Ретривер оглядел разбросанное печенье и, с озадаченным видом обнюхав его, вопросительно посмотрел на Трэвиса.

Трэвис ждал.

В доме стало неестественно тихо, как будто для всех живых существ и неодушевленных вещей на земле ход времени внезапно остановился, но только не для Трэвиса и ретривера.

Наконец ретривер принялся еще раз передвигать печенье носом. Через минуту-другую на полу вновь появился вопросительный знак.

Трэвис жадно глотнул пива. Сердце бешено стучало. Ладони стали потными. Душу переполняли смешанные чувства: изумление и тревога, ликование и страх неизведанного. Священный трепет и растерянность. Трэвису хотелось смеяться. Ему никогда не приходилось встречать такого восхитительного создания, как эта собака. А еще ему хотелось плакать, потому что всего несколько часов назад жизнь казалась беспросветной, унылой и бессмысленной. Только сейчас он понял, что жизнь при всей ее жестокости тем не менее бесценна. Трэвис буквально чувствовал: эта собака послана ему Богом, чтобы заинтриговать его, напомнить, что мир полон сюрпризов и не стоит впадать в отчаяние, не осознав цель – и неведомые возможности – своего существования. Трэвису хотелось хохотать, но смех вдруг превратился в истерические всхлипывания. Он попытался встать, но ноги подкашивались еще сильнее, чем прежде, поэтому он сделал единственно возможную вещь: остался сидеть и пить пиво.

Собака, настороженно наклонившая голову сперва на один бок, затем – на другой, смотрела на Трэвиса так, будто решила, что он сошел с ума. Он действительно сошел с ума. Много месяцев назад. Но сейчас уже шел на поправку.

Поставив на стол банку с пивом, Трэвис ребром ладони смахнул слезы:

– Иди сюда, мохнатая морда.

Ретривер нерешительно потоптался на месте, но потом все-таки подошел.

Трэвис взъерошил ему шерсть, почесал за ушами:

– Ты удивляешь и пугаешь меня. Я не знаю, откуда ты взялся и почему стал таким, каким есть, но ты появился очень вовремя. Вопросительный знак, а? Господи Иисусе! Ну ладно. Ты хочешь знать, из-за чего я потерял радость и смысл жизни? Я тебе расскажу. Богом клянусь, обязательно расскажу! Я возьму себе еще пива и буду рассказывать собаке историю своей жизни. Но сперва… Сперва я должен дать тебе имя.

Ретривер фыркнул, словно желая сказать: «Что ж, самое время».

Взяв собаку за голову, Трэвис заглянул ей прямо в глаза:

– Эйнштейн. Отныне, мохнатая морда, тебя будут звать Эйнштейн.

Стрек снова позвонил в 21:10.

Нора схватила трубку после первого звонка, Она была настроена дать Стреку решительный отпор и сказать ему, чтобы оставил ее в покое, но по какой-то непонятной причине в очередной раз словно проглотила язык.

Он произнес отвратительно интимным тоном:

– Ты по мне соскучилась, куколка? А? Хочешь, я прямо сейчас к тебе приду и буду твоим мужчиной?

Нора повесила трубку.

Что со мной не так? – думала она. Почему я не могу сказать ему, чтобы больше не смел мне досаждать?

Быть может, ее немота объяснялась тайным желанием, чтобы мужчина – любой мужчина, даже такой отвратительный, как Стрек, – назвал ее хорошенькой. И хотя Стрек был явно не из тех, кто способен на любовь и нежность, слушая его, Нора могла представить, каково это – слышать ласковые слова из уст хорошего человека.

– Нет, ты вовсе не хорошенькая, – сказала она себе. – И никогда такой не будешь, так что кончай маяться дурью. В следующий раз, когда он позвонит, пошли его к черту.

Встав с кровати, Нора прошла по коридору в ванную комнату, где висело зеркало. По примеру Виолетты Девон Нора не терпела зеркал нигде, кроме ванных комнат. Нора не любила свое отражение – ее расстраивало то, что она видела.

Однако сегодня вечером она решила посмотреть на себя повнимательнее, так как лесть Стрека, холодная и расчетливая, разбудила ее любопытство. И не то чтобы она рассчитывала увидеть свои скрытые достоинства, которых не замечала раньше. Конечно нет. Превратиться за одну ночь из гадкого утенка в прекрасного лебедя… Об этом можно было только мечтать. Нет, Нора, скорее, хотела еще раз убедиться в своей непривлекательности. Непрошеный интерес Стрека пугал девушку. Она давно смирилась со своей заурядностью и одиночеством, поэтому ей всего лишь хотелось убедиться, что Стрек, который явно над ней смеялся, не зайдет слишком далеко и, ограничившись угрозами, не нарушит ее мирного существования. По крайней мере, именно так она себе говорила, включив свет в ванной комнате.

Узкая комната была от пола до потолка отделана голубым кафелем с белым бордюром. Огромная ванна на звериных лапах. Фарфоровые и латунные краны и арматура. Кое-где потемневшее от времени большое зеркало.

Она посмотрела на свои волосы, которые Стрек назвал красивыми, темными и блестящими. Однако волосы были тусклыми, без естественных светлых прядей. Они показались ей не блестящими, а просто жирными, хотя она утром мыла голову.

Она посмотрела на свой лоб, скулы, нос, губы, подбородок. Неуверенно провела рукой по лицу, но не обнаружила ничего такого, что могло бы заинтересовать мужчину.

В конце концов она неохотно заглянула в отражавшиеся в зеркале глаза, которые Стрек назвал восхитительными. Они были скучного серого цвета. Норе не удалось выдержать собственный взгляд дольше нескольких секунд. Глаза словно подтверждали ее низкую самооценку. И все же… в своих глазах она увидела искры тлеющего гнева. Гнев этот тревожил Нору, поскольку был ей несвойствен. Но как, как можно было позволить себе превратиться в такое?! Конечно, все это было ужасно глупо, потому что такой ее сделала природа – маленькой серенькой мышкой, – и тут уж ничего не попишешь.

Отвернувшись от зеркала в темных пятнах, Нора почувствовала укол разочарования. Осмотр не принес ей ни сюрпризов, ни откровений. И все же ее неприятно поразила собственная реакция. Нора стояла в дверях, решительно не понимая, откуда у нее такая каша в голове.

Неужели ей действительно хотелось нравиться Стреку? Конечно нет. Он был странным, опасным, нездоровым. И меньше всего Норе хотелось ему нравиться. Она, возможно, не возражала бы, если бы какой-нибудь другой мужчина посмотрел на нее с интересом, но только не Стрек. Она должна упасть на колени и возблагодарить Бога за то, что создал ее такой, ибо будь она чуть-чуть привлекательнее, Стрек наверняка осуществил бы свои угрозы. Он бы явился сюда, изнасиловал ее… а потом, наверное, убил. Кто знает, чего можно ожидать от таких мужчин? Кто знает, насколько далеко Стрек способен зайти? Нора волновалась из-за того, что ее могут убить, отнюдь не потому, что была нервной старой девой, по крайней мере не на сей раз: просто во всех газетах только об этом и писали.

Вспомнив, что она абсолютно беззащитна, Нора поспешила в спальню, где оставила разделочный нож.

Большинство людей верят, что психоанализом можно излечить все печали. Они уверены, что справятся с трудностями и достигнут душевного спокойствия, если сумеют постичь собственную психологию и найти причину своего плохого настроения и самоубийственного поведения. Однако Трэвис знал, что это не его случай. Трэвис годами прилежно занимался самоанализом и давным-давно понял, почему стал одиноким волком, неспособным заводить друзей. Но несмотря на достигнутое прозрение, так и не смог измениться.

И вот теперь, когда стрелки часов приближались к полуночи, Трэвис, расположившись на кухне с очередной банкой пива в руках, рассказывал Эйнштейну об эмоциональной изоляции, на которую сам себя обрек. Эйнштейн неподвижно, ни разу не зевнув, сидел перед Трэвисом и, казалось, внимательно слушал его рассказ.

– Я рос очень одиноким ребенком, чуть ли не с раннего детства, хотя нельзя сказать, чтобы у меня совсем не было друзей. Просто я всегда предпочитал одиночество. Таким уж я уродился. Короче, когда я был маленьким, то еще не понимал, что дружить со мной – значит подвергать себя опасности.