Он подал новый запрос в адресный стол и томительно стал ждать ответа.

Галя с её постоянными гастролями могла появиться в его городе когда угодно. Вероятность того, что вместо воскресенья она окажется в храме в субботу утром, срывала с Шишликова одеяло, волокла в душ, брила и толкала в церковь оба выходных дня. Каждую субботу он должен был быть готовым к встрече. Высыпаться ему приходилось только в будние дни. Благо у программистов рабочий график гибкий, и на новую работу можно было приходить даже к полудню. В выходные же Шишликов вставал раньше обычного. Если в воскресный день он шёл в храм к Богу, то в субботу Шишликов шёл туда исключительно к Гале.

Получались какие-то ножницы из воскресной веры и субботней надежды, которыми он кроил дни затянувшегося ожидания.

По окончании литургии Наташа со свечного ящика попросила Шишликова не убегать. Она подвела его к стоявшему в притворе пожилому человеку. Им оказался профессор, на лекцию которого Шишликов однажды сопровождал Галю. Он вспомнил, как она тогда без всякого повода высмеяла его музыкальную неграмотность: «Вы хоть что-то поняли? Не скучали?» Теперь Шишликов и профессор предстали друг другу, и Наташа обратилась к последнему:

– Вот вам компьютерный специалист. Рекомендую.

– Вообще-то я программист.

Анатолию Викторовичу перед поездкой на московский симпозиум требовалась помощь в настройке мессенджера, и он пространно приглашал Шишликова к себе в гости. Компьютерный специалист – что-то вроде сантехника из «Афони», но Шишликову было приятно оказаться полезным музыкальному профессору хотя бы таким образом – знакомство с ним почти опровергало Галину насмешку и делало его менее невежественным. Услуга оказалась обоюдной.

По дороге к профессорскому дому слегка рассеянный, но совершенно бодрый духом человек оживлённо вёл сразу две темы: вздыхал о своей неспособности самостоятельно разобраться в настройках программы и восторженно рассказывал о загадочной надписи на музейной вазе, которую ему довелось расшифровать.

Перескакивая с одного повествования на другое и отвечая на встречные вопросы, он вёл Шишликова по тропинкам ботанического парка.

– Когда я увидел представленный мне для изучения древний экспонат, то сразу ахнул! – делился чувством первооткрывателя Анатолий Викторович: – Дело в том, что точь-в-точь похожую вазу я видел в Москве в гохране.

– И вы сразу решили эту загадку?

– Нет-нет, что вы? В таких делах торопиться не следует. Это была только догадка, требующая тщательной проверки и подтверждения.

Терпеливости и усидчивости этого человека Шишликов мог лишь позавидовать. В этом профессор был сродни Гале и сильно отличался от него самого: Шишликов бы на радостях разбил эту вазу. Не специально, нечаянно, но разбил бы. Уже только от хрупкости и беззащитности её – от способности расколоться на осколки. Иначе зачем стоять на краю? Ваза, стоявшая века с нерасшифрованной дарственной надписью, в его мире только и ждала своего часа. Как ваза Аглаи и князя Мышкина, как висящее на сцене чеховское ружьё.

В какой-то момент Шишликов даже вздрогнул:

– А где она находится – ваша ваза?

– Там, где ей и положено быть, – в музее! – отвёл опасность профессор.

Компьютерные неполадки оказались пустяковыми. Анатолий Викторович попросил жену сварить кофе и уселся за фортепьяно. Клавишная музыка была светлой, лёгкой, быстро наполнила пространство квартиры жаждой жизни и в какой-то момент сильно кольнула Шишликова. Ему сразу захотелось как можно скорее отыскать Галю. Волшебные звуки задевали что-то в груди и требовали решительных поступков.

«Не музыка – прилагательное к миру, а мир прилагается визуальным фоном к музыке! – терзался на стуле Шишликов: – Музыка главнее, существеннее видимости!» И она развязывала руки и толкала к действию: найди её. Встань у неё на пути, возьми за руку. После допитой чашки кофе Шишликов летел домой.

В почтовом ящике его дожидалось письмо из адресного стола. Так вовремя! Так кстати! Решение пришло само: в быстром ответе на запрос стоял её прежний адрес – то ли она не успела прописаться на новом месте, то ли она никуда не переезжала и что-то напутал почтальон. Всё это уже можно было выяснить на месте. Поэтому он тут же заказал себе билет на ночной экспресс.

К дверям койского общежития Шишликов подходил с трепетом: если Галя в нём ещё жила, то могла обнаружить Шишликова из окна и быть во всеоружии, а если выехала, то каким холодом может повеять от опустевшего без неё дома. Он медленно вглядывался в список фамилий на правой стороне подъезда. Напротив комнаты номер девятнадцать привычного белого клочка бумаги с гусиной фамилией уже не было. Что-то в груди рухнуло: сколько можно исчезать, какая необходимость? А сестра?

Шишликов жадно набросился на левый список фамилий. Комната номер семнадцать. На алюминиевой пластине со звонками всеми лучами радости сиял пожелтевший от дождей и солнца клочок бумаги с Галиным именем. Викино имя стояло ниже: Галя перебралась в соседнюю комнату к сестре! Никуда не уезжала! Ну, конечно! Зачем уезжать из общежития, от которого до школы двенадцать минут ходьбы. Она здесь и вот-вот проснётся! Через пару часов она отправится на воскресную литургию.

Теперь всё выглядело совсем нелепо. Ошибка почтальона вынудила его нарушить обещание не приезжать без повода. В который раз жизнь доказывала глупость всяких условностей и принципов. Надуманные правила в быстро меняющемся мире подобны попытке остановить вращение Земли. Разве не провидение привело его к Гале?

На самом деле он искал оправдания перед ней. Должна же и у злодея быть какая-то правда. Но вместе с нелепостью объяснений, в которых легко утонуть, Шишликова захлестнула волна лёгкости: все тревоги оказались напрасны – никаких новых потерь. С радостью он обошёл общежитие и с соседней улицы заглянул во внутренний двор. Окна двух комнат и кухни под номером семнадцать на третьем этаже были хорошо видны. В одном из них он узнал белые с синими цветами шторы, в другом виднелась знакомая лампа. Дверь кухни была распахнута настежь, остальные окна приоткрыты – обе сестры находились дома.

Времени было вдоволь, Шишликов гулял по площади перед общежитием и облегчённо вздыхал – теперь можно было расхаживать, не волнуясь быть обнаруженным. Солнце подымалось быстро, тень от соседних домов на глазах сползала со стен общежития и тихо свёртывалась к юго-востоку, уступая место тёплому свету. То в одних, то в других окнах появлялись лица просыпающихся студентов. Вспомнив, как растеклись чернила на любимом имени, он присел на лавочку, выкроил из белой печатной бумаги тонкую полоску, аккуратно вывел на ней новые буквы и заменил на подъезде выцветший указатель. Викино имя, такое же жёлтое и неряшливое, он менять не стал.

В ожидании прошло ещё пару часов. За это время он успел посидеть в прилегающем к площади кафе, наблюдая из окна за каждой мелькавшей юбкой. Успел дюжину раз пройтись по платановой аллее от одной площади до другой. Туда-обратно, туда-обратно. Успел возле метро спровоцировать шайку мигрантов на насмешливые комментарии в свой адрес. Язык насмешек был столь непонятен, что запугивания и угрозы не воспринимались всерьёз. Шесть-семь типов поддакивали своему вожаку, которого возмутил саквояж Шишликова с бежевыми котами в качестве орнамента. Шишликов молча наблюдал за развитием ситуации: шпана, стоявшая вокруг него, была североафриканская, а поодаль расположились экваториальные мигранты. Темнокожие выглядели старше и серьёзнее смуглокожих. Территорию сквера они считали своим ареалом и смотрели на смуглокожих, как львы на гиен. Шишликов перебирал животных под свой образ: «Слон, жираф, буйвол? Травоядные не подходят. Зачем Гале травоядный? Гепард? Гепард мог быть окружён стаей гиен и с достоинством наблюдать за их действиями!» Шишликов стоял на линии фронта между оценивающими друг друга хищниками и делал ставки на львов. Гиены, забыв о раздражающих котах на саквояже гепарда, пошли на попятную и исчезли в подземном переходе. Шишликов подумал, как Гале ежедневно приходится пересекать саванну на пути к метро: как пугливой антилопе под оценивающими взглядами диких хищников.