Город церквей и школяров жил повседневной жизнью в водном полукольце Клэна и Буавра. Молодая неприкаянная девушка затерялась в нём. Всё было для неё чужим, всё приносило лишь разочарование от неисполнившихся чаяний. Она жаждала свободы. Воля отвергла её. Оставалось либо вернуться в заточение, либо положиться на милость судьбы.
— Птица, выпущенная осенью, не доживёт до весны, — говорил ей Тристан Отшельник. Он ошибся. Она дотянула до весны. Она пойдёт во Двор чудес и там швырнёт оставшиеся у неё медяки под ноги королю Арго. Пусть он позеленеет от злости. Наложницей она не станет.
Ноги гудели после целого дня ходьбы. Наступил час вернуться в квартал покосившихся лачуг, где никто, кроме Ферка, не ждал Эсмеральду. Она шла, не оборачиваясь на оклики встречных, возможно, лелеявших надежду заманить красотку к себе на ночь. Чалан следовала за ней, как верная собака. Обратный путь пролегал мимо кабачка под вывеской «Кабанья голова». На болтавшемся при входе листе жести неизвестный живописец намалевал для неграмотных аляповатую, но вполне опознаваемую щетинистую голову вепря с торчащими из пасти клыками. То было одно из преддверий Двора чудес, поэтому многочисленную часть посетителей заведения составляли весьма сомнительные личности. Из приоткрытой двери доносились звуки, сопровождающие любую попойку — звон посуды, хохот, сливающийся воедино хор голосов, то взлетавший до пронзительного визга, то падавший до гнусного богохульства. На удивление целые и даже чисто отмытые оконные стёкла пропускали наружу пучки света.
Эсмеральда хотела скорее миновать зловещее место, когда странное существо выкатилось из-за угла и метнулось ей под ноги. Цыганка отпрянула, вскрикнув от неожиданности. Даваемое кабаком освещение позволило ей разглядеть маленького смуглого оборванца. Перед ней стоял Шуко, один из таборных сорванцов, из тех, что вечно голодны, нахальны, наловчились попрошайничать и таскать товар у зазевавшихся торговцев.
— Ты напугал меня, Шуко! — улыбнулась Эсмеральда. — Я уж было приняла тебя за демона. Пропусти меня, я хочу пройти.
Но мальчишка, весь извиваясь, будто и секунды не мог находиться без движения, преграждал ей дорогу.
— Тише! — предостерёг он. — Дальше тебе нельзя!
========== Глава 24. Отверженная ==========
Суд братства Арго отличался быстротой и незамысловатостью; свод законов, на который он опирался, был кровожаден и краток, а приговоры приводились в исполнение незамедлительно. Нож или петля, а то и взъярившаяся человеческая свора, раздирающая осуждённого в клочья — вот и весь нехитрый арсенал бродячих палачей. Мало, впрочем, уступающий в разнообразии средствам умерщвления, которыми владели их коллеги, состоящие на жаловании городского магистрата. Тому же печально известному Анрие Кузену значительно чаще, чем мечом, доводилось пользоваться верёвками, кои он всегда носил обмотанными вокруг пояса и называл в шутку «опоясками святого Франциска»*. В отличие от Эсмеральды, бедолаге Ферка так и не выпала участь близко познакомиться с Великим прево и его подручным. Он пал от рук своих же собратьев. Ферка сгубила его вспыльчивость.
В то время, когда Пуатье постепенно затихал, во Дворе чудес начиналось оживление. Костры, зажжённые на центральной его площади, притягивали отверженных, мазуриков, цыган, побирушек, калек мнимых и настоящих, разбойников и публичных женщин. Нищие, возвращаясь с промысла, бросали свою добычу в котёл, исполнявший роль вместилища братской казны. Заправлял процессом сбора податей угрюмого вида побродяга по кличке Гильбэ Десять су, настоящий казначей при короле. В чертах лица его сквозила некая изысканность, а одежда отличалась добротностью покроя и в лучшие времена, как видно, служила состоятельному владельцу. Сам же король тюнов, владыка государства в государстве, в небрежной позе восседал за столом в окружении телохранителей. У него имелись деньги, еда и выпивка. Быть может, в тот час ему недоставало веселья, либо прискучили прежние наложницы. Себастьян Монгрен, поправив повязку на выбитом глазу, потребовал привести ему ту смазливую цыганочку, что всюду ходит с козой. Он хотел заполучить красотку и у него имелся предлог.
— Пусть она докажет, что достойна отлынивать от податей, да пропляшет для начала гальярду**!
Эсмеральда, на своё счастье, ещё не вернулась. Ферка мог отправиться ей навстречу, чтобы предупредить об опасности, а затем вместе бежать. Мог предоставить действовать герцогу с его хорошо подвешенным языком. Но его кипучая, объятая ревностью натура не выдержала.
— Она не про тебя, одноглазое чучело! — возопил молодой цыган и, прежде чем собратья успели удержать его, бросился к Себастьяну, намереваясь вцепиться в глотку. Ферка перехватили стражи тела короля, скрутили, повалили наземь. Уже одно оскорбление, нанесённое главарю, дорого бы ему обошлось. Покушение стоило ему жизни: обсуждению приговор не подлежал.
— И тогда они пырнули его ножами прямо в живот, — вполголоса поведал Шуко, уведя Эсмеральду подальше от дверей кабака, где их могли заприметить и узнать, — так, что потроха вывалились наружу, а кровь хлестала, как из зарезанной свиньи! Это произошло с час тому назад. Он ещё стонал, когда его уносили, но теперь уж, верно, испустил дух.
— Я должна пойти туда! — произнесла Эсмеральда, вздёрнув подбородок, торжественная в мрачной своей решимости. — Ферка мой муж, данный мне герцогом по законам цыганского племени. Быть может, он ещё жив, а если нет, то… — она выхватила кинжал. — Этот кинжал отдал мне Ферка, пусть он воздаст по заслугам главному убийце!
Едва ли она в тот момент полностью осознавала, от какой участи избавлена волей провидения и сколь невыполнимы её благородные намерения. Ослеплённая гневом, она застыла в грязном переулке, тяжело дыша, походя, скорее, на безумную, чем на богиню мщения. Дрожь пробежала по её телу, прелестное личико исказила злобная гримаса, верхняя губа вздёрнулась. То был жест, чрезвычайно напоминающий оскал Тристана, но цыганка не заметила, как повторила его.
— Ты в своём уме?! — залопотал перепуганный мальчишка, прыгая перед ней, точно маленький чертёнок. — Наш герцог послал меня упредить тебя, и я караулил у «Кабаньей головы». Баро Гожо велел передать тебе, чтобы убиралась прочь. Пусть волчица возвращается к волку! Вот его слова.
Последняя фраза отрезвила Эсмеральду, как порыв ночного ветра. Она поняла, о каком волке говорил герцог. Вольный народ отвергал её, вынуждая вернуться к человеку, преследовавшему её, владевшему ею, когда он того желал.
— Я лучше брошусь в Клэн! — воскликнула она. — Пропусти, Шуко, я пойду вперёд.
Вертлявый цыганёнок ещё пуще заплясал перед нею, топая пятками по земле. Если бы не скудное освещение и слой грязи, покрывавшей щёки, Эсмеральда разглядела бы, как посерела от ужаса его физиономия.
— Если ты пойдёшь вперёд, тебя сцапают и отдадут кривому Себастьяну. Не ходи туда, не ходи, не ходи! — верещал он, позабыв о близости кабака с его завсегдатаями.
Плечи цыганки поникли, рука, сжимавшая рукоять кинжала, безвольно повисла. Козочка, жалобно блея, жалась к её ногам. Эсмеральда не двигалась, сломленная отчаянием, необходимостью в очередной раз бежать и скрываться, спасая жизнь.
— Ферка погиб из-за меня! — прошептала она, моргая, чтобы прогнать слёзы. — Я приношу несчастья всем, кто меня любил!
— Что ты там бормочешь? — недовольно спросил Шуко, шмыгнув носом. — Я всё сказал тебе, а дальше делай, как знаешь! Но помни — никто из наших не вступится за тебя.
Вёртким угрем он скользнул прочь, возвращаясь к народу, отторгнувшему Эсмеральду. Ей осталось лишь благодарить цыганского вожака за предупреждение, и, подавив жажду мести, бежать без оглядки от участи, что для неё хуже самой смерти. Она предпочла виселицу страсти обезумевшего священника, неужто теперь разделит ложе с гнусным головорезом? Ей предстояло укрыться вместе с козочкой, а с наступлением утра, как только откроются городские ворота, оставить Пуатье.
Ту ночь Эсмеральда провела в чьём-то сарае, забившись в угол и укрывшись старой попоной. Чалан устроилась у неё под боком, согревая хозяйку теплом своего тела. По счастью, зимы в Пуату лишены морозов, как и подобает зимам в преддверии Юга, но и небольшой температуры хватит человеку, чтобы промёрзнуть до костей. Эсмеральда клевала носом, плотнее заворачиваясь в попону. Цыганка намеревалась не смыкать глаз, однако усталость, одолевшая настороженность и голод, вскоре сломила её. Поутру, когда с башни Мальбергион прозвучала труба, оповещая жителей о наступлении нового дня, а караульных о том, что пришла пора отпереть ворота, Эсмеральда с трудом поднялась. Онемевшее тело едва слушалось её. Опасаясь, как бы хозяин сарая не застал её здесь, бедняжка поспешила убраться восвояси.
