– У тебя ладонь вспотела, – жалуется она, когда мы спускаемся вниз по лестнице.

– Это твоя.

– Нет, твоя.

– Нет, твоя.

Спустившись, мы завершаем наше представление: поворачиваемся, убеждаемся в том, что родители нас заметили, и через полсекунды опускаем руки. Смысл этой уловки простой: мы сделали вид, что чудесным образом влюбились друг в друга после того, как полтора часа провели в комнате Джо, и забыли о том, что держимся за руки.

Наш план работает.

– О-о-о-о! – восклицают родители.

– Что? – с невинным видом спрашиваю я.

– Есть пора, – отвечает мама.

– Ешь, ешь, – говорит мама Джо, возясь с горелками под богато украшенными серебряными блюдами.

– Вы хотеть вина? – спрашивает мой папа.

Я сразу понимаю: наш план сработал. Серьезно? Вино?

Мы накладываем себе еду. Французский ужин подан в корейском стиле – это буфет, и еды слишком много. Я накладываю себе еду в тарелку, Джо накладывает в свою. В конце буфета нас ждет папа. Он провожает нас к детскому столу и отодвигает нам стулья, как какой‐нибудь смуглый метрдотель из Средиземья. Мы садимся. Обычно за детским столом сидит гораздо больше людей, но на этот раз здесь только мы с Джо. Мы сидим лицом к взрослым, а они – лицом к нам. Просто какой‐то стол жениха и невесты во время свадьбы.

Некоторое время царит полное молчание. Потом миссис Сонг, покопавшись в своем огромном телефоне-планшете (конечно же, он корейский), включает какую‐то современную рок-композицию – просто унылая череда заезженных клише. Папа в это время наливает нам вино. Он наполняет бокалы до краев, словно это апельсиновый сок и нам с Джо по шесть лет.

I never knew I could feel this way.

The clouds are breaking, it’s a brand new day…[20]

Джо дергается. Такое чувство, что она сейчас перевернет наш стол.

– Блин, блин. Я не смогу.

– Держись, – шепчу я ей.

Мы начинаем хихикать. Родители замирают и смотрят на нас огромными глазами, и взгляд у них глупый, как у счастливых осликов. Потом они понимают, что повисло неловкое молчание, и снова принимаются разговаривать. Со стороны они похожи на пьяных, которые старательно притворяются трезвыми. Нам с Джо играть на публику тяжело, но план работает.

– Давай выпьем, – предлагаю я. – Говорят, алкоголь помогает.

Мы не можем поднять бокалы, потому что они полны до краев, поэтому наклоняемся и отпиваем. Я тут же об этом пожалел. Нет, серьезно, как вообще можно пить вино просто так, не смешивая со спрайтом или с чем‐то типа того? Алкоголь, я тебя не понимаю.

– Эй, – шепчет Джо, – зацени.

– Что?

– Три секунды смотри мне в глаза.

Я делаю то, что она попросила, и правым ухом слышу, что за столом взрослых воцарилось молчание.

– А теперь посмотри на стол взрослых.

Я смотрю на родителей, и Джо делает то же самое, и взрослые снова начинают оживленную беседу.

– А теперь опять посмотри на меня.

Я смотрю на нее. Мне всегда почему‐то казалось, что у нее черные глаза. Оказывается, они не черные. Они темно-коричневые. Я ловлю себя на мысли о том, соответствуют ли они нелепым требованиям, которые моя мама предъявляет к размеру. На верхних веках у Джо есть двойная складка, ssangkkeopul. Корейцы считают, что это очень красиво, и даже готовы на пластическую операцию ради нее. У меня нет ssangkkeopul. Должен ли я завидовать Джо?

Нет складки – да и ладно. Мне нравятся мои глаза. Они, кстати, совершенно черные, как душа ультраредкого хаотичного и злого антипаладина двенадцатого уровня.

– Слушай, – говорю я ей, – а я никогда раньше не замечал, что у тебя есть ssangkkeopul.

Джо пытается посмотреть на свои веки, это выглядит забавно.

– Они почему‐то появились после пубертата. Мама говорит, из‐за них у меня усталый вид.

Она закрывает глаза и пальцами оттягивает веки в стороны, чтобы распрямить складки.

– Перестань, ты чего? Это как та фигня – «японцы, китайцы, покажите яйца».

– Блин, это было дерьмово.

– Прости, что напомнил.

«Японцы, китайцы, покажите яйца» – эту расистскую дразнилку мы в детстве часто слышали от белых детей. При этом они оттягивали пальцами уголки глаз, чтобы точно быть «как китаеза».

– Да ладно, – говорю я. – У тебя красивые глаза, и не надо с ними ничего делать.

Тут Джо начинает смеяться, как она это обычно делает – ики-и-кик-хок-ик-ик-ик, – потому что одновременно происходят две вещи: за взрослым столом все замолкают и замирают, как сурикаты, а в песне поют буквально вот что:

You’re beautiful just the way you are.

Girl, you know you’re a shining star[21].

– Вот черт! – говорю я и тоже начинаю смеяться.

– На счет «три» поворачиваемся к взрослым, – говорит Джо. – Раз, два, три!

Мы поворачиваемся к столу взрослых, и те снова начинают разговаривать. Я чувствую возможности, которые открывает безграничная власть. Я заполучил полный контроль над разумом родителей. Папа подходит к нам, щелкает каблуками и становится по стойке смирно. Клянусь, что он даже раздумывал о том, не отвесить ли поклон, но в конечном счете решил, что это уже лишнее. Он видит, что вина в моем бокале практически не убавилось.

– Ты не пить вино?

– Папа, я так объелся, что сейчас блевану.

– Фу, – говорит мама.

– Не желаешь ли посетить блеванториум, чтобы мы могли еще поесть? – спрашиваю я у Джо.

– Это отвратительно, – отвечает она и, хихикая, толкает меня в плечо.

И родители снова замолкают, словно кто‐то щелкнул выключателем.

Наконец нам пора уходить. Мы с Джо наносим родителям последний, решающий удар, чтобы подтвердить серьезность начавшихся сегодня отношений.

– Пойду разогрею машину, – говорю я.

По южнокалифорнийским стандартам стоит ужасный холод – на улице всего 15 градусов по Цельсию, а мама любит, чтобы в салоне было тепло, хоть так и выше вероятность того, что папу вырвет в одноразовый стаканчик. Я выхожу на улицу, и Джо следует за мной. Мы делаем все так, как запланировали: я завожу мотор, включаю печку и вылезаю из машины, а потом прямо перед открытой дверью дома Сонгов я наклоняюсь к Джо и делаю вид, что целую ее в щеку.

– Мы с тобой пара долбаных панд в зоопарке, – шепчу я Джо на ухо.

Она смеется.

Дайте я вам кое‐что расскажу. Я живу для того, чтобы смешить людей. Родителей, родственников, любимых – всех. Умение рассмешить – важная штука. Если вы этого по какой‐то причине не умеете, то научитесь. Учитесь так, словно готовитесь к экзаменам. Если вам не повезло и вы не встретили в жизни человека, который может вас рассмешить, то бросьте все и найдите такого. Пересеките пустыню для этого, если понадобится. Смех – это не просто реакция на что‐то смешное. Смех – это музыка глубокого космоса, соединяющая всех людей. Смех выражает то, что нельзя выразить словами.

Джо смеется и отстраняется от меня. На фоне освещенного дверного проема теперь толпятся силуэты.

Это будет охренительно!

Следующие пару дней мы с Джо доводим до ума нашу систему. Сначала я создаю в нашем календаре мероприятие под названием «"Старая новая любовь", кино с Брит». Джо немедленно его удаляет.

«Идиот, – пишет она, – никаких имен!» «Ага! – пишу я ей в ответ и создаю новое мероприятие под названием: «Суббота: Ф, "Старая новая любовь", кино». «Ф» – это «Фрэнк», понятное дело.

На следующий день на алгебре мы обсуждаем результаты теста. Кью получил 100 баллов из 100 возможных, просто потому, что он Кью. Пробные схоластические тесты Кью тоже сдал на 1520 баллов из 1520 возможных. Теперь кажется, что это было вечность назад. Я получил 97. Брит ровно столько же. Она наклоняется ко мне и рисует вокруг цифры 97 на моем листке жирное сердечко. Прямо как в начальной школе, но меня это нисколько не волнует.