— Ты будешь работать в шахте? А если тебя узнают? — кажется, эта затея нравится мне все меньше.

— Видимо, да, — отвечает он, — если узнают, то только свои, ребята из бригады, да соседи. Но они не выдадут.

— А миротворцы?

— Боггс уверяет, что весь состав миротворцев сменили месяц назад, Треда тоже перевели в другой дистрикт. Так что главное, чтобы местные жители не сдали.

Он мешкает с минуту, а потом берет мою руку в свои тёплые ладони.

— Я знаю, для тебя это сложно, но я не могу не спросить. Ты поедешь со мной? Тебе не обязательно оставаться там на все время, но, по-моему, тебе нужно, попрощаться что ли, отпустить… Ты сможешь вернуться вместе с проводником обратно через пару дней, — он искренне желает мне помочь, да я и сама понимаю, что пока не попрощаюсь со своей семьей, не смогу продолжить нормально жить — каждую ночь так и буду просыпаться от кошмаров. — Но если ты решишь остаться… остаться со мной в Двенадцатом, я буду очень счастлив.

— Хорошо, — шепчу я. — Я должна… наконец закрыть эту главу своей жизни.

Гейл осторожно касается моей щеки и медленно склоняется ко мне, одновременно притягивая мои плечи навстречу. Закрыв глаза, я ощущаю его дыхание… все ближе и ближе. Он медленно целует сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Я прижимаюсь к нему, чтобы ответить на поцелуй, но он легонько отстраняет меня. Удивленно открыв глаза, я вижу, что он улыбается.

— Спасибо, — шепчет он, нависая надо мной, и снова накрывает мои губы. Уже более грубо и властно.

Его поцелуи, как огонь. Его голос звучит иначе. Сдавленно и настойчиво. Прямо сейчас его взгляд говорит о том, что он сделает все, о чем бы я его не попросила, и это такое странное и сильное чувство.

Почувствовав его явно ощутимую эрекцию, я смущаюсь — стыд достигает моего лица, окрашивая его свекольно-красным. Снова закрыв глаза, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться и подавить в себе нестерпимое желание сбежать. Я почему-то боюсь близости с Гейлом. На секунду представляю, что целую Пита и ненавижу себя за это. Вздрагиваю, ощущая горячие губы на своей шее, оставляющие на коже словно следы пламени. Пит делал по-другому.

Как мне перестать сравнивать их?

Почему огонь Гейла не может разжечь тот голод, который пробуждал Пит?

Осторожно отодвигаясь от Хоторна, я снова возвожу между нами стену, аккуратно целую его в лоб.

— Давай спать? — спрашиваю я. — Ты ведь не против?

Он показывает мне большой палец. Я подставляю ему ладонь, и он хлопает по ней.

— Если честно, я даже рад, что ты меня остановила, — шепчет Хоторн, притягивая к себе и укладывая мою голову на свое плечо. — Это нормально в первый раз волноваться. Нам не следует торопиться. Мы ведь и так столько ждали, правда?

Я молча киваю.

— Если бы моя мама узнала, она бы убила меня. Ты же знаешь, она достаточно старомодна в своих принципах. Только после свадьбы, и все такое, — добавляет он, ухмыляясь.

— Не помню, чтобы тебя это останавливало, когда ты крутил романы с девчонками в школе.

— Это все было не серьёзно, Кискисс. Ты всегда была для меня особенной, — он притягивает меня к себе и целует в висок.

Я удивлённо поднимаю взгляд вверх, к его глазам.

— Правда, — подтверждает он. — Самая чистая, самая невинная из всех девушек, которых я знаю.

Невинная? Я краснею до кончиков ушей, отворачиваюсь от него и, вспоминая ночь, разделенную на двоих с Питом, закрываю глаза.

Мне стыдно за то, что мне ни капельки не стыдно!

========== Глава 11. Тодд ==========

Знаете, как происходит принятие неизбежного? Сначала перестают светиться глаза, будто внутри кто–то выключил свет, а, может, просто лампа перегорела, или перерезаны провода, и ты понимаешь, что в тебе что–то умерло. Что–то очень важное.

А потом наступает новое рождение. С чем его сравнить? С тем, что твоя душа сгорает до пепла, и остаётся лишь оболочка человека, который продолжает жить, работать, даже шутить и улыбаться иногда… но внутри пусто. Но проходят дни, и этот гулкий и одинокий сосуд постепенно наполняется вновь, а тебе остается лишь подчиниться времени и смириться под его рукой.

Время – вообще странная штука. Говорят, что оно лечит. Нет, это не так. А если и так, то мне явно попался паршивый доктор. Оно не заштопывает дыры в сердце, не склеивает треснувший разум. Время, скорее, художник, чем лекарь. Оно словно наносит слой новой краски на растрескавшийся старый холст, закрывая прошлую печальную картину. Мазками новых знакомств, каплями впечатлений, штрихами эмоций.

Но если хорошо встряхнуть, ударить посильнее молотком воспоминаний, то старые трещины вновь проступят, иногда принося боль, а иногда лишь её отголоски. Но в конце концов ты все же опускаешь руки, перестаешь с ним бороться, позволяя старому художнику рисовать твою новую жизнь.

Я искал её везде, где мог. Я собирал по крупицам каждый факт об очагах Восстания, их лидерах, о диверсионных группах в разных дистриктах, я пытался связаться с Тринадцатым, но не нашёл ничего. И это меня убивает.

Аккуратно перемещаясь по крошечной ванной, я вытираю полотенцем голову. На серой выстиранной материи остаётся кровавый след. Наклоняюсь поближе к зеркалу и провожу большим пальцем по брови — будет шрам. Хорошо, что у меня есть Джеки. Она справилась с рассечённой бровью на ура, правда пришлось солгать, что это я в стойку с листами в пекарне не вписался. Также хорошо, что у меня есть Хорст, который пусть и заехал по моему лицу прикладом, но благодаря ему я спокоен, ощущая, что оказался в этой передряге не один. Ухмыляюсь, вспоминая наше знакомство и случайно возникшую дружбу.

Попасть в тайный оплот сопротивления можно лишь двумя способами: либо ты их найдёшь, либо они тебя. Чаще всего новички приходят «по знакомству», когда тебя рекомендуют уже состоящие в сопротивлении люди.

Свой входной билет я, не задумываясь, сжёг в тот же день, когда узнал о существовании мятежников. Я размышлял почти ночь и пришёл к выводу, что идти туда же, где «служил» хозяин моего имени — слишком рискованно, причём не только для Джеки и Тодда, которых могут разоблачить бывшие знакомые, но и для Прим, которую необходимо держать как можно дальше от опасности.

Но во мне теплилась призрачная невесомая надежда. С каждым днем, отдалявшим меня все дальше от Китнисс, я укреплялся в своём решении.

Ушло несколько месяцев на то, чтобы мой бригадир по имени Август, наконец, меня заметил и «нашёл», и так как адрес на сожженой бумажке не совпадал с названным им, я решил попробовать.

Через неделю мне назначили очную ставку. Первое собеседование в ангаре заброшенной лесопилки. Август оказался вовсе не Августом: не все здесь хотят называть свои реальные имена или фамилии, и именно поэтому я стал Янгом. Просто Янгом.

Их было трое, я был один. Я назвал свое имя и начался допрос: как я пришел к идее стать частью сопротивления, что мне известно о лидерах, и прочий пропагандистский бред. Легенду я придумывал на ходу, ориентируясь на реакцию на мои ответы: рассказал, что работаю на лесопилке, что хочу держать в руках оружие, отстаивая свободу. Поведал о том, как мечтаю присоединиться к Свободному Панему, чтобы найти единомышленников, потому что среди моего окружения нет людей, с которыми я мог бы обсудить запретные темы. Почти всё, кроме лесопилки, было ложью.

Так я попал в Третий отряд. Диверсионный. Самый малочисленный из всех, зато самый, мать его, «весёлый». Каждый командир тут отличается своеобразным чувством юмора. «Оружейник», например, любит забавы ради разыгрывать новеньких, подбрасывая внезапно гранату с криком «Ложись!». Проверяет боевую готовность, юморист.

В мой первый день он объяснял новичкам, среди которых был и я, строение той самой фальшивой гранаты, выдаваемой за боевую, и «случайно» уронил её в толпу ребят, желая себе настроение поднять. Все, как положено, разбежались в разные стороны, попадали на пол, но вдруг на одного из парней сошло озарение: решил, видимо, сломать систему. Он подбежал к гранате, лег на неё и громко крикнул: «Бабаааах!»