Резкий взмах руки. Рэмиан запустил руку в мои волосы на затылке и заставил запрокинуть голову. Приблизился ещё немного, едва не упираясь коленями в мою грудь.

– Ты что-то хотела предложить мне, маленькая дрянь?

Я сглотнула. Рэмиан подавлял своей энергетикой. Идея заключить с ним сделку уже не казалась такой хорошей. И нужна ли ему сделка? Сейчас, когда все карты раскрыты, и он просто может навязать свои условия, не дав ничего взамен?

– Вот именно, маленькая дрянь. Я могу взять всё и не дать тебе ничего. С чего ты решила, что я соглашусь?

– Ты же не знаешь, что я хочу тебе предложить.

– Но догадываюсь. Хочу услышать это от тебя. Давай поработай, как следует, своим язычком. Произнеси несколько слов.

– Ты ищешь ту, которая смогла бы родить тебе наследника, Рэмиан. С твоей… принадлежностью к расе дагоррианцев сделать это не так-то просто.

– Предлагаешь себя? С чего ты решила, что я соглашусь? – рассмеялся Рэмиан.

Тяжёлый взгляд, проникающий под кожу. Тёмно-синие глаза, почти чёрные. Смуглая кожа. Я сравниваю нас двоих: он словно негатив, а я – карандашный набросок на белой бумаге. От дагоррианца в Рэмиане очень мало. И может быть, это всего лишь слухи, что он нуждается в наследнике. Может быть, его законная супруга уже вынашивает ребёнка, а россказни по углам – лишь отвлекающий манёвр.

Я не знаю, что сказать, кроме правды, поэтому позволяю словам выскользнуть из губ:

– Ни с чего. Я не знаю, что на самом деле тебе нужно. И есть ли такая потребность. Это всего лишь слухи и мои догадки. И мой единственный шанс спасти близких и дорогих мне людей.

– Допустим, я соглашусь. Допустим.

Рэмиан резко садится на корточки и наклоняется, потому что даже сидя он всё равно намного больше меня.

– Где гарантии, что я исполню свои обязательства? Где гарантии, что получив тебя в своё распоряжение, я не продам твоих родных на чёрном рынке? А оттуда они отправятся прямиком на ужин к ящерам на планету Богардус? Ящеры хорошо заплатят за такой деликатес.

Перед глазами сразу возникает мерзкая картина. Подсунутая в моё сознание Рэмианом: двуногие человекоподобные с чешуйчатыми телами и головами ящеров терзают треугольными зубами розовое мясо, сочащееся кровью. Мне становится трудно дышать, спазм перехватывает горло. Слёзы сами начинают катиться из глаз. Но я боюсь даже поднять руку, чтобы отереть слёзы. Отрицательно машу головой. Солёные капли сами срываются вниз. Одна из них падает на манжет рукава Рэмиана и расползается по дорогой ткани мокрым пятном.

– Нет никаких гарантий, – едва слышно произношу я.

– Надо же. Ты хочешь перепрыгнуть огромную пропасть без страховки, Кейтлин Роу. Не боишься разбиться?

Рэмиан впивается мне в лицо своим взглядом. Колючим и холодным, словно осколки космического льда.

– Я много чего боюсь. Каждый день мы спускаемся в шахты для добычи лазурита и не знаем, выйдем ли на поверхность.

Рэмиан неожиданно хлопает меня по щеке, мазнув по ней кончиками пальцев. Рассматривает подушечки пальцев, влажные от моих слёз, будто впервые видит чьи-то слёзы. Больше всего сейчас он напоминает зверя: вот-вот принюхается и лизнёт палец шершавым языком, чтобы попробовать влагу на вкус.

– Хорошо.

Рэмиан резко поднимается и отходит, вытирает пальцы об свой мундир. Жест едва заметный, но полный брезгливости.

– Хорошо, Кейтлин Роу. Я согласен.

Я замираю на месте. Не могу поверить, что он согласился. Но Рэмиан обрывает крылья моей радости, не успевшей взлететь высоко от поверхности земли:

– Но прежде я должен удостовериться, что товар ещё годен к употреблению.

Я родился на помойке. Или меня туда выкинули. Факт в том, что первые мои воспоминания связаны именно с огромной мусорной кучей, помойной свалкой. Настоящей горой ржавых, непригодных машин и гнилья. И в двух шагах – канал, вода в котором была с зеленоватым оттенком из-за промышленных отходов, сбрасываемых в воды канала. По нему всегда проплывало нечто занятное. Острова мусора, которые можно было потрошить, добывая что-то ценное.

Изначально я – тот ещё помойный житель, привыкший выгрызать зубами желаемое. Жрачку, глоток чистой воды, более-менее удобный угол… Все жители запредельной зоны уже давно свыклись со своей участью и копошились в мусоре, словно гигантские черви, жрущие отходы. Меня это никогда не устраивало.

Я был чистоплюем с самого начала. Даже тогда, быв пацаном, подтягивающим сопли, я считал себя лучше прочих, достойным другой участи. Наверное, все мечтали и мнили себя кем-то иным, вдыхая миазмы и забивая лёгкие смогом. Но пока они мечтали, отлёживая свои бока, я – делал и часто тайком вылезал из помойных кварталов. Очень часто.

Я приглядывался, принюхивался, наблюдал. Ненавидел гуманоидов высшего порядка, живущих в опрятных кварталах с воздухоочистителями в виде миниатюрной капли, прикреплённой на носу, словно декоративное украшение. В то время как они спокойно и без последствий дышали очищенным воздухом, я каждый вечер кашлял так, что всякий раз казалось – ещё немного, и я выплюю свои лёгкие вместе с очередным комком сероватой слизи.

Сидеть и дальше в вонючей куче? Хрена с два.

Подвернулся удачный момент. Настолько удачный, что я не упустил его из рук. Один из чистеньких мальчиков, сироток, воспитывающихся на попечении государства, прогуливался не там, где нужно. Он забрёл в неблагополучный квартал слишком далеко и слишком поздно. Я наблюдал за ним из-за угла и скалился. Для прочих жителей благополучных кварталов этот сиротка, в стандартной серой униформе был кем-то вроде низшего существа. Но для меня, выброшенного за пределы благополучного мира, этот сиротка был сияющей возможностью. Он был похож на меня. Или я был похож на него, если отмыть, разумеется.

Я набросился на него сзади и острым краем крышки от консервной банки резанул по глотке. Мне не впервые приходилось убивать. В помойном городе быстро прощаешься с иллюзиями и начинаешь бороться только за свою… нет, даже не жизнь, а выживание.

Я перевернул тёплый труп на спину и вгляделся в лицо пацана, похожее на моё. Только мягче и чище. Мне даже бриться налысо, как ему, не придётся. Я в отличие от других помойных жителей, не отращивал шевелюру, кишащую насекомыми. Дальнейшее – проще простого. Я переоделся в его одежду. Она пахла чужим потом и была заляпана в крови, но мне она показалась кристально чистой.

Голографический значок на груди сообщал, что пацана звали Рэмиан Гай. Я умел читать и считать, на трёх языках и системах счисления, чем очень гордился. Спасибо сбрендившему безногому пилоту, прибившемуся к помойной куче. От нечего делать этот безногий научил меня, а я за это делился с ним жрачкой. Интересно, как ему придётся без меня? А впрочем, насрать. Я умыл руки и для достоверности легонько полоснул себя по горлу. Как никак, Рэмиан Гай якобы дрался за свою жизнь с помойным отбросом.

Голографический значок и эмблема сиротского дома были своеобразным пропуском на общественном транспорте на ограниченное количество поездок. В тот день я спустил их все, балдея от того, что можно было не хлюпать босыми ногами, а кататься.

Вагоны наземного транспорта были забиты битком, но я кайфовал. Я вернулся в сиротский дом за несколько минут до закрытия. Там меня ждала выволочка за прогул, медицинский отсек и два дня пребывания в покое. Потому что мне якобы отшибло память, и я был в шоковом состоянии… В сиротском доме не заморачивались обследованиями, анализами крови и прочей ерундой. Для них несколько сотен бритоголовых тощих пацанов были все на одно лицо. А мне это было на руку.

По выходу из лазарета оказалось, что Рэмиан Гай был не особо популярен. Он держался низов в суровой иерархии сиротского дома. Суровой, ржать и ржать. Младенческие шалости. Для меня опрокинуть верзилу, плюнувшего в мою тарелку, не составило большого труда, как и выковырять вилкой глаз этому уёбку.

Наказание карцером? Для меня – курорт и уважение среди местных. А дальше всё пошло по накатанной. Кто-то гонял балду, не желая обучаться, но мне уже очень скоро стало мало просторов сиротского дома. Я жадно поглощал всё, что могла предложить убогая система обучения, и схватился за мизерный шанс выбраться чуть дальше. Один пропускной билет в военную академию. Он достался мне. Не мог не достаться.