— Черт, Драко, ты… — голос слизеринки звучал возбужденно и хрипло.

— Просто заткнись, — сказал сквозь зубы он, проникая в нее грубым толчком.

Быстрые резкие рывки напрочь сбивали дыхание. Никаких предварительных ласк, никаких касаний, ничего настоящего. Просто похоть. Желание вывести из себя это помешательство. Сломанная ранее рука ныла, чувствуя на себе вес Паркинсон, но он не останавливался.

— Мне больно, — стонала она, громко вдыхая воздух.

Мне тоже больно, Пэнси. Ты даже не представляешь как.

Блять, он готов был даже начать двигаться плавнее, чтобы не слышать ее голоса. Она впустила пальцы в его волосы, когда Драко прислонился к шее Паркинсон, и эти движения были слишком неправильными. Пэнси пахла почти так же, какими-то сладостями, но ей так чертовски чего-то не хватало. Чего-то, что заставляло бы его чувствовать эти гребаные эмоции. Малфой просто начал двигаться на автомате, изо всех сил пытаясь не думать, вычистить голову, как это бывало раньше. Видимо, он последняя мразь, эксплуатирующая чувства Пэнси, но плевать. Возможно, хотя бы благодаря им слизеринец сможет ненадолго избавиться от пиздеца внутри.

Толчки становились все яростнее, он вбивал в Пэнси член, не различая больше ничего. Крики слизеринки, стоны стали смазанным шумом в сломанном радиоприемнике — пустые и мешающие. Он кончил, почти не касаясь Пэнси — пара отпечатков на месте, где ее необходимо было держать на весу, и это все. Ему было даже плевать, понравилось ли ей, Малфой даже не слышал.

— Вау, Драко, это было жестче, чем обычно, — произнесла Пэнси, пытаясь застегнуть разорванное платье, когда он отошел.

У него не было сил отвечать ей. Малфой просто упал на диван, потирая глаза пальцами. Она не вышла, несмотря на визжащую Паркинсон. Драко даже немного улыбнулся, представляя, как Грейнджер выскакивает из-за угла и читает ему нотацию о дисциплине, в то время, как он засаживает Пэнси.

— Эй, с тобой все нормально? Ты, кажется, будто немного не здесь, — произнесла девушка где-то близко.

Немного не здесь. А где я, Паркинсон? Кажется, он превращался в Волдеморта, оставляя частицы своей души в главной гостиной Мэнора, в письмах к матери, внутри Грейнджер, чтоб она сдохла, иначе как объяснить то, что он чувствовал, будто разлагается?

— Все окей, Пэнс. Тебе пора, — сдавленно произнес Драко, даже не смотря на нее.

— Разве мы не посидим вместе? Займемся чем-то? Тебя такое долгое время не было, я скучала, — обида сквозила в ее голосе, но совершенно не касалась Малфоя.

Займемся чем-то. Словно им было чем заняться. Все их отношения сводились к удобству. Это было удобно: появляться с Пэнси на мероприятиях, быть с ней в Хогвартсе, когда она нужна. Секс с ней отточен до самых мелких деталей, а все вокруг считали, что так или иначе, они закончат свадьбой. Но это все. Их больше ничего не связывало. И с каждым днем Драко ощущал это все более отчетливо.

— Нет, сегодня я не настроен.

Обиженный хмык, разворот и закрытая дверь. У него в руках будто был сценарий всех сцен с ней. А завтра она опять будет сидеть рядом в Большом зале и что-то щебетать о каких-то глупостях, делая вид, что ему это до смерти интересно.

***

Мокрая трава цеплялась за щиколотки, заставляя джинсы в этой части промокнуть насквозь. Ранее выпавший снег таял под дождем и превращал и без того мерзкую погоду в еще больший кошмар. Гермиона шла в сторону небольшой хижины на опушке Запретного леса, заколдовав зонтик, чтобы тот не выгибался под сильными порывами ветра. По левой руке катились капли воды, грозясь намочить черничный пирог, который ей любезно испекли домовые.

Прошло три дня с тех пор, как Малфой вернулся из лазарета. И, кажется, вечность с тех пор, как она нормально спала. Когда Гермиона стерла память родителям, боль заморозила в ней чувства. Просто остановила этот поток эмоций. Она запретила себе ломаться. Когда они проиграли войну, Гермиона держалась. Как только взяли в плен Гарри с Роном, боль окаменела, вроде бы защищая ее от психической травмы, защищая от непоправимого. Однако даже этот отлаженный защитный механизм может не выдержать, как дамба не выдерживает напора воды. Когда она лежала в кровати, легким просто не хватало воздуха, чтобы избавиться от слез, которые продолжали душить, будто поставив себе цель довести ее до безумия. Гермиона больше не понимала, по кому она плачет: по родителям, по мальчикам или по Малфою, который стал последней каплей в чаше самообладания Грейнджер. Девушка осталась совсем одна. Теперь по-настоящему одна. Больше не было права надеяться на него или рассчитывать на то, что он не сделает обещанного. Малфой четко дал ей понять, что на самом деле происходит. Боже, он убил ее.

Зажмурившись, она сцепила зубы, прогоняя эту мысль. Гермиона думала об этом уже, наверное, тысячный раз, но ей не становилось менее больно. До чего же странно: он никогда не принадлежал девушке, но она успела каким-то образом его потерять. Гермиона запретила себе плакать из-за него. Из-за убийцы. Жестокого и хладнокровного. Но внутри нее что-то билось и ныло, ненавидя за это решение. Иногда она выигрывала битву, но когда ее побеждали демоны внутри, то Грейнджер накладывала на комнату, наверное, десяток заглушающих заклинаний, потому что ей казалось, что плач можно услышать даже в подземельях. Мерлин, почему же было настолько больно?

Он вернулся, и это было хорошо. Так легче делать вид, что ей все равно. Вот Малфой заходит в комнату после душа, с силой захлопывая дверь, будто пребывая в постоянном бешенстве. Пара шагов, шуршание одеждой, и он падает на кровать. Так было легче знать, что с ним все в порядке, пусть даже с ней все в порядке больше никогда не будет. Она запретила себе идти в лазарет, когда узнала, что он заболел, даже сломал себе что-то. Боже, как Малфой вообще умудрился упасть с таким опытом полетов на метле? Но несколько ночей становилось до того тяжело, что Гермиона ощущала физическую боль. Тогда она подходила к закрытой двери больничного крыла и, шепча Алохомору, просто смотрела на него из самого дальнего угла. Ни шагу ближе. Вдох, выдох. Ровное дыхание, спокойное выражение лица. Как этот парень мог стать безжалостным убийцей? Тот, кто сейчас лежит и видит седьмой сон, совсем не кажется жестоким.

В конце концов, Гермиону просто выжали. Вечного двигателя нет, вот и ее двигателю пришел конец. Это было просто невозможно: держаться на плаву после стольких ударов. Вчера он превратил в месиво всю их гостиную: ее книги, личные вещи, стол, полки — все было разбросано и разбито вдребезги. Гермиона понятия не имела, что с ним произошло. Это все было похоже на какой-то дурной сон, который не хотел заканчиваться. У девушки не было желания пересекаться с ним, на это было много причин. Боялась ли она его? Да, боялась. Отчаянный человек, как раненое животное, был способен на кошмарные вещи, которые Малфой не брезговал совершать, кирпич за кирпичиком прокладывая себе дорогу в ад. Он больше не был мальчиком, который доносит на их троицу из-за того, что они действуют ему на нервы. Теперь по этой же причине он вполне мог пытать и убивать. Нет, серьезно, что ему помешает поднять палочку напротив ее головы и произнести Непростительное? Что ему сделала Матильда?

Гермиона помотала головой, прогоняя от себя мысли, которые не переставали сжимать горло ледяными оковами. Теплый пар выскользнул изо рта девушки, когда она, вздохнув, постучала в деревянную дверь.

— Кого бы там не принесла нелегкая, послушайте, уже поздно и… — раздраженный голос Хагрида оборвался, как только он открыл дверь и уставился на гриффиндорку, как будто впервые видел. — Шут меня возьми, Гермиона!

Грейнджер тут же бросилась в объятия полувеликана и рассмеялась, увидев удивленно-ошарашенное выражение лица.

— Хагрид! — пропищала она ему в куртку, не в силах сдержать эмоции.

— Мерлин, тебе нельзя здесь быть, Гермиона! — суетливо бормотал он, поспешно закрывая дверь и не переставая оглядываться по сторонам.

— Хагрид, я так рада тебя видеть!