***

— Учитель! — одновременно закричали Советник, Палач и Ицаро. Хладнокровным остался, разумеется, лишь демон.

— Этого не может быть! Не может быть! — Норкл места себе не находил. Он схватился руками за голову и расхаживал взад-вперед.

— Мы должны отомстить! — пламенно сказал Ицаро.

— Успокоитесь, — раздался голос Люцифера. — И смотрите.

Первым догадался Палач и даже рассмеялся. Следующим был Ицаро, а Советнику понадобилось время, дабы все понять. Но, осознав то же, что и другие, ему не захотелось смеяться. Он был рассержен на самого себя, ибо не сразу понял. Пентаграмма продолжала действовать.

***

Луч Света прекратился, и никто не видел устрашающего Анафрахиона. Немного праха — вот, что осталось от него. Светлые были измотаны, ибо для столь сокрушительного заклинания требовалось отдать почти все остатки Сил. Доминиан же величественно навис над ними и смотрел. Тень его укрыла всю ту местность, где сгорел некромант. Один архангел обратил на это внимание, поднял голову и обратился к Черному Прародителю:

— Твой хозяин мертв! Убирайся отсюда! — его поддержали воодушевленными криками другие. В ответ же по всему миру раздался жуткий хохот дракона.

Прах от некроманта стал собираться воедино, после чего закружил, словно небольшой смерч. Над ним прорвалась ткань реального мира и из нее вышла частичка Абсолютной Тьмы, а следом за ней несколько языков ярко-красного пламени. Они придали крутящемуся праху более зловещий вид. Светлым казалось, что вскоре этот смерч станет гораздо больше и поглотит весь мир. Они не столь уж и далеко ушли от истины, ибо вся эта кутерьма поглощала Силы, кои имелись в изобилии вокруг.

Смерч стал уменьшаться, уплотнился и принял вид человека. Тело было расплывчатым, больше схожим на дым. В груди пылало чистейшее Пламя Хаоса, а вместо лица был человеческий череп. Различить что-либо еще было невозможно, ибо тело действительно состояло из материализованной дымообразной Тьмы (примерно также выглядел Безымянный, только он был более расплывчатым). Вот он, некромант, вернулся к живым. Он назвал эту форму триединством, ибо оно заключало в себе Тьму, Хаос и Смерть. Три самые важные первоосновы мироздания и сущего.

Он недавно сообразил, как сделать нечто подобное. Если быть точнее, то лишь после встречи с Безымянным его осенило на такое. Но проверить это было невозможно, так как слишком многое требовалось. Во-первых, недостаточно просто захотеть принять вид триединства. Нужно, дабы Силы вокруг было в избытке. В данном случае, самым главным являлась Сила, которую могли поглощать лишь некроманты. Тьму и Хаос можно призвать из глубин Вселенной. Во-вторых, надобно, дабы разрешение Дараты на принятие ее облика действовало, иначе ему не удалось бы стать на одну треть воплощением Смерти. В-третьих, нужно было быть на пороге смерти. В-четвертых, Сила некромантов не должна просто быть в тебе, но ее надобно воплотить в чем бы то ни было. Потому Анафрахион и создал столько нежити. Будь это все в нем, то при гибели, оно бы развеялось по миру. В лучшем случае планета была бы уничтожена, в худшем ничего и не случилось бы. Но погибая нужно очень точно предугадать время, когда погубить все некротворения и забрать их Силы себе. И смерчи, и огненный дождь, и звездопад и все остальное было создано с той же целью, и поддерживалось специально. Что ж, все сработало, так что было чем гордиться.

В таком виде Анафрахион вселял истинный ужас. Он не выглядел столь пугающе внешне, но от него исходило то, что вселяло во всех окружающих трепет.

Одним лишь взмахом руки он уничтожил миллион светлых. Всего их осталось не столь уж и много, так что восьми взмахов вполне хватило. Он не забыл, что многие сбежали с поля боя, а потому решил уничтожить весь мир, но сперва орден. Эта крепость была главной, а следовательно, отсюда вели незримые нити ко всем остальным крепостям ордена Священного Пламени. Он нашел каждую из этих нитей. Миллионы было них. Великий темный пустил по ним магические концентрации, которых хватило, дабы уничтожить все крепости до основания. После же он взялся за этот мир.

***

— Молодец Анф. Справился.

— Он в одиночку… почти в одиночку, — поспешил поправить себя Палач, — справился с ордой в сорок два миллиона светлых!

— Да. Он почти что сровнялся со мной.

— В каком это смысле, мэтр Люцифер? — полюбопытствовал Ицаро.

— Во время Войны Нескончаемого Ужаса я в одиночку одолел сорок восемь миллионов светлых.

Все так и застыли после услышанного.

— Прошу вас, не говорите учителю этого в ближайшее время, — попросил Советник.

— Не буду.

***

Когда мир был уничтожен и души всех светлых, что еще остались целы, отправлены в логово Анатиял в бескрайние мрачные пустыни, он принялся за душу Саграэля Вольмона, которую столь предусмотрительно сохранил и оставил невредимой в самом начале битвы. Он проклял архангела-мэтра уничтоженного ордена, дабы тот вечно скитался по различным мирам как бесплотный дух, не мог никому ничего сказать иль сделать, и ни один некромант не сумел бы его узреть и обратить заклинание, дабы проклятье спало, и душа его вознеслась в Царство Покоя. Нет. Лишь Анафрахиону подвластно такое. А кроме того, дух Саграэля должен ощущать боль каждого живого и не живого существа, будь то представитель разумной расы, тварь лесная или даже растенья и камни. Коль что-то будет разрушено, или кто-то будет убит, Саграэль ощутит это на себе так, словно убивают и уничтожают его. Погибнет мир — почувствует боль всего мира разом, а после попадет в другой. И так до тех пор, пока сам Анафрахион не снимет проклятье или пока не рухнет вся Вселенная.

Вернувшись в Орден, некромант в первую очередь отправился к Литаэль. Он велел всем уйти, так как хотел лично заняться ее лечением. Пусть глава целителей и мастер своего дела, но он все узнал от Анафрахиона. Великий темный многое знал и многим владел, что он и продемонстрировал недавно против Священного Пламени. Он осмотрел любимую эльфийку. Кости были почти полностью восстановлены, раны частично затянуты, а синяки и ссадины нет. Ухо у нее так и осталось наполовину обрубленным, а волос на голове почти не было. Некромант рассек себе ладонь, сжал руку в кулак посильней, приоткрыл Литаэль рот и отдал ей немного своей крови.

— Ту-хаша иэ балдрэ ностара-эос эн некоман Анафрахионе, — проговорил он, пока лилась кровь.

Тело принцессы стало сиять слабым, едва приметным красным светом изнутри, и все раны стали заживать на глазах. Недостающая часть уха отросла по новой, раны затянулись, синяки и ссадины исчезли, словно их никогда и не было. Ногти отросли, на голове вновь появились прекрасные, шелковые длинные темно-серебрянные волосы. Кости зажили окончательно, а глаза вновь обрели тот чарующий цвет ярко-зеленого изумруда. Щелчок пальцами и на эльфийской принцессе было ее любимое ассиметричное узкое платье с длинным подолом, длинными и широкими рукавами, небольшим вырезом на груди и более глубоким на спине. Платье же было нежно-оливкового цвета, и от него исходил легкий сладковатый запах ванили.

Когда Литаэль только-только стала приходить в себя, еще ничего не осознавая, едва увидев лицо некроманта, она положила руку ему на щеку. Эльфийка казалось жутко сонной. Анафрахион нежно поцеловал принцессу.

— Они… мертвы? — спросила Литаэль.

— Никто не остался. Никто не смеет причинять боль моей любимой эльфийке, — некромант попытался улыбнуться, хоть и был очень измотан. — Даже Творец не сумеет разлучить нас.

— Но что… случилось? Как я…

— Спи, — он провел рукой над ее головой и принцесса уснула. — Спи, моя дорогая Литаэль. Теперь мы связаны с тобой сильней, нежели прежде. Спи, моя Литаэль, и пусть сон твой будет без сновидений. Пусть он будет спокойным и крепким. Спи, — Анафрахион осторожно поцеловал ее в губы, после чего покинул комнату и строго-настрого запретил кому-либо туда входить.

На что я готов пойти ради достижения собственных целей? Готов ли я убить тех, кто мне дорог? Готов ли я развязать новую войну? Но как я могу быть уверен в том, что все сложится так, как надобно мне? Всякое может случиться. Остается лишь предугадать и противостоять. Преград будет много на моем пути, но я должен их смести. Коль не справлюсь с ними, то как я могу претендовать на что-то большее? Я многим ведаю, многое умею, но я не столь терпелив, как мне бы того хотелось. Я итак достаточно долго ждал подходящего случая, который мне так и не представился. Ежели надобно что-то сделать, то не брезгуй замарать руки. У меня грандиозные планы, но для их осуществления нужно сделать еще многое. Ожидание не оправдало себя, остается самому взяться за дело. Я хочу все сделать как можно быстрей. О, я уже предвкушаю сладость столь колоссальной войны!