– Сомневаюсь, – ответил я. – А ты? Ты сможешь помочь?

Стоун напрягся всем телом. Лицо его внезапно стало уставшим. Ему явно не хотелось отвечать на мой вопрос, но я не отставал.

– Что скажешь?

– Не знаю, – наконец выдавил он из себя, вертя головой из стороны в сторону, будто искал место, где можно было бы спрятаться. – Никто ничего конкретного не говорит.

Это был его собственный способ сказать, что у него ничего не получилось и попытаться не потерять при этом лицо.

– Ладно, убедил! – улыбнулся я. – В четверг надену глаженую рубашку.

Стоун снова стал орать на меня. Он говорил слова, которые должны были меня мотивировать или оскорбить, я по правде, давно перестал понимать, что именно начальство пытается сделать, чтобы заставить меня выполнять их волю. Что ж, это был второй сигнал. Пора было возвращаться к реальности.

(Понедельник 14:30)

После Стоуна я зашел в свой кабинет, уселся в кожаное кресло, которое мне однажды удалось умыкнуть из конференц-зала и смог немного расслабиться. Я оглядел свои владения, и на душе стало немного спокойнее. Все стояло на месте. Мои три цветка были в порядке. Думаю, уборщик в душе ненавидел меня за необходимость их поливать. Я не знал, как они называются, по этому, дал им имена. Зеленый – Форца, красный – Хальт и желтый – Голд. К каждому я прилепил стикеры с подробными инструкциями о том, как именно нужно их поливать потому, что уборщик чуть не убил Хальта и Голда, поливая их так же обильно, как слон свой задний проход после длительного перехода от одного оазиса к другому. Наверное, мои инструкции, написанные слегка нахальным тоном, изрядно позлили уборщика.

И пускай злится, подумал я в сотый раз. Бюро платит ему за это деньги. Пока что я часть бюро. И мы живем в Нью-Йорке, а не в Пхеньяне. Здесь если ты получаешь деньги за работу, ты должен молча выполнять волю заказчика и запрятать свое возмущение и негодование куда-нибудь глубже. Иначе твое место займет другой, которому, в принципе, нет никакого дела до чужой души. И все, что ему надо – это тереть пол с девяти до шести, чтобы получить свои пятнадцать сотен долларов, заплатить за канал порнухи, а если повезет, то купить пиццу и пиво на сдачу. Вот он капитализм, когда один имеет право заткнуть другому рот деньгами, а другой доволен, ведь он тоже получит возможность заткнуть кому-нибудь рот заработанным.

Покончив с цветами, я повернулся к доске из коры пробкового дерева, на которой я размещал схемы преступлений. Я достал из кармана пиджака газетные вырезки Фрэнка и приколол их в центре доски.

«В Нью-Йорке очередное убийство. Жертва Мери Ламберт. Ей был 32 года. Убийство произошло на Парк стрит 23 июня 2015 года в 23:16. Жертве нанесены четыре колющие раны в область шеи с задней стороны. При этом артерии были перерезаны. Жертва лежала на спине, но судя по всему, ей также был нанесен удар в грудь в область сердца».

Потом я приколол к доске более свежую вырезку. Автор этой заметки не скупился на подробности.

«Дороти Картер тридцати пяти лет была зверски убита на пороге своего дома, на юго-западе Нью-Джерси. Убийца нанес ей пять тяжелейших ранений в шею, а закончилась эта феерия ужаса ударом огромного тесака в сердце. Она истекла кровью, как жертва древнему ацтекскому богу».

Я отошел от доски и увидел обширную коричневую пустоту. Эта пустота пугала потому, что мне предстояло заполнять ее подробностями, новыми фактами и, скорее всего, новыми некрологами. Эта доска была словно магический шар предсказательницы, но в отличие от шара на ней можно было разглядеть только плохой конец.

В кабинет без стука вошел Пол Шульц. Мы учились в Квантико на одном курсе. После окончания обучения его отправили в Мичиган. Только через пять лет ему удалось перевестись в Нью-Йорк. Шульц протянул мне папку с бумагами.

– Вот, Стоун попросил передать тебе. – сказал Шульц. – Что там?

Быстро просмотрев содержимое папки, я заговорил с ним.

– Убийство в Джерси. Оно возможно связано с еще одним убийством на прошлой неделе в Нью-Йорке. Пока что я смог получить только заключение патологоанатома по первой жертве и кое-какие заметки детектива. Ничего особенного. Ты не заглянул в папку?

– Понятно. Что там слышно про этого педика, Марка? Ты его видел?

– Нет. Что-то случилось? – мне понадобилась пара секунд, чтобы переключиться на тему, которую предложил Шульц.

– Да, он хотел меня заставить взяться за расследование дела об инсайде, – выпалил Шульц воинственным тоном. – Но я послал его куда подальше и потребовал от него письменного указания, направленного через секретаря.

Шульц говорил о старшем агенте департамента Марке Макмиллане, с которым у него отношения не складывались с самого перевода в Нью-Йорк. Хотя в последнее время Макмиллан доводил весь департамент своим нервозным поведением и желанием выжать из нас все соки.

– Лихо, – честно признался я. Безрассудная смелость Шульца иногда будила во мне давно забытые восторженные чувства. Я ощущал себя маленьким ребенком, чей школьный приятель посмел восстать против надоевшего всем учителя и поставить его на место.

– Ну, ты даешь, – приободрил я Шульца. – И что он тебе сказал?

– Ничего, – фыркнул Шульц. – Как обычно засунул язык в задницу, и сказал, чтобы я уходил из его кабинета.

– Что думаешь делать дальше?

– Я буду писать рапорт директору. Я рассчитываю на твою помощь, – серьезно подвел черту Шульц.

Напрягать ситуацию мне не хотелось, ведь моя собственная судьба висела на волоске. Я попытался представить себе, что будет предпринимать Макмиллан и действия Шульца. Но целостная картина не выстраивалась.

– Ты же знаешь, мне нужно пережить комиссию, – посоветовал я. – А еще есть Фостер и другие, которые тебя не поддержат.

– Смит сказал, что поддержит меня. Надо проявить принципиальность и прижать его. Сколько он еще сможет так обращаться с нами всеми?

Но Шульцу пришлось уйти, не дождавшись от меня ответа. Он остался недоволен нашей беседой и меня это смутило. Конфликт с начальством набирал обороты. Макмиллан в последнее время стал допускать оскорбления в адрес всех подчиненных, в том числе и меня. Шульца же Макмиллан и вовсе пытался учить жизни, чего последний никак не мог терпеть, так как был родом из Монтаны.

Отложив мысли о баталиях в департаменте, я направился к кабинету Дэна Франклина.

– Привет, Дэн. У меня тут пара вопросов назрела. Можешь помочь?

– Да, заходи, – ответил Дэн, не отрываясь от монитора. Вид у него был слегка измученный, приправленный чувством ответственности и озлобленности.

Как только я зашел к нему в кабинет, зазвонил телефон. Дэн ответил и тут зазвонил его мобильный. Глядя на это, я понял, почему в Нью-Йорке падает посещаемость в цирках. Дэн каким-то чудом ухитрился воспринять поток информации с обоих телефонов и связно ответить в обе трубки. Потом он едва заметно прикрыл веки и выдохнул так, будто только что распял звонивших. Он посмотрел на меня и бесстрастно спросил.

– Что?

– Два убийства. В Нью-Йорке и Джерси. Мери Ламберт и Дороти Картер. Ты слышал про них?

– Да, читал в сводках. Что с ними?

– Твоя осведомленность не перестает восхищать. Черт побери, как ты это делаешь?

Дэн был единственный человек во всем департаменте, кто получал удовольствие от того, что делал. Или, по крайней мере, он был единственным, кто понимал смысл нашей работы.

– Сколько ты уже изучил? – спросил я, слегка меняя тему.

– Вся судебная практика штата до девяносто шестого года. Есть отдельные акты восьмидесятых и семидесятых, – едва уловимо усмехнулся Дэн.

– Ты чертова машина. Как Шерлок Холмс, только вместо кокаина у тебя информация.

В отличие от Холмса Дэн наполнял свои чертоги абсолютно всем без разбора. И этим пользовался целый департамент. К Дэну звонили все без разбора по любым самым глупым вопросам, а он всем отвечал. И хотя он мог сделать блестящую карьеру адвоката, почему-то Дэн продолжал работать в бюро. Ко всему прочему, у него была удивительная способность проникновенно молчать. Люди приходили к нему, начинали говорить, а он только и делал, что молчал. Не получая в ответ ни слова, люди сидели и выкладывали ему разную дребедень. А он все это слушал, но никогда не выдавал ничьих тайн.