— Ты что, дезертировал?

— Сам не знаю, — ответил Конор, вглядываясь в нее с тревогой.

Кенара выглядела серьезной, как обычно, но все черты ее приглушила усталость. Он видел ее уставшей после тренировок, но тогда дух ее оставался бодрым, а теперь была измотана душа. Она маялась от горя, не находя утешения, и металась между настоящим и тем, что показало ей Цукуёми. Более эфемерное, чем воспоминания, оно постепенно ускользало от нее. Поэтому Кенара снова и снова заставляла себя вспоминать каждую мелочь и закрепляла ее в памяти навсегда. Не навсегда, а насколько хватит человеческой жизни.

— Ты должен вернуться, — сказала она. — Не нужно волноваться за меня, со мной все будет в порядке, от горя я не умру.

— Нет, нет, конечно… Просто я испугался за тебя, — Конор окинул ее взглядом с головы до ног и погладил ее плечи. Как расстаться с ней? Как оставить ее одну?

Кенара сдержанно улыбнулась и, взяв его за руки, сказала:

— Не бойся за меня, сэнсэй, и возвращайся к своим товарищам. Не хочу, чтобы у моего учителя были неприятности с Объединенной Армией.

— Я не хочу оставлять тебя.

— Как только меня освободят от обязанностей, я приеду в Звездопад, обещаю. Посмотрю на твоего ребенка, — Кенара снова улыбнулась и отпустила его руки. На этот раз ее глаза ненадолго оживились.

Конор немного успокоился, получив обещание. Он крепко обнял девушку и неохотно отпустил ее. Кенара в несколько прыжков догнала обоз и на мгновение замерла, с силой зажмурившись. «Уходи, сэнсэй, — думала она, — пожалуйста, уходи… Оставь меня одну!»

Учитель смотрел вслед своей ученице и сердце его горестно сжималось. Он чувствовал, что ничем ей не помог, и эта ужасающая беспомощность подавляла его.

Мир шиноби изменился, началась новая, более мирная эпоха. Солнце дружбы и взаимопонимания заливало пять стран своим светом, излечивая нанесенные войной раны, люди несли в сердцах воспоминания о том, как по-братски делили все тяготы и радости, вне зависимости от политических воззрений. Самых видных шиноби славили, как героев, а тех, кто не дожил до победы, торжественно оплакивали и провожали в лучший мир.

В конце Дня Памяти, когда люди, одетые в черное в знак траура, разбредались по домам под октябрьским дождем, Кенара пробралась под покровом опускавшихся на город сумерек к мраморной плите с именем Хьюга Неджи. Она увидела силуэты господина Хияши и его дочерей. Очевидно, они тоже ждали, пока поредеет толпа на кладбище, чтобы остаться здесь ненадолго. Кенара попятилась, не желая вторгаться в частную жизнь главной семьи Хьюга, но в этот момент Хината обернулась и увидела ее. Кенара быстро ушла в противоположную от своей цели сторону, неловко перебирая в руках порядком промокшие и потерявшие первоначальную белизну лилии.

«Ничего, — подумала девушка, — это ничего. Все равно я еще не готова». Она оставила цветы у одной из новых плит с незнакомым именем и, засунув руки в карманы своей куртки, повернула к центру города.

Войдя в дом, Кенара закрыла за собой дверь, медленно сняла и повесила куртку, разулась и в растерянности оглядела пустую комнату, не зная, что ей теперь делать. Кое-как раздевшись и завернувшись в халат, девушка легла на диван.

Через какое-то время раздался робкий стук в дверь. Кенара сначала не хотела открывать, но стук повторялся снова и снова, поэтому пришлось подняться.

На пороге стояла Тен-Тен, с ее зонта лились целые потоки воды, и казалось, что девушка сгибается под этой тяжестью.

— Я подумала, что стоит побыть с тобой сегодня, — сказала она.

— Тен-Тен, мне не нужна помощь, — устало ответила Кенара. — Прости, давай завтра увидимся.

— Мне нужна, — тихо сказала Тен-Тен, когда дверь закрылась перед ее носом. Девушка в растерянности обвела взглядом пустую улицу и медленно побрела под дождем, втягивая голову в плечи.

Кенара поднялась в свою комнату, твердо решив никому больше не открывать.

Ее охватила слабость. Куноичи легла, завернулась в одеяло и погрузилась в обморочное состояние.

Перед ней развернулась детская комната. На кровати возле окна сидела девочка в синей пижаме, усыпанной нарисованными звездами, и вырезала маникюрными ножницами фигурки шиноби со страниц учебника по тактике. Пушистые волосы девочки были заплетены от самого лба в две тугие косички, но даже это не могло их сдержать, и из прически выбивались паутинки русых волос, торчащие во все стороны подобно щетинкам гусеницы.

— Ой-ёй, — сказала девочка, нечаянно отрезав своему воину половину ноги.

Панель отодвинулась в сторону и в комнату вошла молодая женщина. Ее лицо наводило на мысли о хорошенькой лисичке, лукавые раскосые глаза по цвету напоминали крупные капли воды на светло-сером шелке. Щеки и подбородок украшали ямочки, тонкогубый рот улыбался. Волосы молодой женщины вились серебряными спиральками и, с трудом собранные в один пышный хвост, спадали волнами на лопатки.

— Чем ты тут занята, моя красавица?

— Мама, я кое-чем занята, — серьезно ответила девочка.

Сирин тихонько рассмеялась и присела на кровать дочери.

— Ого! Да это же учебник Нинаки, — воскликнула она. — Зачем ты его разрезала?

— Я собираю армию шиноби.

— Для чего?

— Они должны завоевать весь мир, — слово «весь» девочка растянула, одновременно раскинув руки в стороны, чтобы показать, какой большой мир она собралась завоевывать.

— Ничего себе, — усмехнулась Сирин, — амбиции у моей малышки. Зачем же тебе весь мир?

— Чтобы все-все было, как я хочу, — пояснила девочка. — Чтобы можно было не слушаться, ложиться спать, когда захочется, играть с оружием, везде ходить и носить грязную одежду.

Мама рассмеялась.

— Почему грязную одежду?! Разве чистая не лучше?

— Чистая одежда означает, что было скучно. А грязная, что было весело: все играли и радовались и никто их не ругал.

— Хм, — ответила Сирин. — Что ж, в этом есть своя логика. Но учебник придется склеить, книги нельзя портить, над ними трудилось много людей. Если захочешь, вырежем вместе армию из серебряной бумаги.

— Это будут лунные шиноби! — воскликнула девочка.

— Да-да, лунные шиноби, — Сирин взяла из рук дочери ножницы, учебник и ворох бумажных фигурок. Положив все это на тумбочку, она обняла девочку и так замерла на несколько секунд. — Ты — мой пушистый мотылек, маленькая Кенара…

На мир обрушилась тьма. Она несла тонны ледяной соленой воды и сметала все живое с лица земли. Двое шиноби Звездопада, отвечавших за эвакуацию, Сирин и Тэйкен Масари, навсегда были погребены под толщей океана.

Растерянная Инари пыталась успокоить ребенка, который стоял в углу на кровати, прижавшись спиной к стене, и отчаянно кричал. Эти крики сводили с ума и словно вытягивали жилы из тела. Тетя попыталась обнять племянницу, взять ее на руки, но получила пощечину. Она звала девочку по имени, но не могла перекрыть громкость ее голоса. Отчаявшись, Инари выбежала из комнаты и захлопнула за собой панель, будучи не в силах слушать крики. Она заплакала и села на пол, прижав пальцы к вискам. Из темноты коридора послышался голос:

— Тетя… — Нинаки подошла и опустилась рядом с Инари на пол.

Она крепко обняла тетю и прижалась к ее мокрой щеке лицом. За стеной кричала маленькая девочка. Через какое-то время она охрипла и, все так же открывая рот, издавала скорее звериное рычание, чем человеческие звуки. «Ма-ма, ма-ма», — приоткрывался маленький запекшийся ротик, но слышалось лишь хриплое «ааа-ааа».

Когда заплаканная Инари набралась мужества и заглянула в комнату, девочка лежала у стены, свернувшись клубочком, и спала. Нинаки тихонько подошла и легла рядом, делая знак тете тоже подойти. Инари села на коврик у постели, положила руки на кровать, опустила на них голову и, глядя на девочек, заснула.

Когда солнечные лучи начали заливать постель, маленькая Кенара проснулась. Инари резко села и потянулась к ней, но девочка, глядя сквозь тетю и сестру, соскочила с постели и молча ушла в сад. Через окно тетя увидела, что ее племянница играет, казалось, как ни в чем не бывало, строя миниатюрный шалаш из листьев и травы для своих шиноби из серебряной бумаги. С тех пор, глядя на равнодушное лицо девочки, Инари не раз задавалась вопросом: «Неужели она забыла?..»