Его рука движется от бедра и скользит вниз по ноге. Мне так хорошо, что я зарываюсь пальцами в его волосы и тяну к себе, требуя новых поцелуев.

Огонь везде. Он внутри меня, подчиняет тело все больше и больше, требуя приношения новых жертв.

Гейл поднимает мою ногу, и я обхватываю его за талию. Он прижимает меня к своему телу, и стон срывается с моих губ прямо в его рот.

Внезапно поцелуй прерывается.

Меня захлестывает стыд.

Потому что стон, сорвавшийся с губ, был именем.

Пит.

Гейл роняет мою ногу, и его ладонь ударяет стену рядом с моей головой.

Я пытаюсь заглянуть в его глаза, но они закрыты. Он замирает, словно получил пощёчину, и резко встаёт.

Парень садится на самый край постели, избегая моего взгляда, поворачиваясь спиной, и молча смотрит в стену.

— Прости… — шепчу я хрипло. Я обидела его снова. Запоздалый стыд накатывает горячими волнами, и я хочу провалиться сквозь землю.

Хоторн не отвечает и не оборачивается, кажется, даже не дышит. Я встаю на колени и касаюсь ладонью его широкой спины. Он натянут как струна.

— Гейл, пожалуйста… — прошу я его обернуться, проводя пальцами по твёрдым мускулам, но он, стиснув зубы, продолжает молчать. — Прости меня, — ещё раз прошу я и тихонько сползаю с кровати.

Мне лучше уйти. И я сбегаю. Как обычно. Ну и пусть. Я встаю, надеваю брюки и подхожу к двери.

— Куда ты собралась? — наконец прерывает он молчание.

Парень наблюдает, как я завязываю шнурки на ботинках, и ждёт объяснений. А их у меня нет. Мне просто хочется бежать.

— Хочу прогуляться… — вижу, как Гейл недовольно хмурится, хотя сам тянется к брюкам, но я останавливаю его, — одна. Мне нужно побыть одной.

Он не спорит. И я ему благодарна.

Я накидываю широкий чёрный капюшон и быстрым шагом бегу вдоль окраин Шлака. Ветер подталкивает меня своей рукой, как бы уговаривая двигаться быстрее. Он срывает сухие пожелтевшие листья с костлявых веток и, закрутив их, швыряет мне в спину, будто говоря: «Вот что ты заслужила».

Я сворачиваю на знакомую тропу, подхожу ближе и, застыв, смотрю на дом, в котором жила столько лет. Вернее на то, что от него осталось.

Я пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, вижу, как Прим несётся ко мне, раскрывая объятья. Мама выглядывает из кухни, натирая полотенцем тарелку…

Желая прогнать воспоминания, судорожно вдыхаю несколько раз и зажмуриваю глаза. Каким-то образом мне удалось запереть эти картины в тайнике души, но, когда я оказалась здесь, они вышли наружу. Эти образы опутывают меня, словно паутиной — из них никак не вырваться. По щеке скатывается теплая слеза.

Я смотрю на старое дерево, которое совсем не пострадало от пожара и вспоминаю, как Пит стоял, прислонившись к нему плечом, засунув руки в карманы. На сознание потоком ледяной воды обрушивается его голос, его улыбка, его теплый взгляд, то, как он нервничал рядом со мной, то, как он слушал и как много говорил, то, как он любил меня…

Все моё существо хочет бежать, бежать без остановки к его дому, чтобы среди множества окон найти то единственное, то родное его окно, залитое тусклым светом ночника. Где-то там, возможно, сидит он, с усталым взглядом и красными глазами, опять рисует, рисует меня. Но некуда бежать, потому что его там больше нет. И я иду искать любимого совсем по другому адресу.

Слезы рвутся на свободу, наступая с каждой секундой всё сильнее. Я стараюсь не впасть в истерику, ведь единственное, о чем я могу сейчас думать — это он.

Поднимается неуемный ветер, подгоняя меня, пока я иду по чёрной пыльной тропинке, а под ногами хрустят холмики опавших листьев.

Городское кладбище совсем небольшое. Я петляю вдоль неровных рядов с деревянными табличками, мимо покосившихся крестов и безымянных могил, забытых и рассохшихся от времени.

Кладбищам идет осень. Не весеннее молодое разнотравье или летнее буйство красок, кажущееся чем-то неуместным в этом вечном месте скорби, а увядание. Сон. Забвение.

Небо затягивают темно-серые гневные тучи, скоро начнётся дождь, но я не ощущаю свежести, напротив, дышать становится все тяжелее — что-то скорбящее ноет внутри и не дает вздохнуть полной грудью…

Наконец, я нахожу его.

Пит Мелларк

Дорогой сын и брат.

Наша жизнь не заканчивается смертью…

И чуть ниже второе имя.

Примроуз Эвердин

Их похоронили в одной могиле. Как так могло случиться, что два человека, которые были для меня дороже всех, оказались по ту сторону завесы вместе?

Я медленно опускаюсь на колени перед скромным деревянным надгробьем и глажу землю. Кто-то посадил рядом сирень. За полтора года она успела окрепнуть, а сейчас готовится уснуть крепким сном, чтобы весной ожить снова. Только я вот больше не оживу.

Горячая слезинка капает на моё колено.

— Утёнок… — могу лишь прохрипеть я: на большее не хватает сил.

Мы могли находиться в самом эпицентре бури: голодать, умирать, болеть, но стоило ей заглянуть мне в глаза с улыбкой на лице, и она избавляла меня от всех страхов и тревог. Ради неё я могла свернуть горы.

То, что я ощущаю нельзя сравнить с физической болью, это нечто иное. Боль испепеляет изнутри. Она тихонько ждала своего часа, чтобы набраться сил и снова вылезти наружу сквозь кровоточащие рубцы на душе.

К горлу подступает ком, и я кричу… кричу безмолвно, сама себе… кричу в никуда, раз за разом проводя рукой по вырезанным именам.

Достаю из кармана рисунок Пита, тот самый, который я когда-то вырвала из его блокнота и кладу на могилу, прикрепляя камнем.

— Это твоё… прости, что не сказала, пока не стало поздно. Я люблю тебя, Пит.

— Китнисс? — наверное, мой рассудок совсем сошёл с ума, потому что я слышу его голос. Я поворачиваюсь и вскрикиваю, встречаясь с парой небесно-голубых глаз. Таких родных.

— Это ты? — переспрашивает парень и, подняв с земли, сгребает в охапку и с силой прижимает к себе.

— Рай, — хриплю я, заливаюсь слезами, уткнувшись в его куртку. Он пахнет хлебом и домом, почти как Пит. — Прости меня, Рай, — повторяю я, размазывая слезы и сопли по плечу среднего Мелларка, но тот лишь смеётся. Громко смеётся!

— Они живы, Китнисс. Оба живы, Пит увёз твою сестру, они в Седьмом! — трясёт он меня, пытаясь вывести из состояния истерики. Мои мысли, наконец, выходят из столбняка и начинают шевелиться, а сердце так подскакивает в груди, кажется, что ещё немного — оно взлетит и потащит меня за собой.

— Рай… — я рыдаю и смеюсь одновременно, чувствуя, как с громким звоном падают тиски, сжимавшие мою грудь.

Теперь все ощущается по-другому, по-новому. Как будто воздух звенит, напоминая, как мне повезло, что я здесь и могу дышать.

Обнимаю Мелларка, зарываясь лицом между его головой и плечом. Я не хочу его отпускать.

— Спасибо тебе, — шепчу я, вытирая слезы. — Но… почему ты здесь? Если их тут нет?

Он выпускает меня из объятий и поворачивает голову в сторону от таблички Пита и Прим.

Анна Роуз Мелларк

Я замираю. Как я её не заметила?

— Сердце, — отвечает на мой безмолвный вопрос Рай. — После того, как Пит сбежал, она сильно сдала. Виду не показывала, но я замечал, что с матерью стало что-то не так. Мы ведь никому не сказали, что брат жив. Знал только я.

Кто бы мог подумать, что эта сильная женщина, способная свести любого со свету, покинет его первой. Вряд ли мы бы смогли подружиться, но я уважала её.

Это моя вина, если бы не я, она была бы жива. Все они были бы живы…

— Рай, а моя мама? — практически не дыша, спрашиваю я.

— Прости, Китнисс, — он опускает взгляд, как бы извиняясь, и я понимаю, что потеряла её снова. На секунду я вновь поверила, что мама рядом, но суровая правда опять пригвоздила меня к твёрдой земле.

— Ты знаешь где их искать? — спрашиваю я охрипшим от рыданий голосом.

— Конечно, у меня есть его адрес — я напишу Питу, как только вернусь домой, — вижу, что Рай начинает суетиться.

— Нет, — резко обрываю я его, — не нужно подвергать вашу семью опасности. Почту проверяют. Я поеду в Седьмой сама и найду их.