Они ещё о чём-то говорили, но в сознании Куруми их голоса стали журчанием ручья. Всё мысли сосредоточились на том, чтобы не дать волю эмоциям, и журчащие мелодичные, пусть и чуть тревожные, переливы чужих голосов очень помогали в этом. Но вдруг один голос нарушил эту мелодию.

— Я не знаю эту несчастную эльфийку, — взгляд Ювенисэля скользнул с Алариэн на Куруми, посмотрев на неё с интересом и жалостью. — Но она способна вызвать в тебе такие эмоции, так что я даже завидую ей.

Его глаза пустые и холодные словно стекляшки глянули на Алариэн лишь мельком, как если бы она была разбитой куклой. Куруми не знала, когда Ювенисэль появился здесь, когда присоединился к разговору, ей всё это было не важно. Вечность снова замкнулась в одном мгновении. Что-то страшное жгучее и острое поднималось из глубины души, что-то отчаянное почти до безумия. Куруми впилась ногтями в ладони в попытке сдержать, задушить это внутри себя — так часто делала Элисия — но не помогло.

— Завидуешь? Правда? — Куруми взглянула в глаза Ювелисэлю и улыбнулась, дёргано и истерично. В глазах щипало, а голос дрожал из-за слёз. — Она мёртвая. Ты понимаешь? Мёрт-ва-я. Не важно, что я чувствую. Ей всё равно. Её это не вернёт. Понимаешь? Даже если я буду плакать дни напролёт, ей не будет приятнее, потому что она мертва!

Она выкрикивала эти слова в лицо Ювенисэля, стараясь произнести их как можно резче, как можно грубее, словно это были не слова, а стрелы, что должны были достигнуть цели и убить. Уничтожить. Ей очень хотелось что-нибудь уничтожить. Или кого-нибудь. Тело Куруми затрясло в припадке истерического смеха, почти безумного, колотившего её снова лихорадка. Она смеялась над собственной злой шуткой пока не кончился воздух. А после, сделав глубокий вдох, бросилась прочь, набегу размазывая слёзы по лицу.

***

Элрион бросился за Куруми не сразу, сначала он бережно положил тело Алариэн на каменную ограду, мельком отметив, что лицо её почти сровнялось по цвету с белым камнем. Напоследок он сложил руки эльфийки на груди, ему не хотелось, чтобы они безжизненно свисали, когда окоченение скуёт их. И только тогда он отправился вслед за Куруми, надеясь, что сможет найти её достаточно быстро.

Но удалось это только чуть более, чем через полчаса. Куруми, как оказалось, умеет хорошо прятаться, но Элрион умеет искать.

Она сидела под раскидистым деревом с красновато-медной кроной и смотрела на медленное движение воды в озерце. Закатное солнце окрашивало воду в красновато-рыжий, что придавало пейзажу, и так казавшемуся Элриону почти нереальным, ещё большей сюрреалистичности.

Подходя к Куруми, он боялся сделать что-то не так, боялся, что малейшее его движение или слово может вывести её из состояния равновесия, которое — судя по ещё не до конца высохшим дорожкам от слёз — она обрела не так давно. Элрион почти впервые боялся сделать кому-то больно, и от этого становилось немного страшно.

Когда он сел рядом с ней, Куруми даже не посмотрела в его сторону, но положила голову ему на плечо. Это был такой странный, такой неестественный для него жест, что Элрион чуть судорожно не отдёрнулся, но сдержался.

— Знаешь, я тут подумала, — по голосу Куруми глухому и хрипловатому было слышно, что слова давались ей с трудом, и она до сих пор еле сдерживает слёзы, — эльфы живут так долго. Алариэн первая из моих друзей, кого я потеряла, но однажды… однажды это случится и с остальными. Рано или поздно, так или иначе. Я потеряю всех, кто мне дорог, ведь все вы так недолговечны.

На этих словах что-то стукнулось у Элриона в груди. Незнакомое или же давно забытое чувство. Его причислили к чему-то дорогому, к чему-то любимому. Это было так неправильно, но так… приятно.

— Тогда, когда я встретила свою тень, она спросила «и что же ты будешь делать, когда все, кто тебе дороги умрут?» Этот вопрос до сих пор звучит в моей голове. Ты сказал, что если я не хочу оставаться одна, когда все, кто мне дорог умрут, я должна умереть вместе с ними. Наверно, это и есть единственно верный ответ на тот вопрос, но…

— Не думай об этом, — перебил её Элрион. — Вы, светлые эльфы, так любите забивать себе голову всякой философской чепухой. Если уж подружилась с людьми, то и живи, как они. Не думай о вечности, если она тебя пугает. Тебе куда больше идёт радоваться всякой милой ерунде, чем грустить ломая голову над непостижимым.

— Каждому эльфу в определённый момент приходится ломать голову над непостижимым, — вздохнула Куруми всё так же грустно, но уже чуть более живо.

— Не каждому, не обобщай. Уверен, что многие тёмные эльфы сумели прожить всю жизнь ни разу не задумавшись о вечном, — фыркнул Элрион. — Я же говорил, что мы устроены несколько проще.

Куруми усмехнулась даже почти весело, отчего на душе Элриона потеплело, но он заставил себя поверить, что ничего подобного не произошло.

— Алариэн иногда о чём-то очень глубоко задумывалась, — Куруми подняла глаза на рыжеватое и нежно-розовое небо. — Я всё хотела спросить о чём, но так и не решилась.

— Вы с ней были очень близки? — скорее утвердил, чем спросил Элрион.

— Не то, чтобы очень, — Куруми сделал паузу. — Но она была моим первым другом. Она учила меня стрелять из лука, играть на лире и петь. Она многое для меня сделала, а я поступила с ней плохо. Поссорилась, потом исчезла более, чем на два года, а сейчас… Сейчас у нас даже не было времени нормально поговорить. Я не успела перед ней извиниться.

— Не стоит сожалеть о том, чего никогда не сможешь исправить.

— Это случаем не девиз тёмных эльфов? Нет? — на губах Куруми появился бледный призрак улыбки.

— У тёмных эльфов нет девиза, но если бы был, то он звучал бы примерно так, — отозвался Элрион тоже, почти против воли, слегка улыбаясь.

По почти недвижной глади озёрной воды плыли лёгкие, словно нарисованные акварелью, отражения перистых облаков. Тишина этого места состояла из птичьего щебета, шелеста листьев и журчания ручья неподалёку, и Элриону казалось, что если они сейчас снова заговорят, то их голоса тоже станут частью тишины. Но они не говорили, хотя он буквально ощущал, что Куруми хочет ещё что-то сказать.

— Если ты хочешь что-то сказать, то скажи уже, — бросил Элрион в своей привычной грубоватой манере, жуткое ощущение, что Куруми может вот-вот снова сломаться, наконец отпустило.

— И скажу, — начала Куруми и вновь замолкла, подбирая слова. — ты говорил, что тоже встречал свою тень, но так и не рассказал об этом. Я всё ещё думаю, что это не честно.

— А я всё ещё не верю в честность, но ты ведь не отстанешь, — Куруми кивнула, а Элрион тяжело вздохнул. Это было то, о чём он бы не хотел вспоминать никогда, что причиняло боль большую, чем любая рана. — Та тень, что я видел была не совсем моей. Это была тень моей сестры, точнее той, кого я называл своей сестрой. Однажды я не успел её спасти, вот в общем-то и вся история.

Конечно, это было далеко не всё. Элрион помнил её глаза, точнее тёмные провалы вместо них. Помнил, как её губы повторяли «почему ты не спас меня?» Помнил, как после этого она являлась к нему кошмарах каждую ночь. Помнил, как после этого выработал для себя правило — не привязывайся ни к кому, тогда не получишь счастья, но и боли не испытаешь тоже. Но Куруми совсем не обязательно было всё это знать.

— Что с ней случилось? — последовал осторожный вопрос, словно Куруми боялась тревожить старую рану. На эту милую попытку не причинять ему боли Элрион лишь внутренне усмехнулся. Эта рана уже давно его не тревожила. Почти.

— Её убили люди. Они напали на нас просто потому, что мы тёмные эльфы. Мы даже сделать им ещё ничего не успели, мы даже не собирались им ничего делать, но они испугались, — с удивлением Элрион осознал, что говорить об этом до сих пор тяжело. Но сказать нужно, ведь это было что-то вроде странного способа поддержать Куруми. Показать, что он её понимает.

— Прости, — пробормотала Куруми, вдруг утыкаясь лицом в грудь Элриона.

— За что ты извиняешься?