– Немедленно прекратите! – завизжала Арлина, стоило ей увидеть, что творится вокруг кареты.

Забыв про несметное количество булавок, заколотых по всему платью, Арлина бросилась на улицу, в самое сердце одичалой толпы, сметая всё на своём пути. Греющиеся на солнце ленивые жуки, юркие ящерицы, листья и ветки – всё летело в разные стороны из-под башмаков девушки, решительно настроенной, разгневанной и возмущённой.

Наскочив на серый камень, остриём выступивший из развороченной земли, невысокий каблук неуверенно скользнул по гладкой поверхности и… отвалился. Прямо как зуб у шестилетнего племянника Арлины, когда тот сунул в рот затвердевший пряник. Говорили же, сперва стоит в молоке размочить. Так нет, жадность взяла верх. Жёлтый, как прогорклое сливочное масло, зуб выскочил изо рта вместе с пряником и смешался с песком и пожухлой травой. Так и каблук.

Беспорядочно размахивая руками, Арлина несколько раз поймала воздух, но не удержалась и повалилась вперёд, цепляясь за всё, что по той или иной случайности оказалось рядом. Меж пальцев проскочили шероховатые кружева, вырванные вместе с парчовой лентой, гладкие жемчужины, горсть хрустальных бусин, нитки, клочья, грубая холщовая ткань, комья земли, трава и даже чьи-то засаленые волосы. Коротенькие булавки выпрыгнули из положенных им мест – платье мигом разошлось по швам, радуя вмиг упорхнувших подальше от кареты мальчишек пикантными подробностями: корсет, оказывается, был не белого, а молочного цвета, а на одной из штанин панталон лопнула резинка – та самая, что должна была изящно подхватывать полупрозрачную ткань чуть выше колена.

Выплюнув изо рта пучок смешанной с песком травы, Арлина приподнялась на руках и села. С тёмного локона на плечо спустился маленький паучок и в панике забегал из стороны в сторону, пока его не стряхнули грязной, в ссадинах, рукой.

Всё было испорчено. Башмаки, за которые отец отдал три рулона тяжёлого бирюзового панбархата, валялись один в одной стороне, второй – в другой. Оба пыльные, поцарапанные, поломанные и более не годные. В волосах застряла земля, и запахи шли такие, что Арлине было страшно представить, во что же такое она в действительности вляпалась. На правой щеке синяк и царапины – это Арлина хорошо приложилась о что-то деревянное. О ветку что ли? И, наконец, платье… На него лучше было не смотреть. Испачканное, рваное, оно напоминало лохмотья, но никак не бальный наряд. Арлина не удержалась и всхлипнула.

– Вот, прикройся, – услышала она каркающий голос прямо над ухом, обернулась и вздрогнула.

То был голос того самого омерзительного старика, чью миску она несколькими минутами ранее решительно раздавила каблуком. И это об его палку она ободрала кожу на лице и локтях. И именно он сейчас протягивал ей свой старый тёмно-серый плащ из грубой ткани, весь поеденный молью. Тряхнёшь – и рассыпется на части.

– Убирайся, – брезгливо ответила Арлина и отвернулась, чтобы не видеть всего уродства, которое ранее пряталась под плащом, а теперь вышло наружу.

– Да мне-то уже не страшно. На мои волдыри мало кто позариться, а твои панталоны весь город будет обсуждать. Хоть платье одерни, коль нос воротишь помощь принять.

И, желая Арлине лишь добра, старикашка не мешкая дёрнул за хрупкую ткань. В ответ та затрещала ещё сильнее.

– Пошёл отсюда, – змеёй зашипела Арлина на старика и замахнулась, чтобы его ударить, но старик ловко увернулся, и кулак девушки пришёлся прямо в колено кучера, подоспевшего, чтобы помочь. Взвыли оба, но кучер тут же принялся рассыпаться в неуклюжих извинениях, а Арлина – дуть на опухшие и покрасневшие пальцы.

Ещё минута – и вокруг Арлины кого только не было: и охавшая мадам Шеврон, чуть ли не рыдающая при виде порванного платья, но в душе ликующая, что придётся шить новое и, что немаловажно и крайне прибыльно, в кратчайшие сроки; и цветочница, выскочившая на шум из своей лавки; и мясник, отложивший парное мясо в сторону, к которому тут же слетелись мухи; и даже черноволосая цыганка, толкавшаяся всё это время в сторонке. Подняв испачканные в пыли и более непригодные для носки башмаки, цыганка подошла к спешно забиравшейся внутрь кареты Арлине и нараспев протянула:

– Дай монетку, красавица, – башмаки верну. Хороши, чай, башмаки-то. А подлатаешь, так век носить будешь – не сносишь.

– Сдались они мне, – фыркнула Арлина, потирая израненные руки. – Забери себе.

– Ах, спасибо, медовая ты моя, – кланялась в пояс цыганка. – Дай хоть отблагодарю тебя, чем смогу. Протяни ручку – о будущем расскажу.

Арлина недоверчиво покосилась, но руку протянула. Цыганка заводила по ладони пальцем с длинным нечищенным ногтем.

– Вижу дом о ста комнатах да богатство немалое. Фату белую да платье пышное.

От этих слов Арлина только ещё больше фыркнула – о её скорой свадьбе с принцем Озёрного края не знал только глухой. Но цыганка продолжала:

– А ещё вижу ночи бессонные, тревогу и слёзы твои. Сон кошмарный ты видишь который уж день, и суждено ему сбыться…

Цыганка не закончила – Арлина резко одернула руку и испуганно посмотрела на черноволосую ясновидящую.

– Ты врёшь, – прошептала побледневшая девушка. – Ты не можешь знать про сон.

– Дай закончу, – ласково продолжила цыганка, гипнотизируя взглядом Арлину, и та подчинилась. – Выйдешь ты замуж, и сбудется сон твой. Любимого вмиг потеряешь, утонешь навеки в горьких слезах и растворишься в одиночестве.

Не желая больше слушать, Арлина отняла руку и спрятала за спину. Её лицо было белее муки, из которой вернувшийся в лавку булочник собирался печь галеты.

– Хороша гадалка. Подслушала мой разговор у портнихи и хочешь ещё больше меня запугать. Да подавись ты этими башмаками! Трогай! – в сердцах крикнула Арлина кучеру, и тот занёс хлыст.

– Но смерть можно обмануть и любимого спасти, – цыганка говорила тихо, но Арлина слышала каждое слово. – Коль захочешь узнать, как, приходи. Найти меня легко: спроси Лачтну у любого прохожего, и каждый пальцем укажет.

– Трогай! – ещё громче закричала Арлина, оттолкнула цыганку, захлопнула дверцу кареты и откинулась на мягкую спинку сидения. Закрыла глаза и задумалась. Карета тронулась.

– Вы слышите меня или пуговицу разглядываете?

– Я её, кажется, потерял.

– Защищайтесь, милорд, не то к дырке на манжете прибавится ещё и дыра в сердце.

Лансель выставил шпагу вперёд, целясь в грудь Мартана. Слуга с детских лет, товарищ по играм и тренировкам, тень своего господина и сын капитана королевской стражи, Ланс вместе со своей жизнью одновременно проживал и жизнь принца. Беспокоился и ликовал равно так же, как и сам Мартан, а порой и сильнее.

Погодки, Лансель и принц, с пелёнок были неразлучны. В первые годы король был против их дружбы – он считал, что друзья его сына должны иметь более высокопоставленных отцов, чем простой дозорный. Когда же новичок стал усиленно карабкаться по карьерной лестнице и дорос до командира, король смирился. Коль интересно Мартану с неотесанным болваном на палках драться, пусть тешится, а там, глядишь, и новые интересы появятся. Шли годы, интересы появились, но на их фоне дружба стала только крепче.

– En guarde, – скомандовал Лансель и отпрыгнул на исходное место, держа шпагу на изготовке.

Мартан отдёрнул дырявую манжету, по которой минутами ранее прошла колкая пика, ловко покрутил изящный эфес и ринулся в нападение. Холодная сталь скрестилась, и громкий щёлкающий лязг отозвался в каждом уголке тренировочного зала. Просторный и холодный, вытянутый, с двенадцатью мраморными колоннами, уходящими в потолок, он был украшен лепниной и расписан по мотивам древних легенд о рыцарях. Скрещенные шпаги, забрала и щиты бесстрастно взирали с высоты девяти ярдов на двух юношей, взмокших, но не желавших сдаваться и признавать победителем противника.

Удар. Другой. Мартан обогнул колонну и чуть не кольнул Ланселя в плечо. Тот вовремя увернулся, и шпага со свистом рассекла воздух.