Исак расстёгивает молнию на палатке.

— Что ты делаешь? — спрашивает он.

Исак выходит из палатки, и Эвен смотрит, как он стоит, раскинув руки и подняв голову к небу. Исак мокнет под дождём.

— Мне нужно оставаться мокрым, если мы планируем выработать ещё больше допамина и окситоцина, — говорит он, и Эвен полагает, что получил ответ по крайней мере на один вопрос.

Исак возвращается внутрь и садится.

— Мы запачкаем машину Юлие по дороге домой, если не найдём душ, — говорит он. — Ну или хотя бы озеро.

— Да, наверное, — отвечает Эвен, продолжая лежать на спине на спальном мешке.

Исак в насквозь промокших футболке и трусах ложится рядом, устроив голову у Эвена на груди.

— Сколько времени? — спрашивает Эвен. — У тебя пластиковые часы.

— 21:19.

— О, практически минута твоего рождения, — говорит Эвен.

— Минута рождения, — хихикает Исак. — Такое бывает?

— Почему бы и нет. Если ты хочешь.

Они проводят следующие две минуты в тишине. Исак лежит на груди Эвена, а Эвен зарывается пальцами в волосы Исака, пока на часах не загорается 21:21.

— Время — это придуманная обществом концепция, изобретение человека, идеальное вступление в теорию относительности. Но, вероятно, это лучшая минута моей жизни, — бормочет Исак. Его голос практически не слышен, словно шёпот.

Эвен наклоняет голову и снова целует его в губы. Сейчас неважно, кто они друг для друга. Эвен не испортит лучшую минуту в жизни Исака.

— Какое у тебя было третье желание? — спрашивает он, когда на часах уже 21:22.

Исак продолжает лежать на груди Эвена какое-то время, словно он думает, словно взвешивает все за и против возможного признания.

Потом он садится и опускает глаза на свои руки, будто пытается убедить себя в чём-то.

Эвен тоже садится, внезапно начиная беспокоиться, что всё же испортил этот момент, как и всегда.

— Ис?

— Моё третье желание было… — говорит Исак, заводя руки за спину и медленно снимая футболку, и его голос звучит испуганно и неуверенно. Звучит так, словно он убеждён, что отпугнёт Эвена навсегда, что Эвен сейчас выбежит из палатки и больше никогда не удостоит его взглядом.

И Эвен может лишь смотреть, одновременно поражённо, испуганно и нервно. Он не осознаёт, что Исак обнажает перед ним грудь, пока тот не снимает футболку.

— … чтобы ты увидел меня.

Исак наконец позволяет Эвену увидеть себя.

Себя.

Эвен наконец видит его и его глубоко укоренившийся стыд. Эвен наконец видит Исака во всей его душераздирающей и завораживающей красоте.

И его сердце истекает кровью.

— Его звали Хельге. Мне было тринадцать, когда моя мать нас застукала.

========== Глава 14 - Философия чувств - часть 1 ==========

От переводчика: Глава разделена на 3 части

— Что ты здесь делаешь?

Это простой вопрос. Вопрос, на который Исак должен быть в состоянии ответить, не чувствуя, как перехватывает горло. Но он не может и смотрит сейчас на Эвена так, будто проглотил язык.

Да. Что я здесь делаю?

— То есть приятно тебя видеть. Я рад, что ты здесь, — быстро добавляет Эвен, и его тело начинает двигаться само по себе, словно не задумываясь о последствиях. И два широких шага спустя Эвен оказывается совсем рядом с Исаком, Эвен со своими длинными конечностями, залитыми солнцем голубыми глазами, мягкими волосами и запретной кожей.

Исак жалеет, что не может прикоснуться к нему. Ему отчаянно этого хочется, неконтролируемое желание пульсирует в кончиках пальцев. И он практически готов сдаться. Но складка между его бровями заставляет Исака опустить глаза, потому что на лице Эвена застыло выражение, от которого у Исака уже давно по коже бегут мурашки, единственное выражение, которое он никогда не хотел видеть на лице Эвена — жалость.

Эвен сочувствует ему. Эвен считает его жалким. И это началось после того, как Исак открыл ему свою душу два дня назад в палатке под дождём.

Почему-то кажется, что прошло уже много недель.

— Сегодня твой последний день в школе, — наконец говорит Исак. Слова даются ему с трудом, но он справляется. Он репетировал этот разговор в коллективете перед уходом.

— Ты запомнил. — Эвен улыбается, и морщинки собираются в уголках его глаз, которые так любит целовать Исак, и он чувствует, как сердце начинает учащённо биться под ожогом.

— Я обещал тебе кебаб.

Исак пожимает плечами и старается скрыть тот факт, что его лицо пылает. Он пытается не думать о том, в каких обстоятельствах дал это обещание. Пытается не думать о переплетённых голых ногах на грязном спальнике во влажной палатке, в которой воняло потом и сексом, о сильной руке, которая играла с прядями его волос, пока он не заснул, о синяках, оставшихся от пальцев Эвена у него на боках, пока они целовались и проглатывали стоны друг друга, об ощущении его языка на губах. Больше всего Исак любит вкус Эвена, и это стыдно. Его мысли постыдны, и ему бы хотелось, чтобы они исчезли.

Исак пытается не думать об этом.

— Я не думал, что ты говорил серьёзно, — отвечает Эвен, по-прежнему улыбаясь, но в его голосе тоже слышится нервозность. Он звучит так, словно тоже пытается об этом не думать.

— Я был уверен, что ты снова меня продинамишь.

И эта белая футболка с длинными рукавами так ему идёт. Будто сделана для него.

Специально для него. Исак не может представить её на ком-то ещё.

— Я не хотел разбить тебе сердце в тот единственный раз, когда ты выпускаешься из Бакки, — парирует Исак. Он решает свести всё к шутке, даже улыбается. — Такое не каждый день происходит.

— Я думал, только любовь может разбить сердце.

Молчание повисает всего на несколько секунд, но кажется, что время специально решило растянуться между ними сейчас, чтобы заставить Исака страдать. Всё это ужасно неловко, но он верит, что Эвен исправит свою ошибку, судя по тому, как он меняется в лице.