— Посмотри-ка кто пожаловал! Да это же сам Джималоун. Джим-одиночка.

Я вздрогнул и обернулся. В углу, прислонившись к стене, стоял невысокий человек в сером полувоенном пальто с шарфом, окутывающим его как змея.

— Уф, Артем, как же ты меня напугал! Как ты меня нашел?

— Ты предсказуем, Джимми, — сказал он, покручивая ус и ухмыляясь. — Почему ты всегда здесь прячешься? Часовня Святого Павла? Какие-то воспоминания, да? Что-то здесь случилось, да?

Приоткрыв дверь, он пропустил меня вперед. Его плавные движения и мягкая речь делали его похожим на утонченного итальянского интеллектуала.

— Почему ты меня преследуешь? Отстань от меня, наконец. Чего ты хочешь? — прошептал я.

— Ты с нами? Мне нужен твой ответ, — он прошептал в ответ, затем оглянулся и стал говорить в полный голос. Как всегда по утрам часовня была пуста. — Сегодня. Сегодня или никогда. Это наш последний шанс.

Его слова глухо отражались от стен. Он кивнул в сторону ближайшей скамейки и мы сели в пол-оборота друг к другу. Устроившись на жестком дереве и вытянув ноги вперед, он потер ладони — отопления не было. Стоял затхлый запах сырости и старого дерева.

— Артем, я обычный уставший человек. Не супер-существо как ты. Я никак не могу понять, чего тебе от меня нужно.

— Ну сколько можно объяснять? — он снова потер руки. Его глаза с нездоровым блеском блуждали по фрескам на потолке. — Хорошо, буду прям. Все равно времени не осталось… Всё просто. Спроектируй нам религию. Для нашего нового мира. Честную религию для нового мира науки.

— Новую религию? Зачем она тебе?

— Большие группы управляются насилием, лидерами, СМИ и религией. Первые три уже есть. Остается лишь религия. Но у нас почти не осталось времени. Совсем не осталось. Мы годами откладывали религию на потом. И вот, как видишь, дотянули до последнего. Так что дело срочное.

— А чем тебе существующие-то не нравятся? Зачем понадобилась новая?

Я встретил Артема несколько лет назад на симпозиуме по нейрохирургии. Он делал доклад по какому-то своему открытию в области коровьего бешенства перед практически пустой аудиторией. Я зачем-то зашел послушать, и с тех пор не мог от него избавиться.

— Существующие религии манипулятивные. Все они созданы для того, чтобы держать под контролем большие группы обычных людей. Но в новом мире, нашем мире науки, они не будут работать. Вот посмотри на чувство вины, например.

— Чувство вины? — переспросил я.

— Да. Почти все они создают его. Они хотят, чтобы люди чувствовали себя виноватыми. Христианство, например, винит в распятии Христа. Джим, посмотри на него. Просто посмотри на него. — он махнул в сторону стены, где возвышался крест. — Как если бы он говорит: «Это ты убил меня. Эй, ты, в сером шарфе, ты убил меня». Крест служит лишь одной задаче — винить. Создавать чувство вины — это одно из самых прибыльных занятий в этом мире. Если можешь создать в людях чувство вины, ты можешь ими управлять. Чувство вины повсюду — начиная с благотворительности и заканчивая политкорректностью. Это мощнейшее оружие, и конечно было бы странно, если бы религия его не использовала. Но проблема в том, что это уже не просто оружие. Это стало основанием, фундаментом религии. Без всех этих «господи помилуй» они уже не могут контролировать людей. Они полностью полагаются на него. И поэтому христианство более не будет работать.

— Почему же?

— Потому что заложить чувство вины в рациональный ум ученого намного сложнее, чем в обычного человека. Вот почему нам и нужна новая религия, которая не будет зависеть от чувства вины.

— Возьми тогда иудаизм. — предложил я. — Эти ребята никого не винят. И их религия работает как часы.

— Чувство осажденной крепости? Кругом враги? Мы избранные, а все остальные против нас? Тоже не будет работать. Новый мир ученых будет монолитен. Нам не нужно будет создавать врагов, чтобы объединиться. Будем только мы.

В морщинках вокруг его век я пытался разглядеть, не шутит ли он.

— Но чувство вины и осажденной крепости это все ерунда. Основная проблема это, конечно, Бог.

— В смысле?

— Это должна быть религия без Бога.

— Религия без Бога? — я уставился на него в растерянности, не зная, что сказать.

— Именно так! — воскликнул он.

«Так, так, так», — отозвалось эхо.

— Так не бывает.

— Джим, скажи мне, какое отношение религия, церковь имеет к Богу. Что такое церковь? Кто эти люди? Церковь имеет такое же отношение к Богу, как уличный спекулянт билетов к искусству. Возьми Папу Римского. Кто этот человек? Какой-то персонаж, носящий вычурные одежды и бормочущий всякую ересь. Кто все эти люди, Джим? Я тебе спрашиваю, кто? Эти орды священников, мулл, раввинов. Черт побери, что вообще такое церковь? Какое отношение она имеет к Богу?

— И?

— Джим, церковь — это социальный паразит. Общество — его носитель, переносчик. Помнишь, ты рассказал историю про фальшивую Нобелевскую премию по экономике? Церковь — это тоже самое. Просто кучка людей захватила бренд «Бог». Они монополизировали его, и теперь управляют обществом, используя нехитрые манипуляции.

— Было бы странно, если бы они этого не делали. Ты не можешь винить группу сообразительных людей, умеющих управлять другими, в том, что они умнее.

— А я их и не виню вовсе. Я их понимаю. Все что я говорю — их схема более не будет работать. Она работала для обычных людей, для плебса. Но управлять учеными с её помощью не получится. Поэтому нам нужна религия, которая не притворяется, что у неё есть какая-то «прямая линия» с Богом, что она с ним на ты.

— И какая альтернатива?

— Религия, которая вместо того, чтобы претендовать на близкое знакомство с Богом, будет заниматься его поиском. Религия, единственной целью которой является поиск Бога. И поэтому нам нужен ты.

— Я?

Он бросил на меня испытывающий взгляд.

— Ну и как же вы собираетесь его искать? — я откинулся на спинку скамейки.

— С помощью науки.

— Науки? — я ухмыльнулся. — Ты думаешь, что наука может это сделать?

— Почему нет? Поиск истины — конечная цель науки. Бог — конечная истина. Его поиск — цель науки.

— Неужели ты действительно думаешь, что люди будут верить в науку? — спросил я.

— Почему нет?

— Ты что, и правда считаешь, что наука честна? Что у неё возвышенные цели?

— Без сомнения.

— Тогда объясни мне парадокс зеленой энергии.

— Зеленой чего? — спросил он, накручивая ус.

— Энергии… Ученые, которые разрабатывают все эти новые зеленые технологии — солнечную и ветровую энергию — любят говорить, что сохраняют окружающую среду. Но скоро эти технологии станут дешевле углеводородов. Как думаешь, что тогда произойдет?

— Энергия станет чище.

— И более «дружелюбной» к окружающей среде? Энергия это, по сути, неограниченные пища и вода. Энергию можно конвертировать в пищу практически напрямую. Если есть энергия, еду можно выращивать хоть в пещере. И опреснять морскую воду. А теперь — главное. Что происходило в прошлом, когда у людей появлялись избыточные еда и вода?

— Рост населения.

— Не рост. Взрыв. Португальцы привезли из Америки в Китай сладкий картофель батат. До этого у китайцев были в основном рис и пшеница, которые росли лишь в паре мест. Но батат рос где угодно, даже чуть ли ни на северо-востоке. И скоро этим бататом покрылся весь Китай. И всего за какую-то сотню лет число китайцев увеличилось с 150 до 300 миллионов. В первую очередь, благодаря батату. А вот теперь скажи, что произойдет, когда пища и вода станут неограниченными?

Артем смотрел на меня выжидая.

— Сахара станет Манхеттеном, — сказал я за него, — с бескрайними улицами и уходящими в небо башнями. Вся планета превратится в один гигантский город. Как ты думаешь, в этом урбанистическом монстре останется место для зеленой, дикой природы? Она просто исчезнет. Она обречена. Интересно, не правда ли? Зеленая энергия это то, что полностью уничтожит природу. Не будет более слонов, волков, кенгуру и панд — они все обречены. Ученые — такие как ты — уничтожат их. И скоро, очень скоро.