Облокачиваюсь на приятно холодящую спину металлическую стенку грузовика и копаюсь в рюкзаке в поисках своего альбома. Нахожу его на дне вместе с коробкой патронов и запасным магазином. Кто бы мог подумать, что такое соседство противоположных по духу вещей когда-либо будет иметь место в моей жизни.

Зажимаю во рту карандаш и поудобнее устраиваюсь, закидывая сумку за спину. Сложно угадать, как долго мы пробудем в дороге. С недавних пор я могу за две секунды переключиться с поедания бутерброда на стрельбу. Казалось бы, рисование — последнее дело, на которое следует тратить время в данной ситуации, но творчество помогает мне абстрагироваться от реальности. Это что-то нормальное, поэтому я открываю чистый лист и начинаю делать наброски.

***

Уже третий день я нахожусь в штабе Дистрикта-7. Я стараюсь держаться в стороне от людей, но Джоанна все время дергает меня, иначе нелюдимая, непонятно откуда взявшаяся девушка обратит на себя ещё больше внимания.

— И старайся держаться подальше от местных парней, ты же теперь девчонка свободная, — она многозначительно смотрит на меня, подмигивая, — у них тут всех одно на уме.

— А, ну да, секс, — понимающе киваю я.

— Нет, — хохочет подруга, и её смех отражается от бетонных стен. — Это было бы здорово, но нет, — добавив голосу серьёзности, она уточняет, — революция!

Я смеюсь. Пусть несколько натянуто, но все же смеюсь.

Достаю свой рюкзак из-под кровати и размышляю, что именно мне может понадобиться, пока мы будем добираться до Третьего.

— Может, расскажешь, что все-таки произошло с красавчиком? — Джо уже не впервые поднимает эту тему. Она выдерживает паузу, улыбчиво присматриваясь ко мне. — Вы же были вместе, или я чего-то не понимаю, — приподнимает она брови.

— У нас с Гейлом ничего такого, — отвечаю я, не в силах объяснить, что на самом деле «у нас с Гейлом».

Наша связь была слишком сильна, мы прошли через события, которые навеки соединили нас, через то, что просто так не забывается.

Взгляд у Мейсон красноречивее слов: она словно застыла в ожидании сочных подробностей, но я не в силах заставить себя говорить об этом. Рассказать ей о том, что случилось в Двенадцатом — значит рассказать всю историю, а такого я не вынесу.

— Ты давно в сопротивлении? — перевожу я тему, убирая внутрь сумки свою скудную одежду.

— Три года.

— А твои близкие? Они остались здесь или в Тринадцатом? — задаю я новый вопрос, хотя и не могу припомнить, чтобы видела подругу хоть раз с кем-то из родных.

— У меня никого нет, — она отворачивается и тянется к деревянному шкафчику на стене, стягивая оттуда свою сумку.

Освобождая комнату, Мейсон снимает с кровати постельное белье и бросает на мою кровать. Потом проходит по матрасу большими кожаными ботинками и спрыгивает на пол, принимаясь освобождать от белья мою постель.

— Да мне особо нечего рассказывать, птичка. Мама умерла, когда мне было девять. Вернулась я в один прекрасный день из школы, а мои вещи уже упакованы. Стоят на пороге в мешке из-под опилок. Сосед проводил меня до казенной старой машины, и все — я попала в приют.

Я пытаюсь помочь ей с простыней, но она отмахивается и продолжает рассказ. Видимо, ей легче делиться чем-то личным, когда руки заняты.

— А отец?

— Этот подонок ушёл от нас несколькими годами ранее. Дал нам денег на неделю и на том привет. А дальше был детский дом, казенная жизнь с казенными друзьями и казенными тумаками. С четырнадцати лет мы уже работали за гроши на лесозаготовке… А потом были Игры.

Слушая ее с широко раскрытыми глазами, я осознаю, как же мне повезло: у меня была семья, любящий отец, мать и сестра, и даже пусть я их потеряла, они были в моей жизни, и я за это им благодарна.

— Ладно, птичка, не будем о грустном, — она хватает сумку и выходит на улицу. Я послушно следую за ней.

Я любуюсь, как оранжевое солнце целует горизонт, разливая по небу яркую краску. Мы садимся в машину, которая везет нас в Дистрикт-3.

***

Дорога, по которой движутся несколько автомашин соединяется с другой, поменьше, и бежит параллельно границе Первого дистрикта к западной части Капитолия. Нас высаживают посреди небольшого лесного массива.

Металл автомобилей накалился под высоким полуденным солнцем, и внутри разлилось такое марево, что оказаться на свежем воздухе сродни раю. Дальше путь пешком.

Мы идём, рассредоточившись через лес, пока не наступает вечер.

Вокруг лишь густой ельник, на многие мили вокруг ни души. Мы разводим костры в неглубоком овраге, защищающем огонь от ветра и разделяем скромную трапезу, прихваченную каждым из дома.

Я привязываю веревку к дереву и натягиваю тонкую ткань брезента. Наши палатки такие старые, что постоянно рвутся. Но даже те, что есть, лучше, чем ничего. Всё какая-то крыша над головой.

Просыпаюсь посреди ночи, потому что мне приснился кошмар. Теперь я вижу их двоих. Сестер Эвердин. И они обе ненавидят меня.

Я сажусь и твержу про себя словно мантру: «Китнисс больше не вернётся. Прошлое мертво, ты сам выбрал жить дальше», — но она не помогает. Мне по-прежнему мерещится, как тонкая ладонь девушки, выскальзывает из моей руки и отвешивает хлесткую пощечину.

В палатке тесно. Мятежники спят, практически прижавшись друг к другу из-за отсутствия места. Кто-то храпит.

Мне никак не удается снова заснуть. Кажется, что бессонница — это издевательство ночи над человеком.

Воздуха не хватает. Я встаю, стараясь ни на кого не наступить, и выкарабкиваюсь из-под полога палатки в темноту. Позади Гектор ворочается во сне и бормочет что-то нечленораздельное.

Несмотря на весну ночью ещё прохладно, и я обхватываю себя руками, защищаясь от ледяного ветра. Над моей головой в небесах происходит смертельная схватка между сворой тяжелых облаков и луной. Низкие тучи стараются разорвать сияющий круг на части, а он, сопротивляясь, попеременно вспыхивает и снова тает.

Я стою, наслаждаясь тишиной и спокойствием, и смотрю на низко опущенные ветви стройных деревьев с молодыми сочными листьями. Где-то вдалеке разносится волчий вой и ухает сова.

Вновь поднимаю глаза на небо. Луне, наконец, удается освободиться, и она, окончательно избавившись от цепляющихся облаков, сияет во всем величии, оставляя светящиеся дорожки на макушках деревьев.

Я двигаюсь к огню, чтобы хоть немного согреться. В воздухе еле уловимо пахнет дымом и сосновыми шишками.

Возле костра сидит Хорст и время от времени вяло тыкает в него палкой.

— На посту? — спрашиваю я, подойдя ближе.

— Нет. Из нашего отряда дежурить ночью никого не ставят, — отвечает он, переворачивая деревяшки, отчего вверх взмывает небольшой столп искр, — говорят мы должны быть собранными и отдохнувшими для выполнения задания.

— Беспокоишься насчет завтрашнего?

— Не особенно.

Хорст сует огню очередную лучину и смотрит, как та мгновенно вспыхивает.

— Мне на самом деле на всё плевать, — тихо объясняет он.

— В каком смысле? — я присматриваюсь к нему поближе и впервые отмечаю его глаза уникального карего оттенка — цвета костра, теплые, светлые и в эту минуту совсем пустые.

Напарник пожимает плечами и устремляет взгляд на угли.

— Да в том, что меня все равно некому ждать.

Я молча присаживаюсь рядом и протягиваю руки к огню. Знаю, что если захочет поделиться, расскажет сам, ведь ночью мысли часто срываются с поводка, отправляясь гулять на свободу.

— Когда-то и у меня была семья, — голос у него сиплый, видно, слова даются с трудом, — жена и, возможно, дочь, а, может, сын. Мы так и не узнали.

Он засовывает руки в карманы, молчит немного и затем продолжает:

— Мы ждали ребёнка, и внезапно ночью у нее началось кровотечение. Я не представлял, что делать, ведь жили мы далеко от деревенского врача, а больница нам была не по карману. Я кинулся за помощью, совершенно забыв о том, что на дворе ночь, забыв о комендантском часе. Не услышал и приближение миротворцев.