Тристану Отшельнику довелось сполна послужить своему господину, ведущему борьбу за объединение Франции, противостоя крупным феодалам. По приказу Людовика он со всей жестокостью разделался со сторонниками герцога Беррийского, младшего брата короля, претендовавшего на трон, и герцога Франциска Бретонского, когда королевская армия, оправившись от поражений, нанесённых бургундцами, завладела Нормандией. Он участвовал в судебном процессе против Шарля де Мелена, попавшего в опалу дворецкого, прежде сражавшегося за Людовика против Лиги общественного блага*****. Несчастный был казнён, а Тристану в награду досталась часть его имущества. Тристан находился рядом с Людовиком в Перонне в заложниках у Карла Смелого, готовый, если придётся, умереть за своего государя.
С годами нужда монарха в услугах своего страшного подручного неимоверно возросла. Людовику, одолеваемому постоянными страхами, всюду мерещились враги, чудились заговоры. Ни один чужак не смел показываться близ королевской резиденции, лютая участь ждала нарушившего запрет. В лесах, окружающих Плесси-ле-Тур, всё чаще появлялись трупы повешенных. Лилия, вырезанная на стволе, сообщала о том, что казнь свершилась по приказу самого Людовика Одиннадцатого. То были жертвы Великого прево, обходившего дозором окрестности. Тристан, по заведённым здесь порядкам, сначала казнил, а после выяснял, шпион ли попал к нему в лапы, злоумышленник или просто заплутавший путник. Смерть ждала и того храбреца, кто рискнул бы вынуть мертвеца из петли. Так Тристан Отшельник охранял своего повелителя!
В ту достопамятную ночь, когда бродяги штурмовали собор Богоматери, Великий прево сопровождал короля, принимавшего в Бастилии фламандских послов. Фламандцы, какую бы роль они не играли в политических баталиях, мало интересовали Тристана. Его вообще не увлекало то, что не связано с его ремеслом. Он лишь пристально следил за чужаками из своего угла, храня молчание. Тристан не шевелился, только настораживал уши, когда фламандцы шептались меж собой на родном языке, не подозревая, что один человек в этой комнате прекрасно понимает их речи, ибо язык этот был родным и для него. И вот неожиданным громом среди ясного неба прозвучала весть: толпы нищих осаждают собор, чтобы вытащить оттуда колдунью, укрывшуюся от правосудия. Это был уже не грабёж. Посягательство на божий дом расценивалось как бунт против короля. Людовик, ошеломлённый донельзя, в волнении заходил по комнате. Глаза его горели яростным огнём, острый нос напоминал клюв хищной птицы, губы дёргались в бешенстве, кулаки сжимались. Тристан, весь напружинившись — ни дать ни взять охотничий пёс, почуявший дичь, ждал хорошо знакомого приказа.
— Хватай их, Тристан! Хватай этих мерзавцев! Беги, друг мой Тристан! Бей их! Бей! — науськивал король, топая ногами.
Немного придя в себя, Людовик уже более спокойным голосом указал, какие отряды поднять по тревоге, чтобы перебить бунтовщиков, а тех, кто уцелеет, отправить на Монфокон. Тристан поклонился. Ему предстояла славная работа.
— А что мне сделать с колдуньей? — спросил Великий прево. Он знал заранее, что прикажет король, но всё-таки хотел получить чёткое указание, ибо бывали случаи, когда Людовик внезапно изменял своё решение, а Тристана обвинял в излишней торопливости.
— Вздёрни её, куманёк! — подумав, ответил Людовик.
Даже если ведьма всё ещё оставалась в соборе, ей не скрыться от петли: Тристан Отшельник из уст самого короля получил разрешение нарушить священное право убежища.
Схватка оказалась жаркой, совсем как в былые времена. Великий прево, пробавлявшийся расправами над беспомощными путешественниками, неосторожно забредшими в окрестности Плесси, и надзирательством за королевскими узниками, получил, наконец, настоящего противника. Вооружённого до зубов противника, сопротивлявшегося со всем ожесточением озлобленного существа, которому нечего терять. Бродяги дрались, как черти, пуская в ход камни, косы, топоры, ногти и зубы. Поле боя, затянутое дымом, превратилось в сплошную кашу, где каждого, кого сбили с ног или стащили с лошади, рвали в клочья, топтали копытами, не разбирая своих и чужих. Женщины, как фурии, вцеплялись в стрелков, а мальчишки тыкали всадникам в лица пылающие факелы. Королевские конники, не щадя никого, одним ударом раскраивали бродяг пополам, добивали раненых. Всё это перемежалось визгом, дикими воплями, стонами умирающих и тревожным лошадиным ржанием. Однако вскоре в ходе сражения обозначился перелом. Даже самые отчаянные головорезы не могли противостоять знавшим в битвах толк, вооружённым мечами и пищалями стрелкам Тристана. Бродяги не выдержали. Но ещё до того, как обезумевшие люди, прорвав оцепление, бросились кто куда, Великий прево вошёл в распахнувшиеся перед ним врата собора.
К своему удивлению, он никого не увидел, кроме горбуна, смотревшего выжидательно, хотя и с долей радости.
— Чёрт возьми! А где же монахи? — спросил Тристан. Эхо разносило его громовой голос под сводами собора. — Прячутся, как крысы по углам? А ты чего уставился, кривое страшилище? Мне нужна только девчонка-колдунья! Девчонка! Понимаешь?
Но Квазимодо, преисполненный достоинства, всё так же внимательно смотрел ему в лицо, не произнося ни слова.
— Башка Христова! Да ты глухой, что ли? — догадался Тристан. — Где колдунья? Я пришёл за ней!
Из речи грозного офицера с волчьими глазами бедный звонарь понял лишь одно: он ищет цыганку. И, поскольку бедолага считал бродяг врагами Эсмеральды, а стрелков друзьями, пришедшими к ней на помощь, он сам повёл её палача по храму, заглядывая вместе с ним в самые укромные уголки. К тому времени цыганки уже не было в соборе, но Квазимодо, не найдя её в келье, не сдавался, продолжая поиски, думая, что вместе с солдатами он скорее обнаружит девушку. Обшарив храм сверху донизу и убедившись, что колдуньи в нём нет, Великий прево, не привыкший отступать, пустился в погоню с отрядом стрелков. Он презирал тех охотников, что позволяют дичи ускользнуть. Спустя полчаса весь Ситэ озарился вспышками факелов, ночной воздух огласили яростные крики стрелков.
— Где цыганка?
— Смерть ей! Смерть!
Тристан злился: близился рассвет, а дело всё ещё не окончено. Между тем девчонка затаилась где-нибудь поблизости, но ему не хватало смекалки уловить её.
— Ничего, — подумал он, — из города ей всё равно не вырваться. Пусть мне придётся прочесать все улицы, перевернуть вверх дном каждый дом, каждый сарай, но девке от меня не сбежать. Она моя!
Великий прево, приободрившись, щёлкнул зубами и пришпорил коня. Следом за ним, как предвестники смерти, скакали солдаты ночного дозора. На мосту Богоматери им встретился священник. На лице его застыла безумная гримаса, он тяжело дышал, взор его блуждал. Махнув рукой вперёд, ни о чём не расспрашивая, священник сказал:
— Вы найдёте её на Гревской площади, у Крысиной норы!
* l’Hermite — Отшельник
de Neckere — созвучно с фламандским necker — «злой дух», отсюда прозвище Дьявол. Le Daim — Лань.
** Ордонансовые роты — постоянные военные части. Сформированы по указанию Карла VII в 1445г. и просуществовали до XVI века. Изначально их было пятнадцать, в следующем году добавилось ещё пять.
*** Жан де Дюнуа (также известен как бастард Орлеанский) — прославленный французский военачальник времён Столетней войны, соратник Жанны д’Арк.
**** Честно говоря, тогда эта должность называлась дворцовый прево, но автор позволил себе употребить наименование Великий.
***** Лига общественного блага — коалиция феодальной знати, поднявшей мятеж против политики Людовика Одиннадцатого. Номинально её возглавлял герцог Карл Беррийский, младший брат короля, фактически — Карл Смелый, герцог Бургундский. После поражения королевской армии в битве при Монлери Людовик вынужден был пойти на уступки (в частности, отдав брату Нормандию), но в дальнейшем сумел подорвать основы Лиги и отказался ото всех уступок.
========== Глава 2. Посмотри в глаза палачу ==========
Священник не солгал: солдаты действительно нашли беглянку на Гревской площади. Правда, прежде чем они схватили её, им довелось столкнуться с противником не менее одержимым, чем поверженные бродяги. В защиту цыганки выступила обитательница Крысиной норы, затворница Гудула, вот уже пятнадцать лет отмаливающая неведомый грех и проклинающая цыган на все лады. То была настоящая отшельница, питающаяся подаянием, спавшая на голых камнях без огня зимой, прикрывшись лишь рубищем. У парижан её подвижничество пользовалось признанием. Тристан не испытывал священного благоговения перед вретишницей, заживо похоронившей себя в зловонном склепе, но её слова имели для него вес. Он знал о её ненависти к цыганам. И поначалу Гудуле, утверждавшей, что колдунья укусила её и сбежала, почти удалось обмануть Великого прево. Долг велел Тристану продолжать погоню, но он чуял подвох в словах вретишницы, поэтому не отходил далеко от кельи. Сомнений добавил один из стрелков, подметивший странности в сбивчивом рассказе Гудулы и искорёженные прутья решётки, которые явно выбивали изнутри. Вретишнице сказать бы, что это она сломала решётку, пытаясь выбраться, чтобы догнать девчонку. Дескать, пока возилась, не заметила, в какую сторону ударилась мерзавка. А она, объятая волнением, валила всё на крестьянскую телегу и совсем запуталась.
