Шагая мимо сонных домов Шлака, я вновь вспоминаю вчерашний день. Я не могу выкинуть из головы то, как она быстро дышала и нервно сглатывала, цепляясь за мою рубашку тонкими пальцами. Ее сумрачно-серые глаза в практически полной тьме рабочей подсобки и мягкие губы, шепчущие моё имя. В тот самый миг когда я прижал её к себе, кругом всё исчезло. Я не слышал ни музыки, ни криков и ни смеха, доносящегося с площади. Я ощущал только её древесный аромат и биение собственного сердца, которое с умноженной силой гоняло по телу кровь. Я с силой трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания, и крепче сжимаю в кармане ключ, так что он практически впивается в кожу на моей ладони.

Я вхожу и захлопываю за собой дверь, как будто запечатываю собственные воспоминания внутри. Но несмотря на это они продолжают упорно и глухо стучаться в мой череп, напоминая о тех днях, которые мы провели здесь вместе. Внутри старого дома ничего не изменилось. Я медленно открываю дверь в спальню, где я любил её тогда, бросаю беглый взгляд на накрытую простынями мебель и выбираюсь из окна на улицу. Присев на красный черепичный карниз, я осматриваю крохотные улочки и уже опустевшие поля Двенадцатого. Восемнадцать лет я считал его своим домом. Я до сих пор пытаюсь найти путь назад, но мне никак не удаётся вернуться в свою оболочку и по-старому расположиться в самом себе. Внутри такой беспорядок: мебель переставлена, лампочка перегорела, прошлое разорвано на клочки.

Я всегда думал, что дом — это знать, что ты не один. Смотреть, как заходит солнце над бескрайней засыпающей долиной, и иметь любимого человека рядом, которого ты можешь прижать покрепче к себе, чтобы разделить с ним это мгновение. Меня зовут Пит Мелларк, я из Дистрикта-12, и я потерял свой дом.

Можно ли назвать мою жизнь историей любви, если любовью она не заканчивается? Правильнее будет назвать произошедшее трагедией.

Иногда я мечтаю забыть то, что было между нами. Но потом понимаю, что нет, я ни за что никому не отдам свои пять, десять, пятнадцать лет, которые я любил её. Первый раз, когда я услышал, как она поёт, первый взгляд, которым мы случайно обменялись на общем уроке математики, первый поцелуй, последовавший после первой пощечины, и единственную ночь, проведённую с ней вместе в тёмной спальне этого дома. Я не хочу забывать.

Я делаю медленный вдох, бросая последний взгляд на место, в котором я вырос. Застегиваю повыше воротник куртки, прячась от холодного ветра, и возвращаюсь через окно обратно. Я протягивая руку, чтобы закрыть оконную раму, но, услышав шум на лестнице, разворачиваюсь и застываю.

Запыхавшаяся Китнисс врывается в спальню и, увидев меня, резко останавливается.

Она — воплощение огня и ярости. Ее волосы, в этот раз не собранные в косу, развиваются от вечернего ветра, ворвавшегося в комнату сквозь тонкие пыльные занавески. Она здесь совсем рядом. Только руку протяни. И как раньше дико злится на меня.

— Что ты здесь делаешь? — осторожно спрашиваю я, но вместо ответа она бросается ко мне, крепко обвивая руками за талию, и прячет лицо, утыкаясь в моё плечо.

— Я так боялась, что не успела… что ты уехал. Я искала тебя в пекарне, но твой отец сказал, что ты ушёл на кладбище, но я не нашла тебя там, — она начинает всхлипывать, — и вдруг подумала, что ты не мог не попрощаться с этим местом.

Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.

Я чувствую, как теплая ладонь накрывает мою холодную.

— Останься…

Она произносит лишь одно простое короткое слово, но в нём в эту секунду заключается вся моя жизнь. И становится неважно, насколько долгой и сложной она была до неё и на пути к ней. И поэтому я отвечаю, переплетая наши пальцы:

— Всегда.

Я обвиваю её руками и зарываюсь лицом ей в волосы, прижимая к себе сильнее. Закрываю глаза. В целом мире есть только она и я. Я нежно целую любимую девушку в губы, и, кажется, что мое сердце буквально вырывается из груди, когда она целует меня в ответ.

Говорят, что до мечты всего два шага. Больше нет. Моя мечта сбылась.

========== Эпилог ==========

На улице завывает ветер, бросая мне в лицо снежинки размером с теннисный мяч. Я натягиваю на голову капюшон и спускаюсь по протоптанной серой тропе. Декабрьский ветер пробирает до самых костей, и я поднимаю воротник куртки выше. Несмотря на слабый солнечный свет, заледеневшая угольная грязь под моими ботинками всё равно превращается в жижу, и я, обходя особенно большие лужи, ступаю на городское кладбище.

Я петляю вдоль каменных плит и простых деревянных табличек, пока не дохожу до гранитного камня с именем Анна Роуз Мелларк. Растущая рядом сирень уже давно сбросила свои листья, и сейчас только её ветки дрожат на холодном воздухе. Сняв капюшон, я присаживаюсь на корточки рядом с могилой матери.

— Привет, — очищаю рукой имя, выбитое на сером камне, — я многое должен тебе рассказать, мама, и думаю, это будет наш последний разговор в уходящем году, — я опускаю взгляд на небольшой кожаный альбом со стёртыми уголками, который верчу в руках. Мне показалось важным взять его на этот раз с собой. — Сегодня утром я привёз Китнисс и нашего сына домой. Ты бы гордилась им, мама. Сильный и крепкий мальчишка. Весит три с половиной килограмма. Китнисс говорит, что он очень похож на меня, и знаешь, когда я взял его в руки первый раз, то…

Я прочищаю горло.

— Ты ведь помнишь, каково это, да? Нет ничего в этом мире, что сможет заставить почувствовать такое. Это чудесно, но и одновременно страшно до смерти. Ты хочешь защитить своего малыша от всей боли, которая может возникнуть на его пути, и молишься, чтобы не облажаться, и воспитать его достойно.

Я останавливаюсь и провожу взглядом по широкому полю кладбища.

— Знаешь, мам, я провёл всю свою юность, боясь разочаровать тебя, но после твоего ухода я много об этом думал и, наконец, кое-что понял.

Я провожу указательным пальцем левой руки по твёрдому переплёту и начинаю листать слегка пожелтевшие страницы, рассматривая уже в тысячный раз свои первые рисунки, которые она втайне собирала все эти годы. На обратной стороне написано моё имя и возраст. Пять, шесть, двенадцать лет, а в самом низу аккуратно подшиты её собственные работы. Она никому из нас так и не рассказала, что рисует.

— Ты не просто так была слишком строга со мной, верно? Потому что мы с тобой похожи. Глубоко внутри ты боялась и переживала за меня.

Я снова смотрю на могилу, и мой голос смягчается:

— И знаешь что, мама? Ты была права. У нас у обоих внутри есть какое-то особенное свойство. Та часть души, что заставляет нас любить всем своим сердцем. Как ты всю жизнь любила папу, несмотря ни на что, так же и я люблю Китнисс. Ты всегда её тщательно скрывала. Но, знаешь, мам, тебе не стоило этого стыдиться.

Я накидываю обратно капюшон и, потирая замерзшие пальцы, встаю.

— Мы назвали малыша Флетчер. Я должен многому его научить, мам. Всему тому, чему ты и отец учили нас с братьями, но есть ещё одна вещь, которой я должен поделиться с ним, и о которой ты не успела рассказать мне, а может, просто не знала, как сделать это. Я хочу, чтобы он всегда знал, что я люблю его, несмотря ни на что, и принимаю его таким, каков он есть. Возможно, это самый важный урок, мам. Понять и принять собственное я. Найти правильный путь. Я так долго учился этому, что чуть не потерял себя и единственную девушку, которую когда-либо смог бы любить. Знаю, за все то, что я натворил, ты дала бы мне смачный подзатыльник, — улыбаюсь. — С тех пор я держусь за неё так, что готов пойти и в огонь, и в воду. Я никогда в жизни не испытывал столько счастья, мам, и, думаю, что ты тоже была бы рада за меня. А теперь я собираюсь вернуться домой, к своей семье.

Я разворачиваюсь и снова смотрю на могилу, переводя взгляд на соседний памятник. Мы с Раем несколько лет назад заменили старую надпись на надгробии, сделав табличку для семьи Янг.

— Да, и ещё кое-что. Если вдруг увидишь Тодда и Жаклин, поблагодари их за меня и скажи, что я прошу прощения за то, что таким образом увековечил его имя в новых учебниках. Я правда не специально, даже историки иногда ошибаются.