Эвен прижимает его спиной к стене и поднимает обе руки, переплетя их пальцы, и держит их над головой Исака, пока они целуются и тяжело дышат в губы друг другу. Это неприлично, то, что они делают посреди улицы. Но ему плевать. Холодный воздух теперь стал горячим, и щёки Исака раскраснелись, и он задыхается. Идеально.

— Я люблю тебя, — выдыхает Эвен, и эти слова звучат так надрывно и искренне, что они сокрушают их обоих. — Так сильно, малыш. Ты не представляешь, как много значишь для меня.

Как много для меня значит, что, даже узнав, как я слаб, и разбит, и отвратителен, ты всё равно хотел меня.

— Я бы сказал тебе это тогда, если бы ты мне позволил, — выпаливает Исак, и он по-прежнему тяжело дышит.

— Ты такой заучка.

— Боже, я знаю, — жалуется Исак.

Эвен снова жадно целует его. Он хочет отвести его домой и заставить выкрикивать своё имя, но тут же вспоминает об ужине у родителей. Блядь.

— А мы не можем пропустить поход к моим родителям в 18-30?

— Нет, не можем, — улыбается Исак.

— Но…

— Ты спал девять часов. Ты справишься.

— Так вот почему ты заставил меня рано лечь.

.

Они надевают свои лучшие нарядные рубашки, и Эвен уверен, что его брюки безнадёжно испорчены, потому что Исак не перестаёт незаметно приставать к нему под столом, гладя ботинком по голени. Только Исак мог настоять на том, чтобы делать такое при родителях, но при этом отказаться снять обувь.

Ужин проходит довольно быстро. Мама плачет всего дважды, а отец дарит ему часы, которые получил от своего отца в двадцать один год. Эвен не плачет, но близок к этому.

— Спасибо, — бормочет он, и ком в горле выдаёт его чувства.

— Мы тебя любим, — снова и снова повторяют его родители.

— Я тоже вас люблю.

Он видит, как Исак рядом тайком смахивает слезу, и Эвену кажется невероятным, насколько любимым он чувствует себя в этот момент.

По пути домой Исак отдаёт ему большой конверт, который носил с собой весь день, и Эвен вопросительно поднимает бровь.

— Сюрприз номер девятнадцать, — сообщает Исак.

— Да?

— Открой.

Там рисунки, его собственные рисунки, и наброски, и этюды, разложенные по порядку, который рассказывает историю. Эвен знает и расположение, и порядок, и историю, потому что однажды поделился этим с Исаком. Они лежали в кровати и разговаривали о том, как бы Эвен развесил свои работы, если бы у него было достаточно денег для галереи. И Исак запомнил все детали.

— Что это?

— Это портфолио для конкурса в Школе искусств, куда ты хотел поступать, — отвечает Исак, заметно нервничая.

— Что?

— Я считаю, что ты должен отправить своё портфолио. Мы можем отправить его прямо сейчас. На конверте достаточно марок, и я заполнил все основные заявления, и разложил все работы, и сделал копии. Всё, что тебе нужно сделать, — просто бросить его в ящик.

Эвен молча смотрит на Исака. У него нет слов.

— Исак…

— Я знаю, что ты не особо в себя веришь. Так что я таким образом говорю тебе, что ты должен верить, и что твои работы имеют значение, и что я очень расстроюсь, если ты хотя бы не попробуешь. И, если бы это было кино, я бы отправил его сам, не советуясь с тобой, но это не кино. И я слишком уважаю тебя и твои желания, чтобы принимать решения за тебя.

Ты не прав. Ромео и Джульетта — не моя любимая история любви. Мы, ты и я. Мы — моя любимая история любви.

— Считай это подарком самому себе на день рождения, малыш.

Эвен отправляет конверт.

.

Они вваливаются в квартиру около девяти вечера и смеются, наткнувшись по пути на ту самую тётку с собакой. На мгновение Эвен задумывается об их гипотетической собаке. Где она? Исак вообще будет ему её дарить?

Эвен забывает обо всём, когда Исак проталкивает свой язык ему в рот. Это будоражит, кружит голову. Он чувствует, словно у него из-под ног выбили почву. Он не успевает за происходящим, пока в какое-то мгновение не успокаивается. К тому моменту, как они оказываются на кухне, оба переполнены желанием и страстью. Оба тяжело дышат, их рты приоткрыты, веки потяжелели.

Эвен решает, что Исак, должно быть, слышал его разговор с Магнусом о том, что новая причёска делает его похожим на «пассива в отношениях». Потому что, когда они добираются до кровати, Исак просит «трахнуть его глубоко и жёстко», заявить на него свои права, взять его, доставить ему удовольствие.

У Эвена кружится голова от такого выбора слов, от настойчивости этой просьбы. Исак снова выглядит на семнадцать, он снова сумасбродный и беззаботный. Он не похож на парня, что заботился о нём последние несколько месяцев. Парня, который в последнее время всё держал под контролем — как это происходит каждый раз, когда Эвен выбирается из депрессии. Парня, который взорвал его мир на прошлой неделе.

На прошлой неделе… Они не занимались сексом больше месяца. И Эвен хотел Исака, хотел почувствовать его, хотел быть там с ним. Так сильно, он хотел так сильно. Но он по-прежнему чувствовал себя ранимым, вывернутым наизнанку, тонким, как бумага. Он по-прежнему спал в толстовке под двумя одеялами. Он хотел, чтобы его обнимали. Он хотел, чтобы его обнимал Исак, но более интимно, чем просто объятья в одежде. Он хотел чувствовать его. Он хотел, чтобы Исак наполнил его собой. Эвен хотел, чтобы Исак заполнил пустоту внутри, в его сердце, в его голове, в его теле, в его душе. Он больше не хотел думать. Он больше не хотел тонуть.

— Сделай так, чтобы это прекратилось, — попросил он Исака в ту ночь. — Я больше не хочу думать.

И Исаку удалось. Эвен до сих пор помнит, как Исак прижимал ладонь к его спине между лопаток, тяжело дыша ему в шею и целуя её. Он до сих пор помнит, каково это было чувствовать, как он заполняет его, каково это было не думать, просто лежать на животе и не думать хоть какое-то время. Он до сих пор помнит, каково это было чувствовать его глубоко внутри себя, словно они — единое целое, словно они вышли за рамки физической реальности. Эвен помнит искры в глазах. Так и есть.

— Я обо всём забываю, когда мы так занимаемся любовью, — прошептал Эвен потом, когда они лежали лицом друг к другу, и Исак покрывал поцелуями его веки, гладя по щеке.

— Тогда забудь обо всём, малыш.

И теперь Эвен хочет дать Исаку то же самое. Потому что он знает, какими тяжёлыми были для него последние несколько месяцев. Знает, что Исак, наверное, тоже не хочет ни о чём думать. Что Исак тоже хочет забыть. Эвен хочет. Так сильно хочет. И несмотря на изначальную неловкость и неуклюжесть, он оказывается между ног Исака, выполняя его просьбу.

Они занимаются любовью.

Движения Эвена глубокие и медленные, и он с облегчением видит, что по-прежнему умеет это, что он по-прежнему может заставить Исака рассыпаться на части под его прикосновениями, откидывать голову назад и молить о продолжении. Он всё ещё умеет. Медленно, но так жарко.

— Я здесь, — выдыхает он в плечо Исака, и он не уверен, что имеет в виду. — Я здесь, я здесь, я здесь.

Он целует его, и поцелуй выходит мокрым, как и звуки скользящих друг по другу тел, скрип кровати, эхом отражающийся от стен. Эвен думает, что утром они получат очередную записку от соседки.

— Ты здесь, — стонет под ним Исак, крепко обхватывая ногами талию, и его слова полны чувств. — Ты здесь, ты здесь, ты здесь. Мой малыш.

Исак выглядит усталым. Он выглядит измождённым. Он выглядит переполненным. Он выглядит, словно наконец-то ни о чём не думает. Словно он потерялся в этом, в них. Он отпускает себя. И Эвен любит его. Любит так сильно, что, кажется, сердце разорвётся.

Они целуются, пока Исак снова не начинает стонать, и кажется, что он раздирает его пополам, но Эвен знает, что на самом деле возвращает его к жизни.

Той ночью они занимаются любовью, любовью, любовью.

И когда всё заканчивается, они обнимают друг друга и плачут, пока не засыпают.

.

Эвен просыпается незадолго до полуночи, и Исак больше не лежит в его объятьях. Он закутывается в одеяло и идёт его искать, и находит за кухонным столом, где тот пишет что-то, сосредоточенно нахмурив брови.