Кенара открыла глаза и обвела взглядом комнату. Ей было трудно понять, сколько прошло времени, казалось, что целая вечность. Мир потемнел из-за густой пелены туч, между небом и землей протянулись тяжелые струи дождя, где-то вдалеке грохотал гром. Холод заставил дрожь пробежать по ее телу, а полумрак сглаживал очертания окружающих предметов. И все же куноичи ощутила ясность сознания. Часы показывали всего лишь восьмой час вечера. Она села на постели и обхватила колени руками. Какие-то воспоминания теснились в ее голове и складывались в целые эпизоды.

Ей было двенадцать, стояли очень жаркие летние дни, Кенара ползала в гостиной по циновкам, собирая рассыпавшиеся камешки для аквариума. Когда она забралась под стол, то услышала, как хлопнула входная дверь. Это вернулась домой Нинаки. Молодая женщина была белой, как снег, руки ее дрожали, а взгляд отсутствовал. Инари выскочила ей навстречу.

— Ну что? Он?..

— Мертв, — хрипло произнесла куноичи. — Он мертв, тетя, он умер, умер… — она разрыдалась и принялась кусать губы, чтобы взять себя в руки.

Инари тоже побледнела и обняла племянницу.

— Это судьба. Дни Масари подходят к концу.

— Ты же не винишь меня? Я больше никогда не смогу полюбить, значит, у меня не будет детей, но есть ведь еще Кенара.

— Да, есть, — безучастно ответила Инари.

В тот вечер Кенара не видела ни сестры, ни тети. Перед сном она подошла к комнате Нинаки и постояла немного перед закрытой дверью. Войти? Что сказать? Как вести себя? Она крепко стиснула пальцы так, что стало больно, но не смогла принять решение. Ничто на свете не могло заставить ее вторгнуться в чужой мир. Прикоснуться к чужому горю без приглашения казалось бестактностью, неуважением. Кенара предпочитала в одиночестве переживать свои беды и других людей представляла такими же.

Но почему в таком случае она сожалеет о том дне?

В дверь постучали. «Может, это Тен-Тен?» — с надеждой подумала Кенара и выглянула в окно второго этажа. Удивленная, она кое-как оделась, поправила волосы, быстро омыла лицо водой и спустилась вниз, чтобы открыть Хьюга Хинате дверь.

— Привет, Кенара, — сказала девушка, пытаясь улбынуться.

— Привет, Хината, пожалуйста, проходи.

Кенара забрала у девушки зонтик, отряхнула и аккуратно сложила ее плащ, пододвинула циновку, чтобы, разувшись, Хината ступила на сухое. Обе девушки присели на диван. Хината не выпускала из рук какой-то бумажный сверток. Миссия ее была затруднительной, ведь не могла же она сказать «я знаю, что ты была влюблена в Неджи, и возможно, он отвечал тебе взаимностью». Нет, это ужасно бестактно. Хината смутилась и тихо произнесла:

— Я знаю, что вы с братиком Неджи были большими друзьями…

Кенара подняла на нее глаза, темные и блестящие. Лицо ее выглядело уставшим и почти таким же бледным, как у белокожей Хинаты.

— Думаю, он бы хотел… ему было бы приятно… Кенара, пожалуйста, возьми кое-что из его вещей!

Кенара, сдерживая дрожь в руках, приняла от Хинаты сверток и медленно развернула бумагу. Она увидела альбом с акварелями. На обложке тушью было выведено имя владельца: Хьюга Неджи, — очень аккуратными и красивыми символами. И он делал это, видно, с большим старанием. Кенара вспомнила, как в детстве ее мучили уроками каллиграфии, и она злилась и с тех пор не любила это дело, хотя оно, в принципе, соответствовало ее характеру. Девушка с нежностью погладила буквы кончиками пальцев.

Хотя она забыла о Хинате, Хината все еще сидела рядом. На лице Кенары в этот момент читались все ее чувства, так что гостья смутилась и отвела взгляд. Она не знала, что еще сказать.

В альбоме почти все страницы были заняты рисунками. Неджи рисовал исключительно пейзажи, видимо, красота природы трогала его душу. Он подписывал свои работы. Нельзя сказать, что он был настоящим художником, но в каждом рисунке ощущалось дыхание жизни. Три раза он изобразил свою поляну для тренировок, и каждый рисунок вызывал разное настроение. На первом была изображена ранняя весна: прозрачно-голубое небо, влажная черная земля, где-то вдалеке, в тенях, можно было заметить островки еще не сошедшего снега, а на серебристо-кремового цвета ветвях, тонких, гибких, уже появились коричневатые почки. Кенаре показалось, что она чувствует прохладу и свежесть этого времени года, ей вспомнилось, как полгода назад они с Неджи сражались после ее возвращения из долгого путешествия в страны Льда и Снега. Да, это была словно одна из картин ее памяти.

Второй раз Неджи изобразил поляну так, словно лежал на траве и смотрел вверх: это был кусочек ярко-синего неба в кольце плотной темно-зеленой листвы. Таким это место Кенара увидела впервые.

На третьем рисунке преобладали рдяно-золотые краски, осень сделала этот уголок леса похожим на тронный зал с высокими золочеными колоннами.

Куноичи переворачивала один лист за другим, и ей казалось, что в эти мгновения она смотрит на мир глазами Неджи. Последний рисунок поразил ее в самое сердце: девушка мгновенно узнала одну из улиц Деревни Звездопада, засаженную кленами. Здесь тоже царила осень. На переднем плане ветер подхватывал красные звезды и носил их по кругу, не давая им упасть. По краю листа вилась аккуратная подпись: «Ветер кружит листья». На этот раз Кенаре показалось, что это Неджи, работая над рисунком, смотрел на мир ее глазами.

В конце альбома между последним чистым листом и обложкой была заложена его фотография. Кенара онемела, боясь прикоснуться к этому сокровищу. Наконец, вспомнив о Хинате и желая от всего сердца отблагодарить ее, куноичи подняла голову и увидела, что комната пуста.

Тен-Тен, придерживая на плечах одеяло, открыла дверь. На порог брызнули холодные капли. Под дождем стояла немного растрепанная Кенара, одетая в легкую кофту не по погоде. Она ожидала холодного приема и готовилась просить прощения, но Тен-Тен улыбнулась, хотя глаза ее были красными.

— Все-таки пришла, — сказала она.

— Прости меня, Тен-Тен.

— Конечно, мне придется тебя простить! — воскликнула девушка. — Как на тебя обижаться, когда ты такая несчастная и… бестолковая! Заходи скорее в дом и иди греться.

— Да, я бестолковая, — согласилась Кенара, покорно снимая обувь и верхнюю одежду.

Она прошла в комнату и села на диван рядом с Тен-Тен.

— Я тут совсем одна… — начала говорить та, но из глаз ее хлынули слезы и голос прервался.

Кенара села поближе и обняла ее. Тен-Тен положила голову ей на плечо и что-то говорила сбивающимся голосом. Она плакала и прижималась к подруге, а потом смолкла. Кенара гладила ее по руке и думала о своем.

— Прости меня, Тен-Тен, — сказала она. — Вы так долго были вместе, ты знала его с самого детства, вы прошли через многое плечом к плечу… Это было крайне эгоистично с моей стороны сразу не понять твоего горя.

Тен-Тен ничего не ответила: она спала. Кенара осторожно перенесла голову подруги на подушку, окутала ее пледом и села на пол, опираясь спиной о диван. Часы на стене показывали два часа ночи. Три, четыре часа. Кажется, дождь наконец прекратился. Кенара подошла к окну и коснулась рукой холодного стекла. Светло-серые капли собирались вместе и ручьями стекали вниз. Такого же цвета были ясные глаза ее мамы. Удивительно, что она вспомнила об этом через столько лет.

После окончания Войны и возвращения в Деревню Листа Кенара еще несколько раз сталкивалась со странными приступами слабости, когда вдруг чакра ее мгновенно таяла, а тело переставало слушаться, словно она не являлась хорошо натренированным шиноби. Это ее беспокоило и злило, а также заставляло избегать миссий. В конце концов пришлось попросить разрешения Хокаге на недельный отпуск. Куноичи собрала вещи и отправилась в Каньон Южного ветра.

На этот раз она решила не останавливаться в гостинице, а разбить лагерь на природе. Каждый день Кенара еще в потемках начинала забираться вверх по крутой скале со дна глубокого ущелья, прикрепляясь с помощью чакры к каменной поверхности. У нее не было страховки, так что приходилось выискивать уступы, щели и трещины, которые могли спасти ей жизнь, когда силы покинут ее. Куноичи верила, что инстинкт самосохранения возобладает над подсознанием раньше, чем ее тело разобьется о камни.