Под скептическим взглядом Гробыни девушка замолчала, теребя подол сарафана.

— Слушай, Танька, у меня нет времени на проблемы! Я хочу только двух вещей: погулять на вашей с Бейбарсовым свадьбе и чтобы меня перестало тошнить. Я всё сказала.

Однако, заметив, что Таню её слова не убедили, супруга Гуни тяжело вздохнула и спросила:

— Вот скажи, я хоть раз обращала внимание на мнение друзей и общественности? Правильно трясёшь головой, ни разу! А почему? Потому что общественное мнение — это мнение тех, кого не спрашивали. Не обижайся, но мне плевать, что думают другие о моей работе, моём муже и моей внешности по той простой причине, что это моя жизнь. Вообрази, как просто! Запомни: настоящие друзья примут твой выбор и порадуются, если ты будешь счастлива. А ты будешь счастлива с Бейбарсовым, точно тебе говорю! Упс, подожди…

Гробыня опять скрылась из глаз, а когда показалась снова, Таня уже собирала банные принадлежности.

— Надеюсь, ты идёшь принимать душ перед горячей ночью с нашим роковым красавчиком? — промурлыкала лысегорская ведущая.

— Склепова, у тебя все мысли только в одном направлении текут, — покачала головой Таня, однако губы против воли растянулись в улыбке.

— Само собой! Мне сейчас всё противопоказано, даже секс! Первый триместр, зараза. Слушай и запоминай на будущее, Гроттерша, вынашивать ребёнка — это тебе не шубу в трусы заправлять.

Таня заверила подругу, что это навсегда останется самым ценным советом о беременности, который она получала. Проговорив с Гробыней ещё полчаса и выслушав все последние сплетни, девушка отключилась и слепо уставилась в тёмное окно. Она и не заметила, как наступил поздний вечер.

Оглянувшись, будто в поисках чьей-то поддержки, но так и не найдя её, Таня присела на кровать и медленно сняла с пальца кольцо, подаренное Ванькой. Украшение соскользнуло удивительно легко, как будто в один миг стало больше на размер, хотя ещё неделю назад с трудом проходило через фалангу. Подержав его на ладони, девушка аккуратно положила тонкий золотой ободок на стол.

Пришла пора сказать Ваньке.

Но через полчаса она почему-то была не на пути в сибирскую глушь, а стояла в комнате Глеба Бейбарсова.

***

— Когда-нибудь, я надеюсь, тебе надоест заниматься ерундой, и ты решишься на что-то.

Таня вдруг кристально ясно поняла: и правда, зачем она усложняет? Есть она — усталая, запутавшаяся, но, вне всяких сомнений, безумно влюбленная. Есть он — мужчина, который давно уже определился, и который обожает её за пределами границ всего разумного.

Это был такой крошечный шаг, — буквально пара десятков сантиметров — но путь к нему занял у неё почти пять лет. И, уже падая в объятия Глеба, девушка вдруг подумала: как же это оказалось просто. Так просто и естественно, как будто и не было никогда запутанного треугольника, не было полувражды, полустрасти-полуненависти, страха и жалости, гнева и горечи, не было обстоятельств, разделяющих и уводящих всё дальше, не было Ваньки, не было других девушек — а всегда, всегда были только они вдвоём: он, Глеб, и она, Таня.

Так всегда было, несмотря на его жестокую глупость и её трусливое упрямство.

Так всегда будет, несмотря на мнение других, на боль, которую придётся причинить, на стыд, который придётся испытать.

Теперь они, наконец-то, вместе.

Поцелуи Глеба на вкус были как водка. Глубокий тембр бархатного голоса во время ласк окрашивался порочной хрипотцой, околдовывая Таню, как будто мало было его рук, его губ. Её простреливало электрическим разрядом, когда шершавая небритость его челюсти раз за разом колола девушку, пока они целовались. Когда она покидала комнату бывшего некромага, робкая улыбка затаённого счастья освещала её лицо.

В таком виде у самых дверей её спальни девушку и застал Ягун. Он поражено оглядывал подругу, и Таня понимала, что от него не укрылся её измятый сарафан, растрёпанные волосы, воспалённо-красный контур губ. Ей стало стыдно, но потом… потом в голове всплыла их ссора, разговор с Гробыней и признание Глебу. И кольцо, одиноко лежавшее на столе в её комнате. Таня вскинула голову, готовая выслушать всё, что Ягун скажет, и защищать своё выстраданное, отвоёванное счастье.

— Я смотрю, времена меняются, а троп «красавица и чудовище» не устаревает, — горько бросил Ягун.

— Глеб не чудовище! — вскинулась Таня.

— Да ну? — пристально посмотрел на неё внук Ягге.

— И я не красавица, — закончила девушка. — Может, всё как раз наоборот.

Она прошла в свою комнату и уселась на кровать, оставив дверь открытой. Играющий комментатор какое-то время потоптался на пороге, а потом зашёл следом и бросил на стол уже знакомый Тане журнал.

— Вот, про вас уже пишут в этой дрянной газетёнке, — видимо, он ждал от неё какого-то ответа, но девушка спокойно смотрена на друга, не желая оправдываться. — Таня, что происходит? Когда, в какой момент ты превратилась в человека, который плюёт на обязательства и клятвы? Который может спокойно переступить через человека…

— Что ты несёшь? — не выдержала она. — Я была неправа, это так, я причиняла боль. Но я никогда не делала этого намеренно. Если я в чём-то и виновата, то не перед тобой! Глеб почти простил меня, как и я его. И теперь, я надеюсь, мы с Ванькой тоже простим друг друга. Я могла бы остаться с ним и сделать нас обоих несчастными, но предпочитаю иной путь. Я выбираю собственное счастье, представь себе, и надеюсь, что Ванька тоже обретёт его с той, кто окажется лучше меня.

Какое-то время Ягун молчал, сверля её неверящим взглядом.

— Ясно… — наконец пробормотал он. — И своё счастье ты видишь с Бейбарсовым? С тем, кто столько раз подвергал тебя опасности, унижениям, кто был темнейшим магом и практиковал некромагию? С чего ты взяла, что он действительно изменился, что он заслуживает доверия?

— Умоляю, прекрати, — поморщилась Таня. — Мы давно не ученики светлого отделения Тибидохса. Взрослые люди должны немного отходить от категоричных суждений, тебе так не кажется? Не бывает однозначно хороших или однозначно плохих. А если и бывают, то это исключение, а не правило. В большинстве же случаев в каждом из нас намешано всего понемножку. Соль в том, что только нам самим выбирать, чему позволить расти, а что стоит задушить в зародыше.

Ягун долго смотрел на неё, засунув руки в карманы. Лицо его осунулось, и сам он весь как будто стал ниже ростом.

— Танька, я ведь не спорю. Но… это же Бейбарсов! Ты что, забыла, сколько всего он натворил? Сколько дерьма вылил на вашу с Ванькой жизнь!

Таня спокойно смотрела на друга:

— Я не забыла, Ягун. И он тоже, поверь мне, всё помнит.

— Тогда я уже ни Чумы не понимаю!

Гроттер устало поднялась с кровати и подошла к окну:

— Он изменился. Очень. И продолжает меняться, хоть многие в это не верят, в том числе ты. Понимаешь, как будто всё плохое, что было в нём, постепенно либо отмирает, либо тускнеет, а всё то, что мне в нём всегда нравилось и было дорого, растёт и ширится.

Играющий комментатор вздохнул за её спиной:

— Он никогда не станет человеком, которому открыт путь в Эдем.

— А что, где-то есть правила, написанные на священной бересте, высушенной в ночь цветения папоротника, о том, что любить можно только хороших? — спросила Таня. — Или о том, что любви заслуживают только во всех смыслах положительные люди, заработавшие в Прозрачных Сферах плюсики по всем пунктам? Нет таких правил!

— Он никогда не станет таким, как Ванька, — глухо ответил Ягун.

Таня резко обернулась, и глаза её блеснули от злых и обидных слёз.

— Я и не хочу, чтобы он был похож на него, дубина!

Взлохмаченный внук Ягге потрясённо уставился на подругу.

— Ванька… — Таня задохнулась, — он навсегда останется важной частью моей жизни, и всегда во мне будет жить любовь к нему. Но уже другая — спокойная, честная, сестринская. А Глеб! Древнир, я… Я люблю его так, как никогда и никого не любила, неужели ты не понимаешь? У меня так спокойно на душе, так хорошо, и в то же время кажется, что я готова разорваться на куски от счастья! Я люблю его!