— Кто здесь?!
— Это я, Ферка. Не бойся меня, — прозвучал ответ.
— Прошу тебя, уходи, Ферка! — потребовала цыганка, кутаясь в одеяло. Память перенесла её на много месяцев назад, в келью собора Богоматери, где обезумевший от страсти священник так же добивался её ласк. Цыган не пугал Эсмеральду и не вызывал отвращения, но его непрошенное вторжение рассердило её. Однако ночной гость, хоть и отстранился от неё, ретироваться всё же не спешил.
— Зачем ты так жестока со мной? — обиженно проговорил он. — Ты забыла тот день, который мы провели вместе под ивой? Почему ты теперь отталкиваешь меня?
— Жестока? Я жестока? — низким от удивления и волнения голосом спросила Эсмеральда. — Я ничего не забыла, ты мне не противен, но сейчас уйди. Я не жена тебе, Ферка, и тебе нечего делать в моей повозке.
Обманутый в лучших ожиданиях юноша вскочил на ноги, тряхнул упрямой головой в буйных колечках смоляных кудрей.
— В твоей повозке?! Не жена? Ты станешь ею завтра же, Альдебаран тому свидетель! Никто другой не посмеет встать между нами, даже твой синдик, которого так боитесь ты и наш герцог. Ты только моя, Эсмеральда, — горячо зашептал он, снова склоняясь над ней, но не решаясь больше притронуться, — моя, моя, только моя…
Счастливая мысль пришла ему в голову. Он не мог, не смел преодолеть запрет возлюбленной, но понял, как завоевать её доверие, подкрепить провозглашённую клятву. Ферка вытащил кинжал из потёртых ножен, крепившихся на поясе:
— Вот, возьми, пусть он станет залогом моих слов.
Оставив своё подношение на полу кибитки, Ферка так же бесшумно исчез. Протянув руку, Эсмеральда нащупала кинжал и, обрадовавшись, схватила резную рукоять. Теперь она была защищена, а наряду с ощущением покоя в ней росла благодарность к своевольному, но благородному юноше. До самого рассвета Эсмеральда больше не смыкала глаз, думая о Ферка, и сердце её сжималось от тревожных предчувствий. Ночной разговор, подслушанный лишь белой козочкой, не разумевшей человеческую речь, растревожил её пылкое воображение. Она более не была прежней Эсмеральдой, ревностно охраняющей целомудрие, перестала ею быть после того, как сама пришла к Тристану, да и обет над амулетом давно утратил значение. Над округой раскинулась звёздная россыпь на чёрном куполе неба, с полей веяло холодом, землю затягивал предутренний туман. Бедная цыганка, свернувшаяся в повозке, казалась самой себе ничтожно маленькой, брошенной на милость судьбы. Эсмеральда осталась одна — Феб и Тристан, обладавшие один её душой, другой её телом, ушли, став частью прошлого. Один предал её, другой сам отпустил. А она сейчас нуждалась в любви и защите от посягательств других мужчин чужого табора, готовых драться за неё до крови. Эсмеральда решилась.
Назавтра хмурый Гожо повенчал её с Ферка почти тем же обрядом, которым цыганский герцог соединил её с Гренгуаром во Дворе чудес. Молодые люди опустились на колени перед вожаком, а он вылил на их склонённые головы по несколько капель вина из глиняной кружки. Выпив мерными глотками остальное, Гожо швырнул посудину о камень. Наклонившись, сосчитал черепки.
— Пять! — важно произнёс вожак, возложив руки на головы молодых. — На пять лет ты, Эсмеральда, принадлежишь Ферка.
Вот и всё таинство. Пять лет — не такой уж и великий срок! Однако дети, ссоры и примирения, болезни, сердечная привязанность, и многое другое прекрасно в нём умещаются, даже если брак — только видимость брака. Отрешённая Эсмеральда почувствовала, как её сомкнутых губ коснулись жаркие уста новоиспечённого мужа. Она не противилась. Табор праздновал причудливую свадьбу, а Эсмеральда сидела возле костра рядом с Ферка, плечом к плечу. Общее веселье не захватило её, а жалобный тонкий зов флейты надрывал ей сердце. Дитя, украденное у матери, ни француженка, ни дочь Египта, соломинка, подхваченная ураганом, заброшенная в чужой, незнакомый край, она невольно льнула к Ферка, видя в нём последнее пристанище. Она подумала о предстоящей ночи, когда молодой цыган, пользуясь данным ему правом, сделает её своей, но не испытала смятения. Только на краткий миг совесть возмутилась в ней, когда она вспомнила Тристана.
— Ты сам отпустил меня! — мысленно сказала она, будто оправдываясь перед Великим прево. — Я не предавала тебя!
Табор шёл всё дальше и дальше в осень, навстречу башням Пуатье, вздымавшимся над равниной, омываемой водами Клэна с востока и севера и Буавра с запада. Спустя пять дней после начала странствий пёстрая шеренга, сопровождаемая тощими псами с репьями в хвостах, под недовольные взгляды стражи втянулась в ворота Пуатье, растянулась по улицам. Эсмеральда, следуя вместе со всеми, не знала, что сама судьба направит Тристана Отшельника по её следам, что в то время, когда табор, взяв приступом город, прочно осядет в бедняцких кварталах, её грозный покровитель тоже покинет Турень и поселится совсем недалеко от Пуатье. Не мог знать и Тристан, что проделанный им путь по Аквитанской дороге повторяет путешествие Эсмеральды. Он жил затворником в Мондионе, примеряя образ провинциального сеньора, надзирающего за крестьянами. А к югу от его скромного пристанища нашла приют цыганка. Они не знали ничего друг о друге, довольствуясь тоской и воспоминаниями, но расстояние, разделявшее их, было слишком мало, чтобы препятствовать случайной встрече. Ведь даже неодушевлённые камни, сдвинутые с исконного места человеческой рукой, соединяются в основании стены. Что же говорить о людях, обладающих волей и разумом!
========== Глава 22. Призраки прошлого ==========
Репутация нахлебницы накрепко прицепилась к Эсмеральде и тянулась за ней, как колючка, застрявшая в овечьем руне. Цыгане и бродяги Пуатье не преклонялись перед её красотой. Здесь и в помине не было прежнего суеверного восхищения, побудившего некогда цыганок похитить ребёнка из лачуги на улице Великой Скорби. Девушки бросали на новую товарку косые завистливые взгляды, ревнуя её к Ферка, мужчины смотрели на неё с неприкрытым вожделением. Так никто не глядел на Эсмеральду даже во Дворе чудес, в этой клоаке отверженных, где собрались всевозможные пороки: даже там красавицу почитали чем-то вроде божества, стоящего на порядок выше обычных бродяг. Ореол таинственности, окружавший девушку в дни посещений табора на речном берегу, постепенно рассеялся. К Эсмеральде привыкли, стали считать её обузой, взбалмошной неумехой, невесть зачем увязавшейся за свободным народом.
Она не могла зарабатывать себе на хлеб, как прочие женщины. Гаданием Эсмеральда не промышляла и в прежние беззаботные времена; рисунок, начертанный природой на человеческой ладони, не значил для неё ровно ничего, а лгать, обещая доверчивому обывателю всяческие блага в грядущем, она не умела и стыдилась. Иного же ремесла она не знала никакого, её руки никогда не держали ни веретена, ни метлы, ни серпа. Пленница Великого прево соскучилась по танцам, но вернуться к прежнему занятию оказалось свыше её сил. То ли тело без долгой практики утратило гибкость, то ли страх сковывал движения плясуньи, но с уличными выступлениями пришлось распрощаться. В первый раз Эсмеральда рискнула попытать счастья в начале зимы, в день святой Варвары — праздник ремесленников. Тогда она и Ферка оказались под вечер на площади Нотр-Дам-ля-Гранд, где полыхал костёр, с треском пожирая вязанки хвороста, согревая столпившихся вокруг огня горожан.
— Вот прекрасная возможность опустошить карманы этих бездельников! — подмигнул Ферка.
Молодой бродяга поднёс к губам флейту, которую всегда таскал за пазухой, и заиграл, привлекая внимание толпы. Эсмеральда задрожала. Она узнала мелодию. Сколько раз на её памяти звучал этот мотив и в замках сеньоров, и на городских праздниках, и на сельских торжествах! Она сама плясала под него когда-то. Давно-давно, быть может, в Париже, или где-то ещё — мало ли городов на свете. Сотни импульсов пронизали тело Эсмеральды, щекоча нервы, горяча кровь. Ферка надеялся, что жена подхватит его почин и пустится в пляс: для этого и старался он, для этого шли они сюда через весь город. Эсмеральда понимала, чего от неё ждут супруг и зеваки, отвернувшиеся от пламени и обратившие заинтересованные взоры на парочку оборванцев. Всё её существо жаждало веселья, танца — того, чего она так долго была лишена. Но она не решалась сделать хоть один шаг.
