Мать Трэвиса умерла, дав ему жизнь, и он знал об этом с раннего детства. Со временем смерть матери стала казаться Трэвису зловещим предзнаменованием того, что ждет его впереди. И это сыграло свою роковую роль, но только позже. Ребенком Трэвис еще не ощущал тяжкого бремени вины.

Правда, до тех пор, пока ему не стукнуло десять лет. Именно тогда умер его брат Гарри. Двенадцатилетний Гарри был на два года старше Трэвиса. Как-то в июне, в понедельник утром, Гарри уговорил Трэвиса пойти на пляж в трех кварталах от дома, хотя отец категорически запретил им ходить одним на море. В этой закрытой бухте, где не было официальных спасателей, в тот день никто, кроме них, не купался.

– Гарри подхватило подводным течением, – сказал Трэвис Эйнштейну. – Мы были в воде вместе, нас разделяло не более десяти футов, но проклятое течение засосало под воду именно его, а меня не тронуло. Я даже поплыл за ним, попытался спасти, и, по идее, меня должно было унести тем же самым течением, но, подхватив Гарри, оно, похоже, изменило направление. В итоге я вышел из воды целым и невредимым. – Трэвис перевел взгляд на столешницу кухонного стола, но видел перед собой не красный пластик, а бурное, вероломное сине-зеленое море. – Я любил старшего брата больше всех на свете.

Эйнштейн тихо заскулил, словно в знак сочувствия.

– Никто не винил меня в том, что случилось с Гарри. Ведь из нас двоих он был старшим. И в сущности, ему следовало проявить ответственность. Но я считал, что, если течение унесло Гарри, оно должно было унести и меня тоже.

С запада подул ночной ветер, в ответ где-то задребезжало оконное стекло.

Сделав очередной глоток пива, Трэвис продолжил:

– В четырнадцать лет мне ужасно хотелось поехать летом в теннисный лагерь. В то время я здорово увлекся теннисом. Итак, папа записал меня в лагерь неподалеку от Сан-Диего. Целый месяц интенсивной подготовки. Он повез меня туда в воскресенье, но до места мы так и не добрались. Чуть севернее Оушенсайда какой-то дальнобойщик заснул за рулем, его грузовик выехал на встречку и смял нашу машину. Папа погиб на месте. Сломанная шея, пробитый череп, вдавленная грудь. Я сидел на переднем сиденье рядом с отцом, но отделался лишь несколькими порезами, синяками и двумя сломанными пальцами.

Собака внимательно смотрела на Трэвиса.

– Совсем как тогда с Гарри. Мы должны были оба умереть, мой отец и я, но я каким-то чудом спасся. И мы никогда не оказались бы на том проклятом шоссе, если бы не мой теннисный лагерь. Так что на сей раз деваться было некуда. Быть может, меня нельзя было обвинить в смерти матери во время родов и, быть может, нельзя было заклеймить за гибель Гарри, но на этот раз… Так или иначе, хотя в том не было моей вины, я понял, что проклят и приношу людям несчастья, а значит, им опасно слишком близко ко мне приближаться. И все, кого я любил, по-настоящему любил, были обречены на смерть. Что было ясно как день.

Только ребенок мог поверить, будто цепь трагических событий объяснялась тем, что он стал ходячим несчастьем. Правда, Трэвис в то время и был ребенком, четырнадцатилетним ребенком, и никакое другое объяснение не подходило так хорошо. По молодости лет Трэвис не мог понять, что безжалостную силу судьбы зачастую невозможно описать в логических терминах, подогнав под привычную схему. Но тогда Трэвису необходимо было найти эту логику, ведь иначе он бы не справился с чередой обрушившихся на него несчастий. Поэтому он внушил себе, что над ним довлеет проклятие и если он с кем-нибудь подружится, то неминуемо обречет этого человека на смерть. Будучи по природе своей интровертом, он с легкостью ушел в себя, научившись довольствоваться собственным обществом.

В двадцать один год он окончил колледж, став к тому времени убежденным одиночкой. Правда, с возрастом у него выработался более разумный взгляд на смерть матери, брата и отца. Трэвис больше не считал себя про́клятым и не винил себя в том, что случилось с его семьей. Он оставался интровертом, без закадычных друзей, отчасти потому, что утратил способность заводить зрелые отношения, а отчасти потому, что не хотел страдать из-за потери близких ему людей.

– Привычка и самозащита позволили мне сохранять эмоциональную изоляцию, – объяснил Трэвис Эйнштейну.

Собака встала и, преодолев разделяющие их несколько футов, подошла к Трэвису. Пристроившись у него между ног, она положила голову ему на колени.

Погладив Эйнштейна, Трэвис продолжил:

– Я понятия не имел, чем хотел заняться после колледжа, но в то время проходил призыв на военную службу, и я пошел добровольцем. Я выбрал армию. Спецназ. Мне нравилось. Возможно, из-за… чувства боевого братства. Ведь я был вынужден завести друзей. Понимаешь, я делал вид, будто не хочу ни с кем сближаться, но мне пришлось, поскольку я сам поставил себя в ситуацию, когда это оказалось неизбежным. Итак, я решил сделать военную карьеру. А когда сформировалась антитеррористическая группа – отряд «Дельта», я наконец определился. Парни из «Дельты» были крутыми, настоящими друзьями. Они звали меня Немой и Харпо[1], поскольку я был не слишком разговорчивым, но вопреки своей натуре я все-таки обзавелся друзьями. Затем, в ходе нашей одиннадцатой операции, мой отряд перебросили в Афины, чтобы освободить посольство США от захватившей его группы палестинских террористов. Они уже убили восемь сотрудников посольства и продолжали убивать по одному человеку в час, отказываясь от переговоров. Мы атаковали внезапно, исподтишка, это был полный провал. Они расставили везде мины-ловушки. Девять человек из моего отряда погибли. Я оказался единственным уцелевшим. С пулей в бедре. Со шрапнелью в заднице. Но уцелевшим.

Эйнштейн поднял голову.

Трэвису показалось, будто он увидел сочувствие в глазах собаки. Возможно, потому, что хотел его увидеть.

– Это случилось восемь лет назад, когда мне было двадцать восемь. Я демобилизовался. Вернулся домой в Калифорнию. Получил лицензию риелтора, потому что отец продавал недвижимость, а я понятия не имел, чем еще заняться. Я вполне преуспел, возможно, потому, что мне было плевать, купят ли дома, которые я показывал. Короче, я не давил на покупателей и не торговался. На самом деле я настолько преуспел, что стал брокером, открыл свой офис, нанял менеджеров по продаже недвижимости.

Именно так Трэвис познакомился с Полой. Пола была высокой красавицей-блондинкой, умной и забавной. Она была одним из лучших менеджеров по продаже и частенько шутила, что в прежней жизни, наверное, представляла интересы голландских колонистов, купивших у индейцев Манхэттен в обмен на бусы и безделушки. Она по уши влюбилась в Трэвиса. О чем ему так и сказала: «Мистер Трэвис, сэр, я по уши влюблена. Полагаю, дело в вашей мужественной сдержанности и немногословности. И мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то так удачно подражал Клинту Иствуду». Поначалу Трэвис ее отверг. Нет, он не верил, что принесет Поле несчастье, по крайней мере, на сознательном уровне. Он отнюдь не собирался вспоминать детские суеверия, но тем не менее боялся подвергать себя риску очередной утраты. Несмотря на нерешительность Трэвиса, Пола проявила завидную настойчивость, и со временем он был вынужден признать, что влюблен в нее. Причем настолько, что поведал ей о своей игре в пятнашки со Смертью, о чем еще не рассказывал ни одной живой душе. «Послушай, – ответила Пола. – Тебе вряд ли придется меня оплакивать. Кто-кто, а я точно тебя переживу, поскольку не умею держать при себе свои чувства. И всегда срываю злость на окружающих. Так что я наверняка укорочу твою жизнь как минимум на десяток лет».

Четыре года назад они поженились, ограничившись скромной церемонией в зале суда. Это произошло летом, после тридцать второго дня рождения Трэвиса. Он любил ее. Господь свидетель, как он ее любил!

И, уже обращаясь к Эйнштейну, Трэвис сказал:

– Мы этого не знали, но у нее был рак. Уже тогда, в день свадьбы. Десять месяцев спустя она умерла.