– В связи со всем этим делом у меня возник вопрос, – Хэм встал напротив нас, – Как вообще была обнаружена способность к регенерации? Мы пока что наблюдаем одно сплошное саморазрушение.

– Думаю, я знаю, у кого спросить, – я вновь оставил коллег и направился к Биркину. Надеюсь, он ещё не ушёл к Маркусу.

***

Так и есть, Уильям продолжал начатую нами обоими работу по идентификации синтезируемых вирусом ферментов.

– Это снова я. Ну, как успехи? Что-то удалось найти?

– Э-э, приятель, знаешь что? Ничего я не скажу, – не понял. С утра мы вместе так мило химичили, а спустя пару часов всё резко поменялось.

– Почему?

– Вы помогаете Альберту. А если я помогу вам, значит помогу ему, – тем не менее, голос его звучал беззлобно, – Ну уж нет, пусть сам разбирается. И вы тоже сами разбирайтесь.

Что за ребячество… Я бы мог сейчас начать распинаться о том, что мы все в одной лодке и плывём в одном место, но вряд ли бы это переубедило Уильяма.

– Понятно… Но хотя бы можешь рассказать, как вы узнали, что вирус ускоряет клеточную регенерацию? Это секрет пока что только для меня и моих коллег, – Биркин усмехнулся, но в этот раз отпираться не стал.

– На самом деле практически случайно. Доктору Маркусу как-то пришла в голову идея проверить, сколько сможет съесть одна единственная пиявка. Скормили одну мышь, потом другую, – опять эти жуткие пиявки-проглоты! – На третью она набросилась и серьёзно покусала, но полностью съесть уже не смогла. Маркус взял третью мышь под наблюдение, чтобы проверить, передаётся ли вирус через слюну. Через два часа все укусы без следа зажили, а оторванные части тела полностью отрасли.

Так выходит, чтобы регенерация началась, необходимо до или во время инфицирования иметь сильные повреждения. Но где здесь связь? Почему изначально здоровые организмы превращаются в заводы по переработке самих себя, а серьёзно пострадавшие приобретают супер-способности?

– Вы с того раза больше никого не инфицировали?

– Нет, я сразу начал думать, что при этом делает вирус. И… больше я ничего не расскажу, – хах, ну раз так, то тебя ждёт большой сюрприз, Уильям! И если уж ты такой скрытный, то и я тебе ничего говорить не стану.

– Что ж. И на том спасибо, – я улыбнулся и отправился обратно к своим.

***

С момента заражения второй мыши прошло три с половиной часа. Первого подопытного мы усыпили через три, так что дальнейшее наблюдение, возможно, преподнесёт ещё какие-нибудь сюрпризы.

– Есть-то он ест, а вот к воде остался равнодушным, – сообщил мне Хэм.

Затем я пересказал услышанное от Биркина. Ни у кого не было объяснений тому, почему вирус настолько по-разному ведёт себя в здоровом и больном организмах. Складывалось впечатление, что ему просто нравится ломать целое и чинить поломанное. Но это, опять же, дурацкие мои мысли, а вирусу не может ничего нравиться или не нравиться.

Мы покормили мышонка ещё несколько раз. Всё, что ему давали, было съедено полностью. Взяли последний анализ крови, так как больше брать нельзя – кровь не восстанавливается. Биохимический анализ уже перестал иметь общие с нормой черты. По-хорошему, нам необходимо будет изучить свойства многих белков, которые продолжали работать в совершенно адских химических условиях, поддерживая какую-никакую, а вполне себе жизнедеятельность этого странного организма.

Крэйг продолжал сопоставлять особенности поведения, спрогнозированные после анализа результатов вскрытия нервной системы. Какие участки были выключены, такие и не работают. Чувствительные нервы, судя по всему, почти все омертвели. Тело не ощущало ни тепла, ни холода, ни прикосновения, ни текстуры поверхности. Болевые рецепторы также пришли в полную негодность. Боль отныне в прошлом для этой мыши. Как в прошлом осталось дыхание, почти полностью – зрение и другие чувства. Всякая высшая нервная деятельность, включающая память, условные рефлексы, тоже безвозвратно утрачены, поскольку кора мозга погибла.

Пытаясь подвести некий итог и постараться описать получившийся организм по его строению и свойствам, я получил полуразложившийся живой труп без каких-либо повадок и потребностей, кроме еды. Да разве ж это куда-то годится вообще? Такие свойства вируса никому не нужны.

Нужно нам кое-что другое, и я только что узнал, как добиться результата.

– Теперь мы знаем, как включается эта пресловутая регенерация. Давайте посмотрим, что ли.

Команда расползлась по рабочим местам. Пришла очередь Томаса идти за новым подопытным, и он быстро вернулся с ним. Несчастную вторую мышь решили оставить пока и не трогать. Тем более, никто вообще не был уверен, получится ли теперь его усыпить стандартными методами, поскольку вряд ли отыщется препарат, работающий в таком организме. Просто мы отставили клетку в дальний угол, потому что терпеть омерзительную вонь уже было невыносимо.

***

Маленький зверёк с белоснежной шерстью ходил по периметру своей клетки, обнюхивая прутья и вдыхая находящийся за их пределами воздух. Наверняка ему уже удалось приметить тот, мягко говоря, неприятный запах, оставшийся после своего сородича. Но третьему по счёту подопытному уготована куда более приятная перспектива.

– Беру на себя проведение анестезии, – Джейн сделала шаг вперёд и подняла руку.

– Крэйг, за тобой самое главное, – скомандовал Том, – Тут больше никто не знает анатомию мышей.

– Хорошо, – меланхолично отозвался учёный и обхватил пальцами подбородок.

Полчаса мы готовились к операции. По максимуму дезинфицировали миниатюрный операционный стол, расчерчивали журнал протокола, рассчитывали дозу лекарственных препаратов, осматривали «пациента» ещё раз для уверенности.

Пока мы занимались подбором инструментов, Джейн вколола мыши седативное, чтобы та не брыкалась в процессе. Процедуру было решено провести под местным обезболиванием, чтобы избежать возможных побочных эффектов, когда в игру вступит вирус.

Крэйг решил начать с левой передней лапы. Ниткой он туго перевязал плечо, затем кое-как умудрился вколоть в тонкую кожу нижней трети лапки раствор лидокаина с адреналином для обезболивания.

– Отрезать будешь? – догадался Том.

– А что ещё делать?

Я старался не думать о всей странности происходящего, дабы опять не впасть в печальные мысли. Просто надо ампутировать часть лапы, чтобы она снова отросла.

Скальпель послойно разрезал сначала бледно-розовую кожу, затем лежащую под ней жёлтую клетчатку, прозрачные фасции, сосуды и нервы. Тёмная кровь маленькими струйками стекалась в рану из таких же маленьких вен и стекала по белой шерсти вниз, в лоток. Крэйг одной рукой слегка оттянул кожу вверх от места разреза, а в другую взял кусачки и уверенным движением переломил кость. Впрочем, она была настолько тонкая, что её запросто можно сломать пальцами.

– Чёрт, я как-то не подумал насчёт зашивания раны, – Крэйг нахмурился и замер, – Начнётся ли регенерация, если сшить ткани? – он обвёл нас взглядом, ожидая ответа.

– В любом случае, оставлять так нельзя. Зашивай, – Хэм махнул рукой, и Крэйг, пожав плечами, схватился за иглодержатель.

– Тогда сделаю минимум швов.

Когда часть с лапой была выполнена, Крэйг отвязал нитку-жгут и положил мышь на левый бок. Обезболив участок на бедре задней лапы, он вырезал маленький кусочек кожи квадратной формы. Затем, подцепив пинцетом мышцу, стал отрезать небольшую её часть. Мышь слегка дёрнулась, а кровь из порезанных сосудов мгновенно устремилась в рану. Крэйг доделал разрез до конца, вытащил из раны ту самую часть мышцы и сразу же заткнул рану ватным тампоном.